»Две жизни» (ч.III, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна. Страница 124

Необычайное спокойствие сошло в мою душу, такие же спокойствие, мир и свет, какие наполняли меня после чтения записей в моей зеленой книге, которую я нашел на своем алтаре…

Трапезная была не так далеко. Подойдя к привратнику, настоятель остановился, обернулся и, улыбаясь, поманил меня пальцем. Когда я подошел к нему, он сказал мне:

— Передай, друг, твою птицу этому привратнику. Он, хотя на этом месте устроен мною очень недавно и не успел еще узнать всех правил нашей Общины, но человек добрый. Да и знаком он тебе и твоей птице.

Удивлению моему не было конца. Кого мог я знать в этой дальней Общине? Да еще такого человека, которому был бы знаком мой птенчик? В темноте я не видел лица привратника. Когда свет от И. и старца упал на вышедшего из Своей сторожки привратника, я невольно вскрикнул: "Мулга!" Эта сам перепрыгнул на руки Мулге, издавая нечто вроде воркования. Мулга, улыбаясь во весь рот и поглаживая спинку Эта, приветливо кивнул мне, точно желая дать знать, чтобы я не беспокоился о птице.

— Подержи птичку у себя во время трапезы. И выполняй свои обязанности привратника строго и неумолимо точно. Приказ мой тебе на сегодня таков: никого, ни единой души не пропускай больше в трапезную. Никто не имеет права — по нашему закону внутренней жизни — опаздывать к трапезам или беспокоить кого-либо вызовом из-за стола. Тех, кто сейчас опоздал, как бы они тебя ни молили, какие бы доводы тебе ни выставляли, не пропускай. Если бы даже кто-нибудь из них говорил тебе, что человек умирает и зовет кого-либо из тех, что находятся в трапезной, помни мой приказ и неумолимо выполняй его. Чтобы тебе было легче и сердце твое не наполнилось сомнением, знай, что глазам моим ничто не мешает видеть в каждую минуту всю мою Общину и все, что в ней делается. И если будет нужда, я сам первый выйду или вышлю помощь. Помни же, друг, стой, как часовой на часах, охраняй мир и покой трапезников. И. взглянул на меня.

— Я предупреждал тебя, Левушка, что надо сохранять полное молчание. Собери внимание еще глубже, мой мальчик, поставь между собой и всеми, кого увидишь, образ Флорентийца и действуй, действуй, действуй, любя и побеждая в полном творческом самообладании. Помните все, мои друзья, что такое «добрый», — прибавил И. ласковым, нежным голосом, точно выливая на нас поток доброты из своего великого сердца.

Мы миновали высокую толстую стену, вошли во внутренний дворик, залитый светом высоких фонарей и освещенных окон, больших и многочисленных, и подошли к большой двери, напоминавшей вход в храм.

Пройдя в дверь, мы попали в широкий коридор, хорошо освещенный, но я не понял, чем и как он освещался и откуда лился свет сверху. Мне показалось, что наверху тоже были освещенные окна, но я боялся рассеиваться на внешние наблюдения, стараясь хранить в сердце образ великого покровителя Флорентийца. Кто-то взял меня за руку. Я увидел подле себя Наталью Владимировну. Она снова показалась мне, как в пустыне, пушкой с тысячью снарядов.

— Левушка, я рядом с Вами. Не забудьте включить в свое защитное звено, — шепнула она мне.

— Я не знаю, как это сделать, — ответил я ей, пожимая ее горячую нервную руку.

— Между мной и собой поставьте образ Флорентийца. И в каждое действие Вашей мысли и сердца включайте меня, думая «мы», а не «я», — ответила она, продолжая держать меня своей горячей рукой и точно сливая свою силу с моим существом.

Так мы и вошли в трапезную рука об руку. Я ощущал ее сейчас как сестру, ближе которой не имел, как мать, покровительницу и защитницу, которой в жизни своей не знал.

Сердце мое билось сильно, радостно, точно я шел не в дом страданья, о котором говорил Франциск, но на пир Жизни и Света. Перед И. и настоятелем два старых брата в длинных белых одеждах распахнули настежь высокие и широкие двери трапезной, и мы вошли в огромный зал, заставленный длинными и узкими столами, за которыми сидели люди, вставшие с мест при нашем появлении и приветствовавшие нас глубоким поклоном Первый от входа стол был наполовину пуст. Остановившись подле него, настоятель поклонился И., приглашая его занять первое место справа. Нас с Андреевой он усадил подле И., остальных разместил так, что Никито и Ясса были последними, соприкасавшимися непосредственно с обитателями Общины и представлявшими из себя как бы барьер между ними и нами. Пока мы размещались по указанным нам местам, все наполнявшие трапезную продолжали стоять.

Настоятель поднял правую руку, благословил всех, отдал свой посох келейнику и занял свое место за узким концом стола, с которого ему были видны все находившиеся в зале.

Когда Раданда и И. опустились на свои места, все присутствующие еще раз поклонились им, сели и несколько братьев стали одновременно подавать пищу на все столы. Как все здесь разнилось от Общины Али! Там слышались смех и веселый говор, здесь царила гробовая, торжественная тишина. Там на столы, покрытые белоснежными скатертями, уставленные благоухающими цветами, подавалась разнообразная пища, которую каждый брал себе сам, сколько и как хотел. Здесь столы были тоже белоснежны, из пальмового дерева, чисто вымытые и отлично отполированные, но ничем не покрытые. Возле каждого человека стояла деревянная тарелочка с хлебом вроде хлебцов Дартана, лежала деревянная ложка и небольшая бумажная салфетка. Братья-подавальщики ставили каждому мисочку, не особенно большую, глиняную, с похлебкой.

Пока настоятель не взял ложку в руку и не начал есть, никто не прикасался к пище. Боясь совершить какую-либо бестактность, я смотрел на И., рядом с которым сидел, и ел только тогда, когда видел, что он ест. Признаться, когда мы шли в трапезную, у меня разыгрывался аппетит. Но сейчас, увидев столь непривычную для меня обстановку, я был бы рад не отвлекаться совсем вниманием на еду. Мне теперь казалось, что я совсем не хочу есть, так я был поглощен морем необычайных человеческих фигур, среди которых очутился.

Лица сидевших за столом людей сразу поразили меня двумя противоположными признаками: одни из присутствующих пристально смотрели на нас, точно хотели запомнить каждого из нас. Другие сидели, опустив головы и глаза, точно протестуя против нашего вторжения в их царство. Я почувствовал легкий толчок со стороны Андреевой, спохватился, что я не только не строил защитной сети, о которой она мне говорила, но что я снова наблюдал. Я посмотрел на нее и чуть было не сказал «спасибо», как почувствовал удар в лоб, пришедший ко мне от Раданды. Я невольно взглянул на него и вдруг — не знаю и не сумею даже сказать, каким способом, — понял, что он велит мне запомнить все, что я здесь вижу, и особенно обратить внимание на ближайший от нас стол с левой стороны.

Опять-таки не могу объяснить, каким образом я понял, что за этим столом сидят именно те строптивцы, к которым мне дал поручение Дартан. Впервые в жизни я понимал немой разговор, будто из шара Раданды летели ко мне его мысли, кусочки его световой радуги, и сливались точно и ясно с моим сознанием, складываясь в образы.

Мало того, я чувствовал силу, которую вливала мне Андреева, помогая сосредотачивать мои мысли. Я собрал все внимание на указанном мне Радандой столе. Там сидели мужчины и женщины самого разнообразного возраста, от очень молодых до глубоких стариков. Особенно поразила меня одна фигура. Это был высоченный человек, размерами и темной кожей похожий на Дартана, но выражением лица, дерзостным, буйным и вызывающим, напоминавший мне монаха Леоноро, нападению которого я подвергся в памятную ночь, когда ходил с Франциском к профессору и Терезите.

На этот раз я не раздумывал о типе и характере этого человека. Я молил Флорентийца помочь мне сохранить всю чистоту сердца, чтобы иметь силу выполнить данное мне Дартаном поручение. Невольная робость овладела мною при мысли, что я ответствен за все предстоящие встречи, удача или неудача которых лежит только в любви и чистоте моего сердца.

Уже подавальщики подали кашу на столы, а настоятель не брал еще ложку в руку, и все трапезующие сидели в глубоком молчании. Но вот он взял ложку и сделал глоток, и все руки поднялись с ложками.