Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 216

Филипп нахмурился.

— Какая работа?

— Я собираюсь привлечь Красса на свою сторону, — объявил Помпей.

— Ого! И как ты это сделаешь?

— Я этого делать не буду. Это сделаешь ты и остальные из моего лобби в Сенате. Я хочу, чтобы ты помешал Сенату дать Крассу землю для его солдат. Но это ты должен сделать сейчас, до того, как ему устроят овацию. И задолго до курульных выборов. Ты должен поставить Красса в такое положение, которое помешает ему предложить Сенату свою армию, если Сенат решит утихомирить меня силой. Я не знал, как это сделать, пока не сходил сегодня к Крассу. И он обронил такую фразу: мол, он собирается выставить свою кандидатуру на консула, потому что считает, что консулу легче будет получить землю для ветеранов. Ты знаешь Красса! Нет никаких шансов, что он сам заплатит за эту землю. Но он не может распустить своих солдат, не обеспечив их землей. Вероятно, просить он будет немного, — в конце концов, это была короткая кампания. И этим ты должен воспользоваться. Ты скажешь, что шестимесячная кампания не стоит того, чтобы раздавать ager publicus, особенно если противниками были какие-то рабы. Если бы трофеи могли щедро оплатить службу, тогда Сенат еще бы согласился. Но я знаю Красса! Большая часть трофеев не попадет в казну. Он не сможет удержаться — обязательно попытается удержать большую часть. И получить компенсацию для своих людей от государства.

— Вообще-то я слышал, что трофеи небогатые, — улыбнулся Филипп. — Красс объявил, что Спартак отдал почти все, что у него было, пиратам, когда пытался нанять их для переправки на Сицилию. Но из других источников я слышал, что это не так. Что сумма, которую заплатил Спартак, составляла половину из того, что у него было наличными.

— Узнаю Красса! — ухмыльнулся Помпей. — Говорю тебе, он ничего не может с собой поделать. Сколько у него легионов? Восемь? Двадцать процентов — казне, двадцать процентов — Крассу, двадцать процентов — своим легатам и трибунам. Десять процентов — кавалерии и центурионам и тридцать процентов — пехоте. Это значит, что каждый пехотинец получит около ста восьмидесяти пяти сестерциев. Ненадолго хватит платить за жилье!

— Я и не знал, что ты так хорошо знаешь арифметику, Магн!

— Арифметика давалась мне лучше, чем чтение и письмо.

— А сколько имеют от трофеев твои люди?

— Приблизительно столько же. Но расчет честный, и они знают это. У меня всегда присутствуют представители от рядовых солдат, когда я суммирую трофеи. Они чувствуют себя спокойнее. Не потому, что знают: их командующий — честный человек. А потому, что они считают, будто им оказывают честь. Те мои солдаты, у которых еще нет земли, получат ее. Надеюсь, от государства. Но если не от государства, то я дам из моих.

— Довольно щедро с твоей стороны, Магн.

— Но, Филипп, это же просто предусмотрительность! В будущем мне могут понадобиться эти люди — если не они сами, то их сыновья! Поэтому я и щедр сейчас. Но когда я состарюсь и отслужу свою последнюю кампанию, я не потерплю убытков. — У Помпея был решительный вид. — Моя последняя кампания принесет мне больше денег, чем весь Рим видел за сотню лет. Я не знаю, что это будет за кампания, но знаю: я выберу ту, где смогу захапать огромные трофеи. Парфия — вот о чем я думаю. И когда я верну Риму богатства парфян, я ожидаю, что Рим даст землю моим ветеранам. Моя карьера пока еще дорого мне стоит — ты ведь знаешь, сколько я плачу ежегодно каждому в Сенате!

Филипп вдавился в спинку кресла.

— Но ты и получаешь за эти деньги.

— Ты прав, друг мой. Можешь приступить уже завтра, — весело сказал Помпей. — Сенат должен отказать Крассу дать землю его солдатам. Я также хочу, чтобы отложили курульные выборы. И еще я хочу, чтобы мое обращение разрешить мне баллотироваться в консулы было записано в Палате и сохранилось на дощечках. Ясно?

— Абсолютно. — Наймит поднялся. — Есть только одна трудность, Магн. Очень много сенаторов задолжали Крассу денег, и я сомневаюсь, что нам удастся переманить их на нашу сторону.

— Удастся, если мы снабдим деньгами тех, кто задолжал Крассу не слишком много, чтобы они вернули долг. Проверь, сколько сенаторов должны ему по сорок тысяч сестерциев или меньше. Пусть немедленно вернут Крассу деньги и выступают на нашей стороне. Если больше ничто не сообщит ему о том, насколько серьезно его положение, то это заставит его задуматься, — распорядился Помпей.

— Даже если и так, отложи чтение письма!

— Ты зачитаешь мое письмо завтра, Филипп. Я не хочу, чтобы кто-нибудь заблуждался относительно моих мотивов. Я хочу, чтобы Сенат и Рим сразу узнали, что я собираюсь быть консулом в следующем году.

Рим и Сенат узнали об этом на следующий день, в полдень, ибо в этот час Варрон ворвался в палатку Помпея, задыхаясь, взъерошенный.

— Ты шутишь! — крикнул он, кидаясь в кресло и обмахивая рукой лицо.

— Не шучу.

— Воды… Мне надо воды.

С огромным усилием Варрон поднялся и пошел к столу, где Помпей держал напитки. Он выпил залпом один бокал, налил снова и вернулся с ним в кресло.

— Магн, они прихлопнут тебя, как моль!

Помпей презрительно отмахнулся от этих слов, глядя на Варрона с нетерпением.

— Как они приняли это, Варрон? Я хочу услышать все, в малейших подробностях!

— Филипп еще до заседания заявил консулу Оресту, у которого были фасции на июнь, о своем желании выступить. И поскольку он попросил созвать заседание немедленно, то выступил сразу после ритуала авгуров. Он встал и зачитал твое письмо.

— Они смеялись?

Варрон удивленно поднял голову от бокала.

— Смеялись? О боги, нет! Все сидели, словно онемев. Потом Палата начала гудеть, сначала тихо, потом все громче, пока не поднялся ужасный шум. Наконец консулу Оресту удалось восстановить порядок, и слова попросил Катул. Думаю, ты знаешь, что он мог сказать.

— «Не может быть и речи. Неконституционно. Нарушение всех юридических и этических норм в истории Рима».

— Все это и еще многое другое. К тому времени как он закончил, у него буквально пена шла изо рта.

— И что было, когда он закончил?

— Филипп произнес великолепную речь — одну из лучших, какую я когда-либо слышал. Все-таки он великий оратор. Он сказал, что ты заслужил свое консульство; что странно заставлять человека, который дважды был пропретором и один раз проконсулом, незаметно войти в состав Палаты при полном молчании. Он сказал, что ты спас Рим от Сертория, ты превратил Ближнюю Испанию в образцовую провинцию, ты даже открыл новый проход через Альпы, и что все это доказало — ты всегда был преданнейшим слугой Рима. Я не в силах передать тебе полет его фантазии — попроси копию речи. Могу только сказать, что впечатление было потрясающее. А потом, — продолжал Варрон с озадаченным видом, — он заговорил совсем о другом! Это было очень странно! Минуту назад он говорил о твоей кандидатуре на консульскую должность. И вдруг перешел на то, что у нас уже вошло в привычку раздавать по кусочкам драгоценную ager publicus Рима, чтобы утолить жадность простых солдат. Благодаря Гаю Марию рядовые легионеры теперь ожидают как должного, что им дадут землю даже после самой непродолжительной и не слишком важной кампании. О том, что эта земля давалась солдатам не от имени Рима, а от имени их главнокомандующего! Такая практика должна прекратиться, сказал он. Эта практика создавала личные армии за счет Сената и народа Рима, потому что солдаты возомнили, что они принадлежат сначала своему командующему, а уже потом Риму.

— Хорошо! — с удовольствием прошептал Помпей. — И на этом он остановился?

— Нет, не остановился, — сказал Варрон, отпив воды.

Он нервно облизнул губы. Вдруг до него дошло, что за всем этим стоял Помпей.

— Он продолжал говорить о кампании против Спартака и о докладе Красса Палате. Фарш, Магн! Филипп сделал фарш из Красса! Как Красс посмел попросить землю, чтобы наградить солдат, которых пришлось сурово наказать, прежде чем они нашли в себе силы сражаться! Как посмел Красс просить землю для людей, которые выполнили только то, что ожидают от любого сознательного гражданина, — подавили притязания врага, угрожающего родине! Война против чужой страны — это одно, сказал он, но война на землях Италии против преступника, собравшего армию рабов, — это совсем другое. Никто не может просить награды за то, что защищал собственный дом. В заключение Филипп заявил, что Палата не должна терпеть наглость Красса. Сенат не смеет поощрять его, если он воображает, будто может купить личную преданность солдат за счет Рима.