Женщины Цезаря - Маккалоу Колин. Страница 21

Гай Корнелий не был настолько связан с Помпеем, как Габиний. Он представлял собой одного из тех редких плебейских трибунов, которые искренне верили, что можно исправить некоторые из самых вопиющих зол Рима, и это Цезарю нравилось. Поэтому Цезарь безмолвно желал, чтобы Корнелий не сдался после того, как его первая маленькая реформа провалилась. Предложение Корнелия состояло в том, чтобы запретить иноземным сообществам занимать деньги у римских ростовщиков. Он привел разумные и патриотичные доводы. Ростовщики не были римскими служащими, но они нанимали римских чиновников, чтобы те помогали собирать деньги у неплательщиков. В результате многие иноземцы воображали, будто само Римское государство занимается ростовщичеством. Престиж Рима страдал. Но зато эти отчаявшиеся или легковерные иноземцы были ценным источником дохода для всадников. «Неудивительно, что Корнелий потерпел неудачу», — печально подумал Цезарь.

Второе предложение Корнелия чуть не провалилось, зато показало его способность к компромиссу, что в общем и целом несвойственно выходцам из Пицена. В намерения Корнелия входило лишить Сенат права выпускать декреты, освобождающие какого-нибудь человека от соблюдения определенного закона.

Естественно, только очень богатые или очень знатные могли рассчитывать на это освобождение, обычно предоставляемое в тех случаях, когда какой-нибудь сенаторский оратор созывал специальное собрание, предварительно позаботившись о том, чтобы присутствовали только его сторонники. Всегда ревностно относившийся к своим прерогативам, Сенат стал возражать Корнелию так яростно, что тот сразу понял: он проиграл. Поэтому плебейский трибун ввел в свой законопроект поправку: право освобождать отдельного гражданина от соблюдения закона остается за Сенатом, но только при условии, что должен быть собран кворум в двести сенаторов. И в этом виде закон был принят.

После этого интерес Цезаря к Гаю Корнелию начал быстро расти. Корнелий принялся за преторов. Со времени диктаторства Суллы их обязанности были ограничены гражданским и уголовным правом. Согласно закону, когда претор вступает в должность, он должен опубликовать свои edicta — правила и инструкции, которым он лично будет следовать при отправлении правосудия. Недостаток данного положения заключался в том, что закон не обязывал претора соблюдать свои edicta. И как только возникала необходимость сделать одолжение какому-нибудь другу или же просто некое дело сулило неплохие деньги, edicta игнорировались. Корнелий просил плебс ликвидировать этот пробел в законе и заставить преторов придерживаться правил и инструкций, которые они сами же оглашали. Предложение имело смысл и было принято как закон.

К сожалению, Цезарь мог только наблюдать: патриций не имел права участвовать в делах плебса. Поэтому Цезарь не присутствовал в колодце комиций, не голосовал в Плебейском собрании, не выступал там и не поднимал голоса в его судебных процессах. Не мог он и выдвигать свою кандидатуру на должность плебейского трибуна. Поэтому Цезарь вместе с другими патрициями стоял на ступенях курии Гостилия настолько близко к плебсу, насколько дозволяли правила.

Действия Корнелия демонстрировали любопытный аспект в поведении Помпея, которого Цезарь никогда не считал хоть немного заинтересованным в том, чтобы исправлять зло. Но вероятно, некоторое стремление к тому у него все же имелось, учитывая настойчивость Гая Корнелия в делах, которые никак не могли повлиять на планы Помпея. А еще более вероятно, заключил Цезарь, что Помпей просто использовал Корнелия, чтобы всячески мешать таким людям, как Катул и Гортензий, лидерам boni. Ибо boni были категорически против специальных военных назначений, а Помпей опять добивался специального назначения.

Рука Великого Человека явно виделась — по крайней мере, Цезарю — в следующем предложении Корнелия. Гай Пизон, вынужденный теперь, когда Глабрион уехал на Восток, один управляться со всеми делами, был раздражителен, бездарен и мстителен. Как политик он полностью принадлежал Катулу и партии «хороших». Он готов был разразиться убийственной тирадой против любого специального назначения Помпея и говорить до тех пор, пока Дом Сената не пошатнется. И вся его свора — Катул, Гортензий, Бибул и прочие — будут согласно лаять у него за спиной. Малоприятный, вопреки своему имени, Кальпурний Пизон, невзирая на своих в высшей степени почтенных предков, победил на выборах исключительно благодаря взятке, вовремя врученной кому-то влиятельному. И вот теперь Корнелий выдвинул новый законопроект о взятках. Пизон и boni почувствовали, как холодный ветер подул им в затылок, особенно когда плебс ясно дал понять, что одобряет данный проект и примет закон. Конечно, плебейский трибун от boni мог наложить вето, но Отон, Требеллий и Глобул были не настолько уверены в своем влиянии, чтобы использовать право вето. Вместо этого партия «хороших» стала энергично уговаривать плебс, и особенно трибуна Корнелия, чтобы те позволили Гаю Пизону самому сформулировать новый закон о взятках. «А это, — вздохнув, подумал Цезарь, — неизбежно приведет к тому, что закон не будет угрожать ни одному взяточнику, и меньше всего — Гаю Пизону». Бедного Корнелия перехитрили.

Когда Авл Габиний взял слово, он не говорил ни о пиратах, ни о специальном назначении для Помпея Великого. Он предпочел сосредоточиться на второстепенных вопросах, потому что был проницательнее и умнее Корнелия. И уж определенно не был таким альтруистом. Габинию удалось провести небольшой плебисцит, в результате которого иностранным послам запрещалось занимать деньги в Риме, что было явно более скромной версией предложения Корнелия, касающегося всех иноземных сообществ. Но какие отдаленные цели преследовал Габиний, когда предложил закон, согласно которому Сенату предписывалось в течение февраля иметь дела только с иностранными делегациями? Сообразив, Цезарь засмеялся. До чего умен наш Помпей! Как изменился Великий Человек с тех пор, как вошел в Сенат консулом, сжимая в потном кулаке составленное Варроном руководство по поведению, чтобы не допустить ляпсусов! Ибо именно этот lex Gabinia яснее ясного сообщил Цезарю о том, что Помпей намеревался сделаться консулом второй раз и заранее обеспечивал себе преимущество, когда наступит этот второй срок. Никто из возможных кандидатов не получит больше голосов, чем Помпей, следовательно, именно Помпей будет старшим консулом. Это означало, что фасции и с ними власть ему вручат в январе. В феврале настанет очередь младшего консула, а в марте фасции опять вернутся к старшему консулу. В апреле они перейдут к младшему консулу. Но если в феврале Сенат будет, как ему предписано, заниматься исключительно иностранными делами, то у младшего консула не будет шанса показать себя аж до апреля. Блестяще!

Посреди всего этого милого сумбура вторжение другого плебейского трибуна в жизнь Цезаря доставило ему значительно меньше удовольствия. Этого трибуна звали Гай Папирий Карбон. Он представил в Плебейское собрание законопроект с целью привлечь к суду среднего дядю Цезаря, Марка Аврелия Котту, по обвинению в краже трофеев из вифинского города Гераклеи. К сожалению, коллегой Марка Котты по консульству в том году был не кто иной, как Лукулл, и они были известны как друзья. Ненависть всадников к Лукуллу неизбежно восстанавливала плебс против любого его близкого друга или союзника, поэтому плебс позволил Карбону действовать. Любимого дядю Цезаря будут судить за вымогательство. Причем не в постоянном суде, который установил Сулла. Присяжными Марка Котты станут несколько тысяч человек, которым не терпится подорвать репутацию Лукулла и его дружков.

— Да нечего было и красть! — сказал Марк Котта Цезарю. — Несколько месяцев Митридат использовал Гераклею как свою базу, а потом этот город несколько месяцев пробыл в осаде. Когда я вошел туда, Цезарь, город был голый, как новорожденная крыса! Что, ты думаешь, могло там остаться после того, как ушли триста тысяч Митридатовых солдат и матросов? Они разграбили Гераклею основательнее, чем Веррес обкромсал Сицилию!