Умирал дракон - Бушков Александр Александрович. Страница 6

- Ну-ка постой, - сказал Второй.

- Да ерунда все это.

- Все равно.

- Изволь, я не мухлюю, - сказал Первый.

- Ну как?

- И только-то?

- А все же? - настаивал Второй.

- Что - все же? Я тоже когда-то золото рассыпал.

- То-то и оно, что золото, которое, кстати, добывал все теми же неприглядными способами...

- Но ведь ничего у него больше, кроме?

- А какие его годы? И что может стать первой каплей? Ты тоже не сразу убрался за облака...

- Ты хватаешься за соломинки.

- Может быть, - сказал Второй и повернулся к Гаранину. Туман растаял, зеркало стало прозрачно-мертвым. - Так что там у тебя было с цветами?

История была двухгодичной давности. Вета вспомнила как-то историю Пиросмани и Маргариты, ту самую, что впоследствии была превращена в средненький шлягер, а потом еще раз вспомнила и еще, будто невзначай, намекала, что ей хотелось бы увидеть нечто подобное однажды утром несмотря даже на вторичность ситуации. Гаранин, пребывая в лирическом - то есть благодушном - настроении, как-то задумался: а почему бы и нет? Но не решился. Дело было не в деньгах, останавливала боязнь выставить себя на всеобщее посмешище - он считал, что выходки в стиле трубадуров и миннезингеров безнадежно устарели применительно к стройке века. Примерно так и объяснил Вете, упирая на рационализм и логику. Она вроде бы вняла и больше о Пиросмани не вспоминала, даже репродукцию убрала со стены.

- Да, конечно, - сказал Гаранин. - Была такая мысль. Но человеку с моим положением раскладывать на рассвете цветы по асфальту... Мальчишки смеяться будут.

- Да, разумеется, - согласился Второй, и в его голосе Гаранину снова послышалось сожаление.

Серебряный удар гонга прошил застоявшийся воздух и разбрызгался, затухая.

- Время лекарство пить, - сказал Первый. - Видел, Гаранин, что делается? Бывший ужас высосет микстуру по будильнику. Волоките отраву!

Лешие принесли три чаши, курящиеся парком, грустно пахнущие травами. Гаранин отвернулся, поднял горсть монет и стал разглядывать рисунки. За спиной хлюпало и булькало.

Стрелообразный наконечник хвоста несильно шлепнул его по плечу.

- Кончили лечиться, - сказал Первый. - Теперь и поговорить можно... Наедине.

Гаранин оглянулся - две другие головы шумно посапывали с закрытыми глазами.

- Маленькие сюрпризы домашней медицины, - сказал Первый. - Пока проснутся, мы все и обговорим. Помоги старому больному дракону, захотелось пожить еще, понимаешь.

- А я тут при чем?

- Ты тут очень при чем, - сказал Первый. - Лечить, видишь ли, можно не только травами и скальпелями. Можно вылечиться и вдохнув кусочек чужой души. Поспособствуешь?

- Как это? - Гаранин отступил на шаг.

- Да не бойся ты, ничего из тебя высасывать не будут... Иди сюда.

Хвост, с обезьяньей цепкостью обвив плечи, подтолкнул к зеркалу. В руке каким-то образом оказался длинный двузубец с золотыми остриями и древками из черного металла, украшенными непонятными знаками. Зеркало неожиданно осветилось, став словно бы окном наружу, в ясный солнечный день, и там протяни руку и коснешься - была комната, и стол, и человек, которого Гаранин с трудом узнал - забыл его и не собирался вспоминать...

- Технология простая, - сказал Первый. - Размахнись и бей. Желательно целиться в сердце, да уж бей куда попало - результат один. Не бойся, тот, чье отражение, не подохнет. Хотя разного рода неприятности гарантированы. А лично ты ничего не почувствуешь и не потеряешь, ты уж поверь...

- А ты, значит, вылечишься? - спросил Гаранин, впервые за все время пребывания в пещере переходя на "ты". - Получишь частицу моей души?

- Вот именно, - сказал Первый. - Захотелось мне пожить еще немного, посмотреть, до чего вы в конце концов докатитесь... Вполне безобидное желание, по-моему. Ну что ты стал? Бей! Неужели забыл, как этот старый хрен пакостил тебе в институте? Ты же не слабачок, ты свой парень, мы с тобой из одной стаи, бей!

Гаранин стоял, опустив руки с двузубцем. Его ошеломил не способ, заменивший, оказывается, традиционные молодильные яблоки и живую воду, а легкость, с которой змей ставил знак равенства между ним и собой, ставил их на одну доску.

Доцент Молчанов исчез, появился Ермоленко.

- Ну что же ты? Не понадобится впрягаться в одну упряжку с этой дешевкой Прудниковым. Обойдешься и без министра. Твой старикан всего-навсего занедужит и уйдет по состоянию здоровья. Чистенько и элегантно. И никто во всем свете, даже твоя принципиальная синеглазка, не посмеет тебя ни в чем упрекнуть. Бей!

Гаранин медленно сказал:

- Но я-то - я всегда буду помнить это зеркало...

- А пребывание в Крутоярске тебе не пришлось бы иногда вспоминать?

- Это - дела нашего мира, - сказал Гаранин.

- А я - на Марсе? Мы что, на Марсе сейчас? Разбил ты стекло камнем или взглядом, значения не имеет, - так и так не склеишь... Бей!

Гаранин стоял опустив руки. В зеркале медленно, очень медленно - десять раз успеешь ударить - проплывали люди, и голос Первого вязнул в ушах:

- Что стоишь? Все забыл, слюнтяй? Помнишь, как этот тебя оскорбил принародно, а ты и утереться не смог? А из-за этого едва не сорвалось твое первое самостоятельное задание. А этот увел девушку. А этот? Этот? Помнишь? У тебя, дурака, уникальная возможность рассчитаться за все обиды, и ни один суд не осудит! Бей смело!

"Он поставил меня на одну доску с собой, - думал Гаранин. - Значит, было все же что-то в моих делах, словах, поступках, жизни, что дает ему право так рассуждать? Было? И есть? Какая разница, чем разбить стекло... Но как же это? Все было не для себя, для дела, для себя-то ни времени, ни сил подчас не оставалось. Выходит, все же? А если найдется другой, не такой совестливый?"

Гаранин размахнулся и что есть силы ударил в невидимое стекло утолщавшимся к концу черенком двузубца. Светлый солнечный день разлетелся острыми полосами, из-под него темным взором выступил камень, осколки, печально звеня, осыпались шелестящим ручейком и таяли на лету. Осталась тяжелая рама, вычурная и нелепая. И нечеловеческий рев:

- Зеркало мое!

Гаранин не шевелился - то, что ему пришлось осознать о себе, было страшнее бесновавшегося за спиной чудовища. Безапелляционный холодок жестоких истин льдистой иголочкой занозил сердце, и Гаранин, удачник, супермен, жестокий рыцарь НТП, почувствовал, что сейчас заплачет, - дорога вела в никуда, да и была ли это его дорога?