Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 61

Хотя Цезарь был подготовлен к виду диктатора Суллы, он все-таки испытал потрясение. Неудивительно, что Сулла не стал навещать Аврелию! «На его месте я тоже не пришел бы», — подумал Цезарь и, ступая как можно тише, вошел в комнату.

Первая реакция Суллы: он посмотрел на молодого Цезаря как на незнакомого человека. Но это из-за безобразного красно-пурпурного жреческого плаща и странного шлема из слоновой кости, создававшего впечатление лысины.

— Сними все это, — приказал Сулла и снова обратился к документам, разложенным на столе.

Когда Сулла снова поднял голову, жречонок исчез. Перед Луцием Корнелием Суллой стоял его давно умерший сын. Волосы у Суллы поднялись дыбом на руках и на затылке. Из его горла вырвался сдавленный звук, и он с трудом поднялся на ноги. Золотистые волосы, большие голубые глаза, удлиненное лицо Цезарей, этот рост… Но потом затуманенное слезами зрение Суллы начало улавливать отличия. Высокие острые скулы Аврелии, впалые щеки, изящный рот со складками в уголках. Юноша старше, чем был Сулла-младший, когда умер. «Ох, Луций Корнелий, сын мой, почему ты умер?»

Диктатор смахнул слезы.

— На миг мне показалось, что передо мной стоит сын, — хрипло признался он и вздрогнул.

— Он был моим двоюродным братом.

— Помню, ты говорил, что он тебе нравится.

— Да.

— Больше, чем Марий-младший, так ты говорил.

— Да.

— И ты написал поэму на его смерть, но сказал, что она недостаточно хороша, и не показал мне.

— Да, это правда.

Сулла снова опустился в кресло, руки его дрожали.

— Садись, мальчик. Вот сюда, здесь света побольше, и я могу тебя видеть. Глаза мои уже не те, что раньше.

Нужно внимательно слушать его! Он послан Великим Богом, чьим жрецом является.

— Что тебе сказал твой дядя Гай Котта?

— Только то, что я должен с тобой увидеться, Луций Корнелий.

— Зови меня Сулла, так все меня зовут.

— А меня все зовут Цезарь, даже моя мать.

— Ты — фламин Юпитера.

Что-то мелькнуло в тревожно знакомых глазах. Почему они такие знакомые, если глаза его сына были голубее и веселее? В этих глазах — гнев. Или боль? Нет, не боль. Гнев.

— Да, я — фламин Юпитера, — отозвался Цезарь.

— Люди, которые назначили тебя на эту должность, были врагами Рима.

— В то время, когда меня назначали, они не были врагами Рима.

— Это справедливо. — Сулла взял свое камышовое перо в золотой оправе, снова положил. — У тебя есть жена.

— Да.

— Она дочь Цинны.

— Да.

— Ты осуществил брачные отношения?

— Нет.

Встав из-за стола, Сулла подошел к окну, раскрытому настежь, несмотря на жуткий холод. Цезарь улыбнулся про себя, подумав, что бы сказала на это его мать: вот еще один человек, которому наплевать на стихии.

— Я приступил к восстановлению Республики, — заговорил Сулла, глядя из окна на статую Сципиона Африканского, водруженную на высокую колонну. Сейчас он и старый коротконогий толстый Сципион Африканский находились на одном уровне. — По причинам, полагаю, тебе понятным, я решил начать с религии.

Мы растеряли старые ценности и должны их вернуть. Я отменил всеобщие выборы жрецов и авгуров, включая великого понтифика. Политика и религия в Риме переплетены очень сложно, но я не хочу, чтобы религия оставалась служанкой политики, когда должно быть наоборот.

— Понимаю, — сказал Цезарь, не вставая с кресла. — Однако я считаю, что великого понтифика следует выбирать всеобщим голосованием.

— Что ты там считаешь, мальчик, меня не интересует.

— Тогда зачем я здесь?

— Да уж конечно не затем, чтобы делать мне умные замечания.

— Прости.

Сулла резко обернулся, зло посмотрел на жреца Юпитера.

— Ты нисколько меня не боишься, мальчик, да?

Цезарь улыбнулся — такой похожей улыбкой! — улыбкой, которой радуются и сердце, и ум.

— Я, бывало, прятался в фальшивом потолке над нашей столовой и подглядывал, как ты разговариваешь с моей матерью. Времена изменились, изменились и обстоятельства. Но трудно бояться того, кого ты внезапно полюбил, когда узнал, что он не любовник твоей матери.

Эти слова вызвали такой взрыв хохота, что у Суллы снова появились слезы в глазах.

— Вот уж правда! Не был. Однажды я попытался, но она оказалась мудрее меня. У твоей матери мужской ум. Я не приношу счастья женщинам. Никогда не приносил. — Блеклые беспокойные глаза смотрели на Цезаря сверху вниз. — Ты тоже не принесешь счастья женщинам, хотя их будет очень много.

— Почему ты позвал меня, если не нуждаешься в моих советах?

— Это связано с аннулированием противозаконных положений в религии. Говорят, ты родился в тот же самый день, когда сгорел храм Юпитера.

— Да.

— И как ты это понимаешь?

— Как хороший знак.

— К сожалению, Коллегия понтификов и Коллегия авгуров не согласны с тобой, молодой Цезарь. Недавно они обсуждали тебя и твой фламинат и пришли к выводу, что существует некое нарушение правил в твоем жречестве, которое и стало ответственно за разрушение храма Великого Бога.

Радость озарила лицо Цезаря:

— О, как я рад услышать то, что ты только что сказал!

— А что я сказал?

— Что я больше не фламин Юпитера.

— Я не говорил этого.

— Ты сказал! Ты сказал!

— Ты меня не так понял, мальчик. Ты определенно фламин Юпитера. Пятнадцать жрецов и пятнадцать авгуров пришли к такому выводу без тени сомнений.

Радость померкла.

— Лучше бы я был солдатом, — угрюмо проговорил Цезарь. — Я больше подхожу для этого.

— Чем бы ты хотел быть, не имеет значения. Значение имеет то, чем ты являешься сейчас. И чем является твоя жена.

Цезарь нахмурился, пытливо посмотрел на Суллу:

— Ты уже второй раз упомянул мою жену.

— Ты должен развестись с ней, — прямо сказал Сулла.

— Развестись с ней? Не могу!

— Почему?

— Мы поженились по обряду confarreatio.

— Существует такая вещь, как diffarreatio.

— Но почему я должен с ней разводиться?

— Потому что она — дочь Цинны. Оказывается, мои законы относительно оглашенных в списках людей и их семей содержат небольшую неточность в отношении гражданского статуса несовершеннолетних детей. Жрецы и авгуры решили, что здесь действует закон lex Minicia. Это означает, что твоя жена — не римлянка и не патрицианка. Поэтому она не может быть фламиникой. Поскольку твой фламинат предусматривает служение божеству обоих супругов, законность ее положения так же важна, как и твоего. Ты обязан с ней развестись.

— Я не сделаю этого, — сказал Цезарь, вдруг нашедший выход из ненавистного жречества.

— Ты сделаешь все, что я тебе прикажу, мальчик.

— Я не сделаю ничего, чего не должен делать.

Сморщенные губы медленно втянулись.

— Я — диктатор, — ровным голосом сказал Сулла. — Ты разведешься с женой.

— Я отказываюсь, — ответил Цезарь.

— Я могу заставить тебя сделать это, если потребуется.

— Как? — презрительно спросил Цезарь. — Ритуал diffarreatio требует моего полного согласия и сотрудничества.

Пора сломать хребет этому несносному ребенку! Сулла показал Цезарю когтистое чудовище, которое жило в нем и которому впору выть на луну. Но даже при внезапном проявлении этого чудовища Сулла понял, почему глаза Цезаря так знакомы ему. Они были похожи на его собственные! Глядят на него равнодушно-холодным, пристальным взглядом змеи. И чудовище уползло внутрь. Впервые в жизни Сулла не нашел способа подчинить своей воле другого человека. Гнев, который должен был бы овладеть им, не приходил. Вынужденный смотреть на самого себя в лице кого-то другого, Луций Корнелий Сулла оказался бессилен.

Здесь можно использовать только слова.

— Я поклялся восстановить надлежащие этические нормы mos maiorum в религии, — сказал Сулла. — Рим будет чтить своих богов и заботиться о них так, как он это делал на заре Республики. Юпитер Наилучший Величайший недоволен. Тобой или, точнее, твоей женой. Ты — его специальный жрец, и твоя жена — неотделимая часть твоего служения. Ты должен отделаться от этой неприемлемой жены, взять другую. Ты должен развестись с дочерью Цинны, неримлянкой.