Сентиментальный убийца - Серова Марина Сергеевна. Страница 18

Старуха зашевелилась, подняла голову и окинула нас мутным взглядом из-под очков с толстенными стеклами. По всему было видно, что она меня не то что не узнает, а и вообще не различает.

Подтверждение было получено немедленно.

— Энто хтось к тебе прийшел? — прокудахтала она, тембром своего голоса удивительно соответствуя данному ей Петром Федоровичем определению: «старая курица». — Опять этот алкаш Михалыч, дери его…

— Это я, бабушка, соседка из квартиры напротив, — проговорила я. — Что ты всполохнулась. Спи лучше.

— А-а-а… — протянула та. — Ну хорошо, деточка… так и нада… посп… лю…

И старушка опять засвистела носом.

— Ну, дядя Петя, что там было после Михалыча?

Он почесал в затылке, вожделенно взглянул… нет, вовсе не на меня, а на бутыль самогона, которую я продолжала держать в руке, умильно вздохнул и только потом сформулировал свой исчерпывающий ответ:

— А бог его знаи-ит… я, честно говоря, и сам не понимаю, как я тут оказался. Вроде убатонились у Михалыча… ан, продрал глаза тут.

— Значит, на автопилоте дошел, — констатировала я, думая, что или дядя Петя просто не хочет — или боится — говорить, или он в самом деле ничегошеньки не знает.

Последнее было наиболее вероятно.

— Каа-ак? — широко раскрыв рот, протянул он, и на меня пахнуло душераздирающей гаммой незабываемых ароматов. — Как дошел?

— На автопилоте. Значит, ты ничего не помнишь. А где… а где же тогда «узи»?

Пистолет-автомат у меня экспроприировали. Зато сумочка моя лежала возле дивана. Правильный человек этот наш благодетель, чужого не берет. Только то, что я сама присвоила.

Тоже мне… капитан Немо. Таинственный остров… Огарки цивилизации.

Погоди… огарки. Огарки цивилизации? А что это я так глупо прокололась? Почему я ничего не спрашиваю у этой мило дремлющей морщинистой старухи, которая, вероятно, сейчас видела сон про свою раннюю молодость, когда она с еще двухглазым Мишей Кутузовым воевала турок?

Ведь она все время была дома. Никуда не отлучалась. И вообще — куда ей, паралитику, отлучаться?

Хотя она может оказаться глуховата.

Я обошла ее инвалидную коляску и, присев перед старухой на корточки, негромко позвала:

— Бабушка-а-а!

Та не отзывалась.

— Бабушка-а-а!

Нет ответа.

— Да чтоб тебя, старая мымра! — повысила голос я и коснулась ее руки, завернутой в какую-то бесформенную драную накидку.

Подействовало. Старуха открыла глаза и, пошевелив губами, прошамкала:

— Ась… кто тут?

— Бабушка, ты вчера вечером здесь была?

— А где ж мне быть?

— Что-нибудь слыхала? Или, может, даже видала?

— А как же без этого… слыхала, — с явным удовлетворением произнесла она.

Я насторожилась, потом помолчала, давая старухе собраться с мыслями, и спросила:

— А что именно ты слыхала?

— А вот слыхала… чтоб ему, дармоеду, треснуть! Все с ног на голову поставил, ирод!

— О ком вы говорите? — воскликнула я, от волнения переходя на «вы». — Кто — он-то?

Мгновенно замелькали плотно сцепленные одна с другой мысли: тот человек стрелял из нашего дома, судя по тому, как пули поразили свои мишени, он находился примерно на одном уровне с квартирой Турунтаева, то есть примерно на третьем-пятом этаже, но уж никак не на крыше нашего десятиэтажного дома.

Судя по всему, он ждал какого-то определенного момента, то есть его нахождение на этом месте не ограничивалось жестко фиксированным временем. Следовательно, то, что он был на лестничной клетке, исключается.

Значит, выстрелы производились из квартиры.

Некстати промелькнули перед глазами таинственный букет прекрасных роз и лицо жеманного молодого человека в театре… впрочем, почему некстати? Быть может, все это звенья одной цепи?

Все это пролетело и обожгло меня, как колючий снежный вихрь. Бабка что-то слышала, быть может, даже видела этого человека, который счел излишним устранять ее как нежелательного свидетеля.

В самом деле — подслеповатая старуха с парализованными ногами. Тоже мне — свидетель… Обидно.

Но приходится довольствоваться тем, что есть.

— Кто — он, бабушка? — еще громче спросила я, чтобы мои слова получше усвоил мозг сидящего передо мной реликта эпохи индустриализации и электрификации всей страны. — О ком вы говорите?

Старуха хитро ухмыльнулась и ответила:

— Да вот он, ирод… на плече у меня сидит. Цвяток свалил с подоконника. Грохоту было-о-о…

Я резко поднялась с колен и разочарованно вздохнула: вот старая маразматичка! Понятно, что она, кроме своего ободранного кота, ничего и не видела, и не слышала.

Ладно. Кажется, на этот раз я потерпела поражение. Надо будить Турунтаева, а то он уж больно сладко дрыхнет.

А самочувствие у меня не самое лучшее: вероятно, в самом кошмарном из своих похмелий дядя Петя не испытывал такой головной боли, которая сейчас буквально раскалывала мой череп, пульсировала, словно желая сокрушить преграду и вырваться наружу.

Геннадий Иванович проснулся неожиданно быстро. Продрал глаза, а потом резко поднялся: вероятно, он принял квартиру моего почтенного соседа за преисподню.

— Где это… мы? — скороговоркой выдал он. — Нас что… это самое…

— …замуровали, демоны, — с сочной яковлевской интонацией из «Ивана Васильевича» договорила я. — А в общих чертах — вставай, поднимайся, рабочий народ! Дел у вас, Геннадий Иванович, — по горло!

Он вскочил на ноги, осмотрел порезы на своих руках, пощупал забинтованную шею и кровоподтек на лбу, а потом спросил:

— Как мы тут очутились?

— Это у вас надо спросить. Кажется, это вы подрались с нашим спасителем.

— Спаситель, — пробурчал Турунтаев. — У меня все тело ноет от этого спасителя. Тоже мне… Иисус Христос!

— Но что-то вы помните? — уточнила я.

— А что я должен помнить? Мы карабкались по этой чертовой лестнице, ты споткнулась и едва не загремела… а этот тип тебя подхватил… я подумал, что это по наши души, хотел вытащить у тебя автомат, который позаимствовали у тех, в моем доме… — Геннадий Иванович зябко передернул плечами. — Ну вот… а он как зарядит мне в лоб левой ногой. И все. Я ничего и разглядеть-то не успел… да и темно в подъезде было, сама помнишь.

— Н-да, — процедила я. — Выходит, этот некто зарядил вам в лоб, то бишь дал по морде, а потом сам же эту морду залатал, предварительно перетащив в квартиру. Интере-есно…

В этот момент вошел дядя Петя, пошатываясь и шаря глазами по стенам, словно он видел их впервые в жизни. На Турунтаева же он не обратил ни малейшего внимания, словно Геннадий Иванович был тут не первый раз.

— Женька… ты куда самогон дела… залить надо… удаль молодецкую, — запинаясь выговорил он.

— Ну и алкаш ты, дядя Петя. Вон он, твой самогон.

Дядя Петя выпил еще, удовлетворенно крякнул и, еще больше поправившись, посмотрел на мир новыми глазами. И эти новые его глаза наконец-то удосужились увидеть Геннадия Ивановича.

— В-в-в-в… хто это? — пробормотал Петр Федорович и нервно сел на пол. — Беляк, что ли?

Пока Геннадий Иванович не успел обидеться на «беляка» (а под этим широким понятием дядя Петя разумел не оскорбительное для каждого истинного коммуниста исторически сложившееся прозвище представителя белой гвардии, и даже не зайца в зимний период времени, а просто-напросто белую горячку), я проговорила:

— А это так надо. Слушай, дядь Петь, а в последнее время с тобой не происходило ничего странного? Ну, никто к тебе не приходил… ничего не предлагал?

— Приходил, — с трудом выбулькнул протирающий задом пол сосед. — На днях. Зеленый черт приходил.

Тут уж я не выдержала: нервы сдали, и я истерически захохотала, а через несколько секунд ко мне присоединился Геннадий Иванович…

Никогда не забуду глаз тети Милы в тот момент, когда мы с Турунтаевым вошли в нашу квартиру звонить Блюменталю и приводить себя в порядок.

По всей видимости, она первоначально просто не узнала нас. Ну еще бы… все перемазанные в засохшей крови, от которой мой изящный костюм принял просто чудовищный вид, в бинтах, сквозь которые проступили бурые пятна, измученные, помятые, бледные… и я с перевязанной, как у Щорса, головой, с задубевшим от моей собственной кровушки рукавом и под красным знаменем рейтинга Геннадия Ивановича Турунтаева.