Марш одиноких - Довлатов Сергей Донатович. Страница 12
А может, я сгущаю краски?..
Я ВСЕГДА ГОРДИЛСЯ...
Я всегда гордился своей аккуратностью. Хотя гордиться тут особенно нечем. Известно, что повышенная аккуратность - свойство заурядных натур.
И все-таки я гордился. Гордился тем, что своевременно возвращаю долги. Тем, что редко опаздываю. Тем, что, как правило, выполняю свои обещания.
Это готова подтвердить даже моя собака. Уже десять лет я гуляю с ней в одни и те же часы...
Короче - педант, аккуратист, бескрылая личность... Чем и горжусь.
И больше всего горжусь тем, что сразу отвечаю на письма. Вернее - так было раньше. А теперь - все иначе...
Ежедневно мы распечатываем сотни писем. Значительная часть приходится на мою долю. Письма - самые разные. Деловые и личные. Восторженные и негодующие. Есть и анонимные письма. Это нормально. Это даже приятно. Поскольку можно не отвечать...
Когда газета начала выходить, писем было мало. Три-четыре в день. Через несколько месяцев они хлынули бурным потоком. Затем обрели мощь Ниагарского водопада.
Возникла довольно серьезная проблема. Как быть? Секретарша и без того завалена работой. Объем газеты увеличивается. Нагрузка у каждого сотрудника редакции огромная. Времени совершенно не хватает.
А письма все идут. Приблизительно их можно классифицировать следующим образом:
1. Деловые. 2. Творческие. 3. Личные.
На деловые письма мы отвечаем сразу. Конструктивные предложения обсуждаем на собраниях. Критические замечания стараемся учитывать.
Резкость формы при этом нас мало смущает. Лишь бы критика обусловливалась доброжелательным чувством.
Шипение злобствующих неудачников - игнорируем. Ведь зависть способствует любому успешному начинанию.
С творческими письмами хлопот гораздо больше. Нам шлют стихи и прозу. Фотографии и рисунки. Статьи и корреспонденции. Документы и вырезки. Мемуары и анекдоты.
Лучшие вещи мы печатаем. Неудачные произведения - отвергаем. Обсуждать и рецензировать - не считаем целесообразным.
Возвращать отвергнутые рукописи - не принято. (Снять копию здесь - не проблема.)
Все это - обычные редакционные правила. Принятые как в Союзе, так и на Западе...
А вот с личными письмами - катастрофа. Они загромождают мой письменный стол. И за каждым безответным письмом - обида, горечь, требовательное недовольство. Что мне делать - не знаю...
Друзья мои! Вообразите лист бумаги размером с озеро Мичиган. И авторучку с корабельную мачту. Этой громадной воображаемой авторучкой на этом громадном воображаемом листе бумаги я пишу:
- БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, МОИ ДОРОГИЕ, В НАСТУПАЮЩЕМ НОВОМ ГОДУ! СПАСИБО ЗА ВСЕ. И ПРОСТИТЕ МЕНЯ...
ЖИЗНЬ АКАДЕМИКА САХАРОВА...
Жизнь академика Сахарова - в опасности. Это значит, в опасности - сама идея цивилизации. Значит, советские власти готовы перешагнуть рубеж нравственного одичания.
Репутация Сахарова-уникальна. Он внушает любовь даже своим идейным противникам. Более того, своим заклятым врагам.
В эмиграции много замечательных людей. Огромным уважением пользуются Солженицын и Григоренко, Максимов и Буковский, Чалидзе и Турчин, Зиновьев и Копелев. Между ними глубокие, сложные, иногда довольно неприязненные отношения.
Но Сахарова любят все. Мрачноватые русские патриоты и запальчивые сионисты. Убежденные демократы и приверженцы сильной власти. Глашатаи плюрализма и сторонники авторитарных форм...
Говорят, академика Сахарова уважает даже Павел Леонидов.
Уважение к Сахарову - может быть, единственное, что объединяет всех русских эмигрантов...
В Ленинграде есть такой журнал - "Аврора". В шестьдесят седьмом году его редактировала Нина Косырева. Косырева была обыкновенной партийной чиновницей. И делала все, что положено делать номенклатурному советскому редактору. Отклоняла талантливые рукописи, печатала всякую халтуру, горячо и лицемерно выступала на юбилейных и партийных собраниях.
Неожиданно в "Авроре" появился материал, где упоминали крамольного Сахарова. Упоминали как ученого, в положительном смысле.
Это был страшный, недопустимый идейный промах.
Косыреву потащили в обком. Начали прорабатывать. Нина Сергеевна упрямо твердила:
- Не знаю, не знаю, я смотрела в энциклопедии...
Что-то с ней произошло. Видимо, на Сахарове кончилось ее терпение.
Косыреву сняли...
Мне кажется, главное в академике Сахарове - доброта. Его отношение к миру поражает снисходительностью и беззлобием. Надо же было так изощриться властям, чтобы принудить Сахарова объявить голодовку. Толкнуть его на эту крайнюю меру, на этот последний шаг.
Мне кажется, его должны спасти. Иначе просто быть не может. Иначе жить на этой планете будет совершенно отвратительно.
Если убьют Сахарова, то не пощадят и вас!
Когда номер был готов, пришло известие, что требование академика Сахарова - удовлетворено.
МЫ ЖИВЕМ СРЕДИ ЦИФР...
Мы живем среди цифр. Память хранит их в необозримом количестве. В цифрах можно изобразить любую, самую причудливую биографию. От фиолетовых каракулей на бирке родильного дома. До скупой информации на могильной плите.
Можно написать роман в цифрах. И эта штука будет посильней, чем "Фауст" Гете.
Все даты жизни одного моего партийного родственника- 1917-1938. По-моему, это законченный трагический роман...
Мы любуемся первым снегом... Обретаем второе дыхание... Называемся третьей волной... Подлежим четвертому измерению... Тяготимся пятой графой... Испытываем шестое чувство... Оказываемся на седьмом небе...
Мы помним номера телефонов и даты рождений. Размеры наших брюк и шапок, Бесчисленные адреса и цены на товары широкого потребления.
Мы переводим доллары в рубли. Меняем Цельсия на Фаренгейта.
Мы любим подсчитывать чужие доходы. Мы хорошо считаем, когда надо...
Перед вами сотый номер газеты. Сто недель пролетело. А ведь еще вчера мы совещались у "Натана". (Угол 53-й и Бродвея.)
За эти сто недель мы двадцать раз горели. Пятнадцать раз закрывали лавочку. Четырежды умирали и возрождались. Мы, как Польша, выдержали три раздела.
Когда-то мы были великолепной семеркой. Затем приходили все новые и новые люди. (Не превратиться бы в черную сотню!)