Свет дня - Свифт Грэм. Страница 97

«Центр загара» работает вовсю. Когда я, повернув на Бродвей, иду к своему офису, вижу, как входящая девушка чуть не сталкивается с выходящей. Заведение каждый день открыто допоздна (даже если засиживаюсь вечером, все равно знаю, что этажом ниже кто-то загорает голышом). Ноябрь, дни короткие – значит, самый бизнес. Обратный эффект: зимний загар, искусственное солнце в темноте. Ничего невозможного в наше время.

Сияют витрины магазинов. «Огни Бродвея». Избитая уимблдонская шутка, которую тут, однако, повторяют опять и опять (клиентам, ради непринужденности). У меня офис не где-нибудь, а на Бродвее. Мои окна глядят на огни Бродвея.

Две девушки, смеясь, разминулись.

Иногда я смотрю на все так, как, должно быть, представляет себе нашу жизнь Сара. Другой, диковинный мир, похожий на сон.

Заглядываю, идя к двери своего офиса, в окно «Центра загара» и вижу плетеные кресла, ярко-красные подушки, пальму в кадке. Одним махом переносишься в Марракеш. Девушка, которая только что вошла, нелепо смотрится в пальто.

Достаю ключ и открываю свою уличную дверь. Черная, одноцветная, слегка утопленная в стену, она втиснута между «Центром загара» и аптекой и выглядит немножко неправдоподобно – можно подумать, ведет в какой-нибудь потайной коридор или всего-навсего в узкий зазор между двумя стенами.

Сара в свое время, должно быть, остановилась тут, недоумевая. Одним холодным солнечным утром.

На двери латунный ящик для писем и латунная круглая ручка – она не поворачивается и нужна скорее для вида. Сбоку кнопка звонка, переговорное устройство и небольшая скромная табличка: «Уэбб Инвестигейшнз».

Открываю дверь. За ней почти сразу узкая лестница, ведущая вверх. Крохотный пятачок пола перед лестницей нельзя назвать ни прихожей, ни вестибюлем. Вряд ли это может понравиться, вряд ли клиенты испытывают здесь прилив бодрости. Но, если на то пошло, именно этого, наверно, они и ждут: ощущение чего-то закулисного и тайного, ощущение стиснутости.

Это уже не Бродвей – не «широкий путь». Это узкий путь.

Поднимаю голову. Наверху, на лестничной площадке стоит Рита. Не припомню, чтобы она встречала меня здесь, и у меня внезапное чувство, будто за время моего отсутствия произошел переворот. Революция. Теперь это Ритин офис. Сейчас она спустит меня с лестницы.

Или же я клиент, явившийся неизвестно по какому делу, и Рита вышла мне навстречу, как выходит к посетителям, чтобы смягчить впечатление от неприветливой лестницы.

Выглядит как стюардесса над трапом самолета.

Без двадцати с чем-то шесть. Поздновато, конечно, но с миссис Лукас договорились на без четверти. Рита знает, где я был (если не считать Бичем-клоуз). Как она настроена? Чувствует облегчение? Рада мне? Или просто хотела увидеть мое лицо, пока я еще не придал ему фальшивое выражение?

Поднимаюсь. Вспоминаю свои дайсоновские сны. Но вдруг мне становится ясно, почему она тут стоит. Маленькие жесты, знаки: показывает на часы, кивает в сторону офиса. Вот оно что. Миссис Лукас уже здесь, приехала раньше, и Рита, приветливо улыбаясь, провела ее в мой кабинет, предложила чаю и заверила ее, что я буду с минуты на минуту.

Говорит мне бодрым специальным голосом:

– Миссис Лукас уже вас ждет, мистер Уэбб.

Но пристально на меня смотрит, пока я снимаю куртку. Какой у меня вид? Понятия не имею. Шепчу:

– Папка, фотографии?

– Здесь. – Показывает.

Берет у меня куртку, шарф. Поправляю галстук. Похоже на какие-то тайные манипуляции в чулане. Беру папку и конверт. Вдруг она протягивает руку и быстрым, легким движением приглаживает мне волосы. Не припомню, чтобы раньше так делала. Что, скверно выгляжу? Улыбается какой-то необычной улыбкой – точно ей не до улыбок вовсе. Под розовой шерстяной кофточкой выступает грудь.

– Готов? – спрашивает. И это тоже необычно – как будто мне выходить на сцену.

Иду в кабинет с ощущением, что меня слегка подталкивают в спину.

– Здравствуйте, миссис Лукас, извините, что заставил вас ждать.

Не лучшее вступление.

Мы уже виделись, конечно. Предварительная беседа. Под сорок, приятного вида, хорошо одета. Обеспечена. Положила ногу на ногу, в руке чашка чая. Нервозности никакой. Видимо, даже довольна была, что опередила меня, что может оглядеть мой кабинет, мой стол.

– Я пришла слишком рано. – Живая, быстрая улыбка.

Деловитая, не из тех, что рассусоливают. Подозрение, уточнение... Но никогда не знаешь, как отреагирует, когда увидит содержимое конверта.

Обхожу стол, сажусь. Смотрит на то, что я принес.

Запах мебельного лака. Рита, пока меня не было, занималась уборкой, наводила лоск. Но штору не опустила. Черное стекло – словно нет за ним никакого Уимблдона – похоже на неэкспонированную пленку.

Папку кладу в сторону, конверт перед собой. Твердо опускаю на него сцепленные руки. Прежде чем начать, вежливо откашливаюсь.

Она подается вперед – внимательная, чуточку даже нетерпеливая. Ставит блюдце с чашкой на стол. Карие глаза. Обручальное кольцо. Как мы выбираем?

Почему, спрашивается, она должна болезненно реагировать на фотографии? Это же не снимки ужасов, зверств. Просто два человека... ну... делают друг другу приятное. Ничего общего с тем, что видишь, служа в полиции, что приходится протоколировать, фотографировать. Что иногда приходится совать под нос присяжным.

Но надо быть готовым ко всему (Рита на всякий случай будет стоять за дверью). Мои руки по-прежнему лежат на конверте, я снова откашливаюсь и, еще не начав говорить, слышу слова, которые произносил множество раз.

– Миссис Лукас, я всегда на этом этапе говорю клиентам, что не поздно еще остановиться. Все зависит от вас, от вашего решения. Эти... улики могут быть уничтожены. Это очень легко сделать. Мы не в суде. И никто не будет знать.

Как будто объясняешь права арестованному.