Свет дня - Свифт Грэм. Страница 79

Включаю сцепление и еду. Почти полпятого. В офис надо вернуться самое позднее в пять сорок пять. Встреча с миссис Лукас. Но я знаю, куда мне нужно сначала. Теперь, в темноте.

Он сел в «сааб», посидел, потом поехал. Я проскользнул в свою машину, увидел, как он тронулся с места, и последовал за ним, как будто мы – одна команда.

Я думаю, он проделал три мили до Уимблдона, понимая, что это в последний раз (но не зная, что вообще в последний раз сидит за рулем). От Кристины всегда возвращался точно крадучись, нехотя, но уступая. Каждый приезд домой был маленькой пантомимой. Можно было не спрашивать, где он был, и нелепо было спрашивать, как у него прошел день. Фарс, мучительный фарс. Но лучше несчастливый мир... – так она мне сказала. Говорила ли ему?

В камерах, наверно, уже зажгли свет. В определенный час его всюду разом выключают.

Чем это могло кончиться? Он хотел, чтобы война – там, у них – длилась вечно. Или чтобы хорваты проиграли, были разбиты, поруганы – так что ей пришлось бы распрощаться с мыслью о возвращении на родину. Плевать ему было на убитых, на искалеченных. А ведь медик. Человечная профессия. Ревность к ее стране, к Хорватии, как ревнуют к другому мужчине.

Выходит, лучше несчастливая война...

Но хорваты победили – он проиграл.

Чем это могло кончиться? Что ж, теперь он знал – или почти знал. Квартирой в Фулеме, похожей на опустевшую клетку. Он мог остаться там насовсем. Но каким-то образом вырвался.

Значит – свободен?

У него брезжила надежда: если уж этому суждено кончиться, не станет ли он тогда снова «собой», настоящим Бобом Нэшем? И только тот, другой человек будет страдать. Но не был ли тот, другой (и в этом вся суть), подлинным Бобом?

Всякое возвращение – мучительный фарс. Но так ли уж велика была боль, так ли уж велика плата? Ничего похожего на это, теперешнее. И боль, так или иначе, действовала только в одном направлении. Она утихала, едва он отправлялся в Фулем. Настоящую боль, он знал, терпела Сара. Так почему же она продолжала его пускать, почему не выставила вон?

Только по одной причине, по одной невыносимой причине.

Так что если этому суждено было кончиться, он, казалось, мог бы даже испытать облегчение, мог бы вздохнуть полной грудью. Казалось, мог бы даже почувствовать себя спасенным.

В те последние дни он выглядел – Сара потом мне сказала – странно спокойным. (Хотя его спокойствие могло означать и то, что у него есть тайный план.)

Но теперь он знал. Он и вышел из той квартиры, и остался в ней. Он был где-то высоко в ночном небе и понятия не имел, домой он движется или нет. Он и был настоящим Бобом Нэшем, и не был.

Из Фулема – в Уимблдон. Я за ним. Расчухал он наконец? Все время одна и та же машина сзади.

Доехав до Фулем-Пэлис-роуд, он повернул налево, в сторону Патни, и я, как дурак, кажется, даже издал радостный возглас. Вдруг, как дурак, возликовал – обрадовался за Сару, которая совсем скоро услышит его машину. И мы все будем спасены.

Мост Патни-бридж. Черная, невидимая река внизу. Патни-Хай-стрит: сияние магазинов. «Супердраг», «Боди шоп», «Маркс энд Спенсер». Безопасный, знакомый мир.

Мимо вокзала, мимо светофора, вверх по Патни-хилл. Кольцевая развязка у Тиббетс-корнер, поворот на Уимблдон.

Меньше мили от кладбища Патни-вейл.

Да, он возвращался. Длинный прямой отрезок по Уимблдон-Парксайду. Слева – Парксайдская больница. Никаких сумасшедших выходок – хотя опять знакомое место, куда могли бы ввезти на каталке. И все-таки я, сам того не зная, наблюдал за ним в последние минуты его жизни.

Справа парк Уимблдон-коммон, темный как лес. Потом поворот на тихие, ухоженные улицы, где окошки домов светятся среди деревьев точно фонарики.

Теперь я сам еду в Уимблдон и знаю зачем. Новая попытка. В темноте, как тогда.