Россия - Век ХХ-й (Книга 2) - Кожинов Вадим Валерьянович. Страница 49

Поэтому точнее - и перспективнее - понимание поэтического слова как порождения великой войны, ее плода, а не ее, выражаясь попросту, "картины". Именно потому поэтическое слово оказывается способным воплотить в себе глубокий, не явленный с очевидностью смысл войны.

Если составить достаточно представительную и вместе с тем учитывающую критерий ценности антологию поэзии 1941-1945 и нескольких последующих лет (когда "военные" стихи еще "дописывались"),- антологию, в которую войдет то, что так или иначе выдержало испытание временем*, станет очевидно: преобладающая часть этих стихотворений написана не столько о войне, сколько войною (используя меткое высказывание Маяковского). С "тематической" точки зрения - это стихотворения о родном доме, о братстве людей, о любви, о родной природе во всем ее многообразии и т. п. Даже в пространной поэме "Василий Теркин", имеющей к тому же подзаголовок "Книга про бойца", собственно "боевые" сцены занимают не столь уж много места.

Преобладающее большинство обретавших широкое и прочное признание стихотворений (включая "песенные") тех лет никак нельзя отнести к "батальной" поэзии; нередко в них даже вообще нет образных деталей, непосредственно связанных с боевыми действиями,- хотя в то же время ясно, что они всецело порождены войной.

Это, конечно, не значит, что вообще не сочинялись стихотворения и целые поэмы, отображающие сражения, гибель людей, разрушения и т. п., однако не они были в центре внимания в годы войны, и не они сохранили свое значение до наших дней - спустя полстолетия с лишним после Победы.

Особенно очевидно, что в 1940-х годах "потребители" поэзии ценили стихотворения (и песни), написанные, как сказано, не о войне, а только "войною" - без стремления "живописать" ее. И это, как я буду стремиться показать, имело глубочайший смысл.

Уже отмечено, что литературоведение в принципе не должно заниматься изучением роли поэзии в бытии людей военного времени,- это, скорее, задача историка: воссоздавая бытие 1941-1945 годов в его цельности, он, строго говоря, не в праве упустить из своего внимания и ту его грань, ту сторону, которая воплощалась в широчайшем "потреблении" поэзии. Автор этого сочинения ясно помнит, как в 1942 году молодая школьная учительница, жених которой находился на фронте, созывает всех обитателей своего двора несколько десятков самых разных людей - и, задыхаясь от волнения, смахивая с ресниц слезы, читает только что дошедшее до нее переписанное от руки симоновское "Жди меня", и не исключено, что в то же время где-нибудь во фронтовом блиндаже читал то же стихотворение и ее жених... Об этой пронизанности бытия своего рода поэтическим стержнем верно сказал последствии участник войны Александр Межиров (он, правда, имел в виду прежде всего музыку, но поэзия была в годы войны нераздельна с ней):

И через всю страну

струна

Натянутая трепетала,

Когда проклятая война

И души и тела топтала...

И подобные сообщенному - бесчисленные! - факты соприкосновения людей с поэзией сыграли, несомненно, самую весомую роль в том, что страна выстояла и победила,- о чем и следовало бы аргументировано рассказать историкам великой войны.

А перед литературоведами стоит другая и, между прочим, более сложная задача: показать, почему поэзия тех лет смогла обрести столь существенное значение для самого бытия страны? Естественно предположить, что она так или иначе выражала в себе глубокий и истинный смысл великой войны - смысл, который не раскрывался во всей его глубине в газетах, листовках и радиопублицистике (доходившей тогда до большинства людей) и, более того, не раскрыт по-настоящему в позднейшей историографии войны, а во многих сочинениях историков и публицистов 1990-х годов либо игнорируется, либо объявляется пустой иллюзией старших поколений.

* * *

В "основном фонде" поэзии 1941-1945 годов война предстает как очередное проявление многовекового натиска иного и извечно враждебного мира, стремящегося уничтожить наш мир: битва с врагом, как утверждает поэзия, призвана спасти не только (и даже не столько) политическую независимость и непосредственно связанные с ней стороны нашего бытия, но это бытие во всех его проявлениях - наши города и деревни с их обликом и бытом, любовь и дружбу, леса и степи, зверей и птиц,- все это так или иначе присутствует в поэзии того времени. Михаил Исаковский, не опасаясь впасть в наивность, писал в 1942 году:

Мы шли молчаливой толпою,

Прощайте, родные места!

И беженской нашей слезою

Дорога была залита.

Вздымалось над селами пламя,

Вдали грохотали бои,

И птицы летели за нами,

Покинув гнездовья свои...

Через проникновенную поэму Твардовского "Дом у дороги" проходит заветный лейтмотив:

Коси коса,

Пока роса.

Роса долой

И мы домой,

и ясно, что враг вторгся к нам, дабы уничтожить и косу, и росу, и, конечно, дом...

Поэзия в сущности сознавала этот смысл войны с самого начала, и, между прочим, те авторы, которые сегодня пытаются толковать одно из проявлений извечного противостояние двух континентов как бессмысленную схватку двух тоталитарных режимов, должны, если они последовательны, отвергнуть и поэзию тех лет,- в том числе стихотворения Анны Ахматовой, написанные в 1941-1945 годах и объединенные ею впоследствии в цикл под заглавием "Ветер войны". Напомню вошедшие тогда в души людей строки, написанные 23 февраля 1942 года и опубликованные вскоре, 8 марта, в "главной" газете "Правда":

Мы знаем, чт( ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах

И мужество нас не покинет...

На весах лежит даже слово:

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим и от плена спасем

Навеки!

Или перекликающиеся своим творческим простодушием с поэзией Михаила Исаковского написанные уже в победную пору, 29 апреля 1944-го, и опубликованные 17 мая в "Правде" стихи Бориса Пастернака, в которых близящаяся Победа предстает и как спасение самой нашей природы - вплоть до воробьев...

Все нынешней весной особое.

Живее воробьев шумиха.

Я даже выразить не пробую,