Тайны Лубянки - Хинштейн Александр Евсеевич. Страница 5

Помощник командира 31-го полка Седельников:

«Знаю бойцов своего полка, как честных защитников революции, вижу во всем этом гнусную работу агентов капитализма и издыхающей буржуазии».

Председатель ремонтно-закупочной комиссии Дьяков:

«Ничтожные кучки примазавшихся к нам бандитов порочат честь дивизии. Предлагаю поклясться, что с сего дня не будет места в нашей дивизии таким элементам».

Это собрание было проведено 3 октября. А на другой день бывший комиссар 1-й бригады Романов, назначенный взамен убитого Шепелева военкомом дивизии, отсылает в РВС Конармии разгромный рапорт.

О причинах такого поступка можно только догадываться: на дивизионном собрании Романов присутствовал, но слова почему-то брать не захотел. Предпочел сразу же донести по инстанциям.

Что это? Обычная интрига? Крик души? А может быть, не по собственной инициативе действовал военкомдив? Кто-то посоветовал Романову проявить «принципиальность»? Намекнул, что не забудут его Ворошилов с Буденным?

Впрочем, все это уже из области предположений. Никаких документов, свидетельств на этот счет в архивах не сохранилось (да и не могло сохраниться: опытные политики не оставляют следов).

А вот сам рапорт сохранился. Именно он и послужил последней каплей в решении армейской верхушки отдать на заклание мятежную дивизию…

Из рапорта военкомдива 6 Романова (4 октября 1920 г.):

«Положение дивизии за последнее время весьма серьезное. Почти в каждом полку, определенно, засели шайки бандитов, свившие там себе прочные гнезда, с которыми необходимо повести самую решительную борьбу, ибо теперь, отводя нашу Армию в тыл, они по пути творят что-то ужасное: грабят, насилуют, убивают и поджигают даже дома. В особенности все это проявляется по отношению к еврейскому населению, нет почти того местечка, где бы не было еврейских жертв, совершенно неповинных ни в чем.

Причиной всех этих явлений являются следующие факты: во-первых, зло это давно назревало в дивизии, и в свое время не принималось никаких мер для предотвращения. Это является лживой политикой военкомов, в то время, когда они уверяли в своих политсводках, что все в частях обстоит благополучно, не то было в действительности. Примером к тому – 2-я Кавбригада, насчитывающая до 400 коммунистов, но это только на бумаге – их нет в жизни.

Бессознательная бандитская масса, которая не поддается абсолютно политической обработке, остается совершенно не наказанной. Пример к тому, когда я передавал виновных в ранении Военкома 31 Кавполка тов. Кузнецова в Реввоентрибунал, то вместо того, чтобы преступники понесли должную кару, они не только не осуждены Ревтрибуналом, но даже оправданы, и были возвращены обратно в бригаду, как и преступники по убийству Во-енкомбрига, тов. Жукова, происшедшего до меня. Последствием таких действий явилось убийство тов. Шепелева.

Учитывая все вышеизложенное, я принимаю всевозможные с моей стороны меры для приведения дивизии в должное состояние, но, все же, нахожу, что один я не в силах справиться сейчас, а потому, предлагаю в самом срочном порядке снарядить экспедиционный отряд для изъятия из дивизии всех бандитских элементов, и скрывающихся агентов Петлюры, Врангеля и белопо-ляков, ибо, в противном случае, дивизия в скором времени, в большем ее составе, сможет служить хорошим пополнением тем бандам, против которых мы сейчас идем бороться».

14 октября. Знаменка. РВС Конармии

– Ну-с, кто начнет? – председатель ВЦИК, всесоюзный староста Калинин, кинул взгляд через круглые линзы очков.

На несколько секунд за столом воцарилась тишина. Все посмотрели на командарма Буденного, но он сидел не реагируя, перочинным ножичком выковыривал грязь из-под ногтей.

– Разрешите, – на выручку другу незамедлительно поспешил Ворошилов. Уж он-то как никто другой знал, сколь косноязычен бывает Буденный. Вот в сабельных рубках равных ему нет, а диспуты, дискуссии – не его это стихия.

Калинин одобрительно кивнул, и в кивке этом Ворошилов почувствовал какой-то одному ему только понятный знак. Действуй, мол, Клим. Сумеешь выплыть – выплывай, никто специально топить тебя не будет.

Он, в общем-то, не враг ему – Калинин: нормальный мужик, из рабочих, не чета всяким графьям. Дворяне – они и есть дворяне. Белая кость. Какие бы речи ни толкались с трибун про равенство и братство, никогда они не встанут на одну доску с мужиком. Это как тургеневские баре, которые беседовали с дворовыми запросто, но ко рту прижимали надушенный платочек: демократизм демократизмом, но слишком уж тяжел от мужика запах.

Сколько таких «чистеньких» большевиков-романтиков повстречал уже на своем пути бывший луганский слесарь Ворошилов? Тех, кто пошел в революцию не с голодухи, не от безысходности – от дворянской скуки или еврейского любопытства, начитавшись всякой романтической мути, вроде Степняка-Крав-чинского¹³.

Ворошилов понимал: в эти часы должно решиться его будущее. Если не сумеют они сейчас уболтать комиссию, все многолетние труды пойдут насмарку. А ведь сколько сил потратили на то, чтобы подчинить себе Первую конную, избавиться от конкурентов? Одна история с Думенко¹⁴ чего стоит. А Миронов¹⁵?

Только кому сейчас есть до этого дело. Снимут с позором, отправят куда-нибудь за Урал – на третьи роли. Слишком многим успехи Первой конной застят глаза: и вездесущим чекистам, которые не могут простить их с Буденным независимости, того, что не бегают они к ним на поклон, не заискивают, как другие. И Лейбе Бронштейну-Троцкому, в котором играет еврейская кровь: погромы местечек, видите ли, его коробят, хотя казаки без погромов – все равно что революция без евреев.

Ворошилов еще раз мельком бросил взгляд на сидящих за столом, словно пытался понять, чего от кого следует ждать. Луначарский – Наркомпрос, Семашко – Наркомздрав; «белые воротнички», дворяне – эти, пожалуй, самые опасные, больно уж интеллигентны. Особенно главнокомандующий Каменев – бывший Генерального штаба полковник: как и все «военспецы», к крестьянским командирам относится презрительно, всерьез не принимает.

Наркомюст Курский – тот попроще, бывший прапорщик, хотя тоже из «старых большевиков». Преображенский – член ЦК, недавний секретарь Уральского обкома. С этим непонятно: белая ворона, никак себя зарекомендовать еще не успел. Евдокимов¹⁶– зам. начальника Особого отдела фронта, только что назначенный: эту братию Ворошилов не любил особенно.

В общем, одна надежда – на Калинина, старого знакомца еще

по Петрограду: вместе делали революцию в 1917-м. Его мнение

будет главенствующим: это Ворошилов понял сразу, как только

комиссия приехала в штаб армии.

На секунду он мотнул головой – словно перед прыжком с об-рыва¹⁷…

– Я хочу коснуться краткой истории нашего движения на польском фронте, чтобы стало ясно то положение, в котором находится сейчас наша армия. – Ворошилов начал издалека. – Пока мы шли вперед, настроение было превосходное. Когда наступил момент отхода, к этому времени армия достигла наивысшего напряжения и переутомления. Нужно было немедленно отводить, хотя бы отдельными частями, для отдыха или вливать новые свежие крупные пополнения, чтобы дать возможность на месте устраивать передышку. Это сделано не было.

Члены комиссии слушали внимательно, не перебивали, и молчание это было сладостнее любой музыки.

– Элементы, настроенные против, сразу подняли голову, – подбодренный молчанием, Ворошилов пересел на любимого конька. – Кроме того, по пути происходило пополнение добровольцами, из которых, как потом оказалось, было очень много дряни. Особенно 6-я дивизия, состоящая из добровольцев Ставропольской губернии – сами по себе мелкособственнические элементы, в начале отхода получилось ядро бандитов.

(Внутренне себе зааплодировал: «Про 6-ю „мятежную“ дивизию и мелкособственнические элементы – хорошо ввернул».)

– Впервые 23–24 сентября мы узнали, что в 6-й дивизии не все благополучно. Дивизия эта оставалась на расстоянии 80-100 верст от нас, и мы, находясь в главных частях, и не подозревали, что там что-либо происходит, потому что докладов от начдива не было. И те мерзкие погромные действия, которые начались в дивизии, явились неожиданными. Но мы быстро все узнали, и сейчас же приняты были меры.