Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 87

— Думай, что говоришь, Глабрион, — сказал Катилина, смутившись. — Ты тоже можешь попасть в проскрипции.

Но Глабрион от души рассмеялся.

— Только не я! — весело крикнул он. — Я — член семьи, я — зять Далматики! Даже Сулла не сможет внести в проскрипции члена семьи, ты же знаешь.

Голоса затихли вдали, но Сулла застыл на месте — за углом. Казалось, жизнь остановилась в нем, ледяные глаза мрачно сверкнули. Значит, вот что они говорят за его спиной? И после всех этих лет… Конечно, Глабриону известно многое из того, чего не ведает Рим. Но ясно, что Рим скоро пронюхает обо всем, что Глабрион знает или придумает. Сколько было досужих сплетен? Сколько раз Глабриону удавалось сунуть нос в документы, которые накапливались в кабинете Суллы год за годом? Сулла собирал все письменные свидетельства ко дню отставки, ибо намеревался издать мемуары, как сделал десять лет назад Катул Цезарь. В рабочей комнате вечно разбросано множество табличек с заметками, поэтому несложно познакомиться с их содержанием. Глабрион! Почему он не подумал о Глабрионе, вечно снующем из дома в дом? В привилегированный круг посетителей диктатора входили не только Корнелия Сулла или Мамерк. Глабрион! А кто еще?

Тлеющий гнев оттого, что он, Сулла, вынужден держать Метробия на расстоянии, вновь разгорелся мрачным неумолимым огнем. Он зашагал к дому. «Значит, — думал он, — я не могу внести в списки члена моей собственной семьи? Да, не могу, в этом он прав. И все же — разве обязательно это должна быть проскрипция? Можно ли найти лучший способ?»

Он обогнул угол и наткнулся на Помпея. Оба, покачнувшись от неожиданности, отступили назад.

— Что, Магн, гуляешь один? — спросил Сулла.

— Иногда хорошо побыть одному, — ответил Помпей, пристраиваясь к шагу диктатора.

— Согласен. Но не говори, что устаешь от Варрона!

— Варрон может быть занозой в заднице, особенно когда начинает разглагольствовать о Катоне Цензоре и старых временах, когда деньги имели реальную цену. Хотя пусть лучше рассуждает об этом, чем о невидимых силах, — усмехнулся Помпей.

— Правда, я и забыл, что он был другом бедного старого Аппия Клавдия, — сказал Сулла, радуясь тому, что если ему и пришлось столкнуться с кем-то, будучи в подобном настроении, то это оказался Помпей. — Интересно, почему мы все считаем Аппия Клавдия таким старым?

Помпей хихикнул:

— Потому что он родился старым! Но ты не в курсе, Сулла. Аппий Клавдий совсем ушел в тень в эти дни. В городе появился новый человек по имени Публий Нигидий Фигул. Настоящий софист. Или пифагореец? — Он небрежно пожал плечами. — Неважно, я никогда не мог отличить философа одного направления от всех прочих.

— Публий Нигидий Фигул! Это старое и почитаемое имя, но я не слышал, что он появился в Риме. Может, он буколический господин?

— Нет, он не деревенщина, если ты об этом. Скорее тыква, наполненная горохом: трещит, трещит… Он большой специалист по этрусским предсказаниям, от молнии до печени. Знает больше долей печени, чем я — риторических фигур.

— А сколько риторических фигур ты знаешь, Магн? — спросил Сулла, с удовольствием отвлекаясь.

— Думаю, две. Или их три?

— Назови.

— Приукрашивание и точное описание.

— Две.

— Две.

Они немного прошли молча, улыбаясь, но думая при этом каждый о своем.

— Ну, и каково это — быть всадником, у которого больше нет своего специального места в театре? — поинтересовался Сулла.

— Я не жалуюсь, — беспечно ответил Помпей. — Я никогда не хожу в театр.

— О-о. Тогда где же ты сегодня был?

— Ходил на Заднюю улицу. Просто прогуляться, знаешь. Рим меня удручает. Не люблю я его.

— Ты здесь один?

— Более-менее. Жену оставил в Пицене, — поморщился Помпей.

— Не твоего вкуса, Магн?

— Сойдет, пока не подвернется что-нибудь получше. Обожает меня! Просто недостаточно хороша для меня, вот и все.

— Ну, ну! Она же из семьи эдила.

— А я — из консульской семьи. Такой же должна быть и моя жена.

— Так разведись с ней и найди себе консульскую жену.

— Ненавижу пустые светские разговоры с женщинами или их отцами.

Именно в этот момент Суллу и осенило. Он встал, как вкопанный, посреди дороги, ведущей от Велабра к Тусканской улице, как раз у подошвы Палатина.

— Боги! — ахнул он. — Боги!

Помпей тоже остановился.

— Да? — вежливо поинтересовался он.

— Дорогой мой маленький всадничек, у меня появилась блестящая идея!

— Замечательно.

— Оставь эти банальности! Я думаю!

Помпей послушно молчал, пока Сулла шевелил губами беззубого рта, похожими на мантию плавающей медузы. Вдруг Сулла схватил Помпея за руку.

— Магн, приходи ко мне завтра утром, в третьем часу, — сказал он, радостно подпрыгнул и побежал прочь.

Помпей остался на месте, хмуря лоб. Затем он зашагал, но не к Палатину, а к Форуму. Дом его находился в Каринах, самом богатом районе у Эсквилинского холма.

Сулла спешил домой, словно преследуемый фуриями. Его ждало дело, которое он сделает с радостью!

— Хрисогон, Хрисогон! — гаркнул он с порога, сбросив тогу на пол.

Появился управляющий, взволнованный — состояние, в котором он часто пребывал последнее время, как мог бы заметить Сулла. Но он этого не замечал.

— Хрисогон, возьми письмо и беги в дом Глабриона. Я хочу, чтобы ко мне немедленно пришла Эмилия Скавра.

— Луций Корнелий, ты вернулся домой без ликторов!

— Я их отпустил еще до начала пьесы. Иногда они надоедают, — нетерпеливо объяснил Сулла. — Теперь ступай и приведи мне падчерицу!

— Эмилию? Для чего она тебе? — спросила Далматика, входя в комнату.

— Потом узнаешь, — усмехнулся Сулла.

Жена смотрела на него с любопытством.

— Ты знаешь, Луций Корнелий, со времени твоей последней беседы с Аврелией и ее делегацией ты изменился.

— Каким образом?

На это она не могла ответить. Вероятно, потому, что не хотела провоцировать его неудовольствие. Наконец она выговорила:

— Думаю, изменилось твое настроение.

— В лучшую или худшую сторону, Далматика?

— В лучшую. Ты счастлив.

— Да, я счастлив, — весело подтвердил он. — Я не знал, что меня ждет впереди, но она мне подсказала. Боже, как я буду проводить время после отставки!

— Сегодняшний актер, Метробий. Он — твой друг.

Что-то во взгляде Далматики остановило Суллу. Его беззаботное настроение мгновенно исчезло, и образ Юлиллы с клинком в животе вдруг встал перед его мысленным взором. Еще одна жена, которая ни за что не согласится делить его с кем-либо! Как она прознала? Что она подозревает? Неужели они это чуют?

— Я знавал Метробия еще мальчиком, — сказал он отрывисто, тоном, не располагающим к дальнейшим вопросам.

— Тогда почему ты сделал вид, что с ним незнаком, пока он не спустился со сцены? — спросила она, хмурясь.

— На нем была маска до самого конца пьесы! — огрызнулся он. — Прошло очень много лет. Я не был уверен.

Роковая ошибка! Она заставила его защищаться, а это ему не нравилось.

— Да, конечно, — медленно произнесла она. — Да, конечно.

— Уйди, Далматика, пожалуйста! Я и так уже потратил слишком много времени с тех пор, как начались эти игры. Меня ждет работа.

Она повернулась, чтобы уйти, на вид успокоенная.

— Подожди! — крикнул он ей в спину.

— Да?

— Ты мне будешь нужна, когда придет твоя дочь, так что будь дома и не делай так, чтобы тебя было не найти.

«Какой он странный последнее время! — думала Далматика, шагая по просторному атрию к саду перистиля, в свои комнаты. — То раздраженный, то счастливый, настроение какое-то неустойчивое. Сейчас он один — и вдруг совсем другой. Словно принял какое-то решение, но не может осуществить его сразу. Это он-то, который презирает промедление! И этот красивый актер… Какое место занимал он в жизни Суллы?» Актер имел большое значение, хотя какое именно, Далматика не знала. Если бы имелось хоть какое-то внешнее сходство, она могла бы заключить, что Метробий — сын Суллы. Таковы были эмоции, которые она ощущала в муже. Она достаточно хорошо его знала.