Кокон - Немец Евгений. Страница 2

Главный же аргумент в пользу посещения лицея заключался в другом — Алёна мне нравилась. В свои тридцать она была деваха что надо. Стройная, подтянутая, энергичная, с пронзительным взором и чувственными губками (которые, впрочем, в любую секунду могли застыть в волевом упорстве), — я почти её любил. Как-то, как только жена мне сделала ручкой, я сидел у Лёни дома и старательно напивался. Лёня в уничтожении алкоголя участвовал, но не так интенсивно, как я. Алёна не участвовала совсем, но изредка заходила на кухню проверить, живы мы, или демоны уже тащат нас за ноги в котел с кипящим спиртом. И вот, обсудив все нюансы мировых проблем, я понял, что пора говорить о главном. Я воинственно вздернул подбородок и, пристально глядя другу в глаза, заявил:

— Лёня, возьми свой самый острый скальпель и вырежи мне сердце. Потому что я люблю твою жену.

— Не пизди, — добродушно отозвался Лёня. — Ты никого никогда не любил.

— Тогда я возьму твой скальпель и вырежу сердце тебе. Ты мешаешь нам воссоединиться.

— Ничего у тебя не получится, — авторитетно молвил хирург. — Чтобы вырезать сердце, надо вскрыть грудную клетку, а это скальпелем не сделаешь.

И тут на кухню пришла Алёна. Я повернулся к ней лицом, сполз с табурета, так что оказался перед ней на коленях и голосом, полным страдания и пылкости, продекламировал:

— Ангел мой, я люблю тебя и готов за это умереть! Если ты любишь меня, бросай своего Лёньку, этого мужлана-мясника, и выходи за меня замуж.

Алёна улыбнулась, а «мужлан-мясник» тыкнул мне в спину пяткой, так что я со всего маха врезался носом Алёне в колено. Она сделал шаг назад, и следующей остановкой моего «интерфейса» оказался пол. Чувствуя, что из носа течет теплая жижа, я, нисколько не удрученный, произнес:

— Любовь невозможно убить подлым тычком в спину. Возьми свой скальпель, слабак, и вырежи мне сердце. А потом съешь его, и тогда моя любовь к Алёне возродится в тебе. Так я выполню свою миссию.

— Вот до чего доводит пьянство и онанизм, — заключил Лёня. Клятва Гиппократа — миф! Врачи — самое бесчеловечное племя, хуже нацистов.

— А ты бы мог за меня умереть? — как-то отрешенно спросила у него жена, и я успел уловить напряженность в её голосе… впрочем, возможно это уже дофантазировал мой отравленный алкоголем мозг. В следующую секунду я отрубился.

Я и дальше не переставал делать ей комплименты, и при любой возможности старался перевести диалог в разряд тактильных контактов, целовал её в щеки или обнимал за талию. Если Лёня был в недобром расположении духа, такое моё поведение выводило его из себя, Алёнку же забавляло, как мое ухаживание, так и ревность супруга. Но сказать по-правде, я всем женам моих друзей и знакомых выказывал подобное внимание (хотя и не всем им симпатизировал), так что друзья давно к этому привыкли. Наверное, это и не давало им разорвать отношения со мной окончательно. Они ненавидели меня с любовью, которую дано испытать только законопослушным родителям в отношении заблудшего распутного сына, глядя на которого стыдишься, но завидуешь его беспечности, зная, что тебе она заказана.

И вот теперь Алёна звонила и предлагала работать с ней. Это интриговало, так что ответил я следующее:

— Алёна. Тут что-то не так. Говори прямо, ты влюблена в меня по уши, и готова наставить Леньке рога? Кстати, с рогами он смотрелся бы импозантно…

И что б вы думали?! Вот что она ответила:

— Для начала приведи себя в порядок, побрейся, постригись, выстирай и отгладь рубашку и брюки. Начисть обувь. Сделай так, чтобы на тебя было приятно смотреть. А вот потом посмотрим. Все возможно.

И отключилась.

Я сидел с открытым ртом ещё минуту. Ну ничего себе поворот сюжета! Нет, я конечно неотразим и все такое — с детства себе это внушал, но тут речь шла о совершенно другом уровне. Ну а что — секс? В тридцать пять это скорее приятная привычка, чем необходимость. Хочется же не просто трахнуться, хочется чего-то большего, какой-то обратной связи, заботы, понимания… впрочем, разве оно достижимо — понимание?.. Но в случае с Алёной как раз чувствовалось, что таки да — достижимо.

В общем, в таком вот ключе размышлял я о звонке жены моего друга. И откуда мне было знать, что все это — тонкая игра, построенная на моих самых низменных посылах, финал которой должен был «вернуть меня к жизни». В тот момент, когда Алёна набирала мой номер, Лёнька сидел рядом и прекрасно слышал наш диалог. Иногда, сволочь, даже тихонько комментировал. Но узнал я об этом только полгода спустя, а узнав, не расстроился, но подумал с тихим удовлетворением:

«Гнусные твари! Грязные животные! Все-таки мое присутствие не прошло даром. Научились врать, лицемерить и строить интриги!..»

Очевидно, уже тогда мои друзья понимали, что во мне присутствует дар убеждать, то есть — учить.

Так и случилось, что бревно моего «Я» зацепилось за корягу всеобщего образования, но в ту секунду я этого, конечно же, ещё не осознавал.

Предложение Алёны выглядело многообещающе. Не то, чтобы я надеялся на радость любовных утех в её объятиях (а как сладко все-таки выйти за пределы общественной морали, ведь жена друга — почти сестра, и секс с нею немного смахивает на инцест, не так ли?), но её намеки и двузначность ситуации манили меня, и я шел на них, как кобель на запах потекшей сучки. Жизнь, по которой я семенил бродячим псом, была собачей в прошлом, являлась такой в настоящем, и не было никакой надежды, что назавтра она изменится. Это было простое существование, может быть даже примитивное, но оно вполне меня удовлетворяло, — я не тяготел к сложности.

Без всякого анализа ситуации я дал затянуть себя в ловушку. В общем, мотивация была мощная, и в тот вечер я не открыл дверь собутыльникам, а на следующее утро, проснувшись удивительно трезвым, перестирал шмотье, навел в квартире порядок, посетил салон, где мою голову избавили от лишних волос, вечером выгладил брюки и рубашку, и до блеска надраил обувь. На следующее утро, выбритый, расчесанный и сияющий, как новая монета, я, уверенный, что на работу меня не возьмут, а с Алёной случится… флирт, я отправился в лицей.

На дворе стоял лучистый август, стая собак праздновала собачью свадьбу, то есть пять кабелей со скулежом нетерпения ждали своей очереди, пока самый главный, здоровенный мохнатый волкодав, трахал понурую самку («извращенное какое-то у собак представление о семье», — подумалось мне), мир благоухал негой и пороком, я широким шагом торопился в лицей, улыбался, представляя себя с Алёнкой в обнимку на мягком ковре густой и душистой травы… К лицею я подошел испытывая дикую эрекцию. Пришлось засунуть руку в карман и придержать парня, чтобы не так агрессивно рвался наружу.

Алёне я предварительно позвонил, так что она ждала меня у входа. Дала чмокнуть себя в щеку, потом отстранилась, рассмотрела с ног до головы, на секунду задержала взгляд на паху (что поделать, такое не скрыть полностью), тяжело вздохнула, сделала ввод:

— Внутри, конечно, полная гниль, но выглядишь совсем неплохо. Мешки под глазами только портят картину.

Я почувствовал, что член уже держать не требуется, он сам как-то вдруг обиделся и поник.

— Алёночка, я запишусь в тренажерный зал, верну коже эластичность и здоровый цвет. Подай только знак, и я горы сверну!

— В это очень хотелось бы верить, — с улыбкой сказала эта хитрая бестия, уверенная, что свое обещание я не сдержу.

— Пошли, тебя ждут, — бесцеремонно оборвала Алёна мои высокие устремления, резко развернулась и порывисто направилась внутрь. Я послушно поплелся следом.

Директрисой оказалась сухопарая женщина лет пятидесяти. Стальной взгляд поверх узких очков, острый нос, морщины вокруг губ и чудовищное синее платье, смахивающее на сюртук — консерватизм, как он есть. Ростом директриса доходила мне до подбородка, но это ей нисколько не мешало, она все равно смотрела на меня сверху вниз (каким бы каламбуром это не звучало). Весь её вид просто кричал о высеченной в камне жизненной позиции и железной воле. Кокон, в котором пряталась Инна Марковна (так её звали), имел толщину в два метра и двадцать сантиметров, и хотя был абсолютно прозрачен, я не сомневался насчет его прочности. Я сделал ещё один маленький шаг ей навстречу, и она инстинктивно отступила на такое же расстояние.