Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович. Страница 48

– Значит, заявление Лупузиной. Махинации с имуществом во время бракоразводного процесса. Сегодня же разберись! Пусть откроют дело. Работай!

– Спасибо! – еле вымолвил Кокотов и поймал на себе недоуменно-уважительный взгляд савтора.

– Идите! – махнул рукой Скурятин.

– А как насчет Аркаима? – спросил, пятясь к двери, хороший человек.

– Что там у тебя еще за Аркаим?

– Северная Помпея! Двадцать тысяч лет. Вот если бы вам на развалинах с «Уральскими самоцветами» спеть?

– С «самоцветами»? Что там у нас с «Уралмашем»?

– Задержка зарплаты, – с готовностью ответил помощник.

– Неплохая мысль! Ты, Володь, останься! И ты, Дадакин, тоже!

22. Слезы императрицы

Соавторы вышли из кабинета и расправили плечи. Жарынин хотел даже сказать что-то ехидное о поющем начфуксе, но, заметив осуждающий взгляд Кокотова, промолчал, виновато поморщив лысину.

В приемной, раскинувшись в бархатном кресле, дожидался своей очереди мелкий блондинистый гражданин с личиком продвинутого примата. Коротая время, он показывал снимки, сделанные мобильным телефоном, секретарше, усевшейся всем своим искусственным богатством на изогнутый ампирный подлокотник.

– А вот здесь я носорога завалил! – хвастал блондинистый.

– Бедненький! – Тамара Николаевна щедро склонялась к цветному экранчику, чтобы лучше рассмотреть картинку. – А он вкусный?

– Не знаю, не ел, – отвечал вип-стрелок, осторожно опуская глаза в неисследованные глубины ее декольте. – Но если поделить живой вес на стоимость лицензии, то килограмм выходит дороже черной икры.

– Значит, вкусный!

– Скоро на жирафа пойду! Не хотите со мной?

– Хочу, но меня Эдуард Степанович не отпустит… – грустно призналась неувядаемая девушка.

Присмотревшись, Кокотов узнал в зверобое известного бизнесмена Гнусарова, которому в начале девяностых, как пострадавшему от советской власти (сидел за спекуляцию ароматизированными презервативами), отписали дальневосточный завод, выпускавший торпеды. До своего далекого частного предприятия за все эти годы он так ни разу и не доехал, околачиваясь в основном в Москве, выбивая бюджетную поддержку и льготные кредиты на «оборонку». В противном случае Гнусаров угрожал продать завод японцам. Добившись очередного финансового вливания, торпедозаводчик обыкновенно улетал на сафари, а когда возвращался в первопрестольную с трофеями, снова начинал клянчить деньги. Те м временем штаб Дальневосточного флота жаловался: торпеды давно кончились, и обнаглевшие японцы в открытую требуют возврата Курил! Об этом и многом другом, включая коллекционную страсть Гнусарова к женщинам знойных рас, писодей узнал недавно из телепередачи «Большие люди» с Таней Козинаки.

Увидев соавторов, секретарша неохотно оторвалась от торпедозаводчика, произвела обмен часов и спросила:

– Вам что-нибудь еще?

– Мы ждем Мохнача, – объяснил Жарынин.

– А, Вова тоже здесь? – вскинулся на знакомое имя Гнусаров. – Как они вчера сыграли?

– Нормально. 9:1.

– Сам сколько забил?

– Шесть, – ответил режиссер таким тоном, словно не меньше половины мячей влетели в ворота с его подачи.

– Ну и ладненько! – улыбнулся зверобой, скользнул глазами по соавторам и, не найдя в них ничего стоящего, снова углубился в телефонные фотографии. – А вот это я бью акул у атолла Бигпиг-стоун…

– А они вкусные?

Тут из кабинета выскользнули Дадакин с хорошим человеком, который тут же бросился целовать Гнусарова, принимавшего восторги Махнача со снисходительной мукой, как Печорин дружеские приставания Максима Максимовича. Помощник с неудовольствием посмотрел на соавторов и, поморщившись, тихо приказал:

– Все будет хорошо. Я позвоню. Супайте!

– Не забудьте, скоро суд! – напомнил режиссер.

– Я никогда ничего не забываю! А вот вы, Дмитрий Антонович, про диск-то спросить забыли и чуть не испортили все впечатление!

– Да, Дим, ты прямо на себя сегодня не похож! – подтвердил Вова, не отрываясь от торпедозаводчика. – Спасибо, хоть Андрей Львович выручил!

– Да уж… ладно… – зарделся писодей.

– Ну и что мне теперь – выпить цикуты? – обидчиво воскликнул игровод.

– Лучше вам вообще не пить! – холодно заметил помощник, вынимая из кармана поруганные «Картье» и застегивая на запястье. – Господин Гнусаров, Эдуард Степанович вас ждет!

– Попрошу часики! – игриво затребовала Тамара Николаевна.

– Какие порекомендуете? – спросил вип-охотник, снимая свой неброский хронометр, от одного вида которого Дадакин, Мохнач и Жарынин облагоговели.

– А вот хоть эти – «Слава» пятьдесят шестого года… Шефу понравятся! – предложила секретарша.

– А если еще поскромней? – улыбнулся истребитель носорогов.

– Только для вас! «Победа». Сорок шестой год! И не забудьте спросить про новый диск!

…Друзья вышли из приемной и направились к выходу мимо дежурного офицера, снова зачем-то проверившего документы, словно в кабинете Скурятина посетителей могли подменить. Вдруг Вова остановился и звонко шлепнул себя по лбу:

– Ё-мое! Мне же Гнусаров на обеде у патриарха обещал денег на хор детей-инвалидов! Мужики, вы меня не ждите! А то улетит опять на полгода родезийских гусей стрелять – ищи-свищи! – С этими словами хороший человек пожал соавторам руки и, отнекиваясь от благодарностей, потрусил назад.

На первом этаже Жарынин заволновался, потянул носом воздух и повлек Кокотова в боковой коридор, приведший их к кафе-бару «Царский поезд». Внутри заведение действительно напоминало старинный спальный вагон, отделанный красным деревом и медью, с той лишь разницей, что купе с отъезжающими вбок зеркальными дверями располагались не с одной, а с обеих сторон узкого выстланного ковром прохода, который упирался в стойку бара, выполненного с затейливостью резного иконостаса. Официант, одетый в мундир дореволюционного инженера-путейца, приветливо указал на свободное купе.

– Во как! Все продумано: тут тебе и ресторан и комнаты для переговоров! – удовлетворенно заметил режиссер, усаживаясь на малиновый диванчик и раскрывая меню с тисненым имперским орлом на кожаной обложке.

– Да, тут очень мило! – согласился писодей, боясь заглянуть в цены.

– А что если, дорогой мой Андрей Львович, нам заодно и пообедать? Времени-то – скоро час! Пока доедем, то-сё… Да и, честно говоря, эти ипокренинские сосиски размером с личинку комара мне порядком надоели. Как – побалуемся? – весело вопрошал Жарынин, пряча виноватый взгляд.

– Даже не знаю, даже не знаю, – занервничал автор «Жадной нежности», не понимавший, зачем питаться в этом, судя по интерьеру, безумно дорогом ресторане, если в Доме ветеранов их ждет пусть скромный, но оплаченный обед.

– Не переживайте, коллега, – угадав его сомнения, улыбнулся Жарынин. – Я угощаю. Должен же я загладить вину! Давно со мной такого не случалось! Как говорил Сен-Жон Перс, вино помогает мечтать, но мешает делать мечту былью! По-французски это звучит гораздо изящнее…

Игровод ударил в прицепленный у двери вокзальный колокол, в точности похожий на те, что висели в давние времена на всех станциях. Мгновенно возник официант-путеец:

– Чего прикажете?

– А вот что, милейший, водочка у вас какая самая лучшая?

– «Слеза императрицы». Платиновая-с…

– Отлично! Сто. Нет, сто пятьдесят «слез императрицы». Икорки, севрюжки с хреном, соленых грибочков, селедочку по-столыпински, ушицу «Царскосельскую» тройную с расстегаями… Коллега, не возражаете?

– Нет, как скажете, – пробормотал писодей, едва справившись со слюной, заполнившей рот.

– А что, служивый, посоветуете на горячее?

– Рекомендую-с фаршированную куропатку по-ливадийски.

– Во-от! Ее-то нам, милую, и неси! А еще кувшинчик морошкового морсу!

– Сию минуту-с!

– Дмитрий Антонович, – осторожно упрекнул Кокотов, когда дверь за официантом задвинулась. – Нам еще в «Ипокренино» возвращаться!

– Да, действительно, я не подумал! – спохватился режиссер и снова брякнул в колокол.