Кромешник - О'Санчес (Александр Чесноков). Страница 59

(В своё время Рыбак, из их отряда, стал вроде бы в шутку подначивать Гека за нежелание делать татуировку на зоне, намёками обвинять в трусости, боязни получить «пять минут» – пять суток ШИЗО. Дело было в туалете, в курилке. Гек тотчас же при всех подошёл к одному из унтеров-надзирателей, заскочившему туда по малой нужде, и окликнул того:

– Эй, пидор, ты когда-нибудь руки моешь, ай нет?

Лён Тайвел был отнюдь не вредный мужик для малолетних сидельцев; он, правда, никогда не соблазнялся на подкуп и не таскал в зону запрещенку – деньги, чай, письма с воли, – но и никогда не требушил пацанов без надобности или по злобе. Его, как и любого надзирателя, не любили, но все – актив и нетаки – относились к нему уважительно, как обычно относятся к людям, имеющим понятие о чести и чувстве собственного достоинства. И вот Гек, уходя от подначки, решился на прямое и публичное оскорбление представителя зонной администрации. Тот густо и темно побагровел, неторопливо подошёл к рукомойнику и тщательно вымыл руки с мылом.

– Так нормально? – сдержанно спросил он.

– Да, – смешался Гек, не ожидавший штиля там, где предполагалась буря, и тут же кубарем покатился под ноги к своим кентам. Сознания он не потерял, но встать смог не сразу. Унтер посмотрел на правую руку, нанёсшую удар, и вернулся к рукомойнику. На этот раз он мыл руки ещё тщательнее.

– Если куришь, затягивайся глубже, про запас, – обронил он, выходя из умывальника. – В этом месяце уже не доведётся.

Ребята смотрели на Гека, и разное читалось в их взглядах: восхищение бесстрашной дерзостью пацана, сочувствие – сегодня только двенадцатое, значит, паровоз прицепят, два по десять, неодобрение – не по делу оскорбил цепного, неправильно так… В тот раз сиделось Геку как никогда тяжело, но уже никто не сомневался в его духарном, «принципиальном» характере.)

– Лягавые – это мусора, как я понимаю? – спросил Варлак и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Такое их дело мусорское, ловить и приметы обозначать… Кем ты по зоне ходил?

– Сперва пацаном, потом нетаком, – с достоинством ответил Гек.

– Что сие означает – нетак?

Гек подрастерялся и начал с натугой, по-казённому объяснять:

– Нетаки – лица, отрицательно настроенные к режиму содержания, к лицам, твёрдо ставшим на путь ис…

– Отрицалово, короче говоря, – перебил его Суббота. – Таких у нас называли – отрицалы.

– Не слыхал, – с сомнением произнёс Гек. – Наверное, давно это было, а сейчас – нетаками зовут. На малолетке нет выше пробы. Другое дело на взросляке, там – как себя поставишь. Иной раз бывает, ребята говорили, на малолетке нетак крутейший, а на взросляк поднялся – глядишь, и крыльями захлопал… На взросляке такая проба тоже есть – нетаки, но не она высшая. Да что я вам говорю, объясняю, сами небось все на прожог знаете?

– В тот колодец, где мы сидели, не то что новости, крысы не забредали. Видать, их по дороге съедали те, кто поудачливее. Который тебе год?

– По ихним документам шестнадцать, а на самом деле четырнадцать в апреле стукнуло.

– Ну вот, а господин Суббота второй абыш подряд доматывает, не выходя, да и я не меньше.

– Он прибедняется, Малёк. Варлак истинно тюремный урка, с тридцать пятого года из терема не выходил, а уж в одиночке отсидел… От жизни мы отстали маленечко и новой музыки давно не слыхивали. Может, в лаг… э-э… на зонах уже и урок не осталось, одна сучня, а?

– Да нет, на серьёзных взросляках ржавые почти всюду шишку держат. Но, конечно, особаченных тоже хватает, особенно скуржавых – их администрация греет.

– А ты из каковских будешь, я забыл?

– Я не из каковских, я же малолетка. На зоне нетаком ходил… – Гек поразмыслил, прежде чем продолжать: хвастовство и самонадеянность в таких случаях очень вредят, но и прибедняться не стоит. – Это значит, что мне к ржавым дорога не закрыта.

– Вот оно как. Ну что же, располагайся, местов свободных много.

Действительно, камера была на диво пуста: из восьми шконок шесть было свободных. И вообще, впервые Гек видел на крытке шконки вместо нар: видимо, что-то все-таки менялось в сонном тюремном королевстве.

Гек подошёл к свободной койке, раскатал тощий матрац, в тумбочку положил мыло, щётку и зубной порошок, а мешок сунул под кровать. Двое дедов, казалось, утратили к нему всякий интерес: Суббота, сидя на корточках у стены, задремал, а Варлак снял ветхую, чёрную когда-то рубашку и вроде как собирался её штопать толстой цыганской иглой, оставшись в дряхлой жилетке на голое тело. Геку захотелось по-маленькому в туалет, и он пошёл к параше. И параша-то была королевская – не вонючая бадья с ржавой прикованной крышкой, а настоящий унитаз, огороженный с трех сторон кафельной стенкой. Вдруг Гек заметил, что стандартная стенная ниша, выполняющая роль продуктового шкафчика в камерах, занавеской не закрыта. Гек ругнулся про себя на собственную невнимательность и вернулся, чтобы её задёрнуть, хотя, как он заметил, полка была абсолютно пуста. На малолетке очень большое значение придаётся обычаям и ритуалам зоны, и горе тому, кто ошибается и нарушает их. Гек много раз слышал, что на взросляках порядки не такие строгие, но, признаться, не верил в это: мужики там взрослые, большие, значит, и нравы крутые – поди оступись!

В свою очередь, двое последних реликтов преступного мира обменяли на тюремную баланду всю свою жизнь во имя идеалов и идей, только им ведомых. Жёсткость, с которой придерживались они правил и понятий тюремного бытия, была под стать изуверскому фанатизму малолеток, вернее, превосходила их своей щепетильностью. Они очень дорожили чистотой и незапятнанностью своей репутации и держали мальца на дистанции, хотя после долгих одиночных и проведённых в обществе друг друга лет им очень хотелось поговорить со свежим человеком, узнать новости другого мира. Парнишка им показался своей серьёзностью и воспитанностью: отвечал как положено, сам вопросов лишних не задавал, без разрешения по камере не шастал, вот и приличия понимает – другой взрослый на занавеску и не посмотрит… Нет, рано ещё хоронить блатные идеалы, если даже на малолетках живут, худо-бедно, по правильным понятиям.

– А вы, прошу прощения, какой пробы будете? – Гек решил, что и ему настало время определиться с сокамерниками: хотя на гнилые пробы они и не похожи, но…

– А тебе это что, не все равно?

– Нет.

Варлак задумался, в общих чертах он представлял себе современную блатную раскладку в местах заключения.

– Высшей, самой высшей пробы мы – Суббота, кент мой, и я, Варлак.

– Ржавые, да? – У Гека широко раскрылись глаза: он впервые видел двоих высших представителей преступной иерархии. Их немощность и неказистость не имела для Гека никакого значения, все это тонуло в сияющем ореоле АВТОРИТЕТА.

– Ещё выше.

– Как ещё выше? Выше не бывает… Вообще не бывает, ну – в наших понятиях…

– А вот бывает, даже в ваших, в нетаковых понятиях, да. Мы с Субботой – Большие Ваны, последние на всю страну… А скоро и – ц…

– Так ты, Малёк, про Ванов и не слышал небось? – неторопливо вмешался Суббота, и Варлак, почувствовав, что и другу надо дать слово сказать, замолчал, стал натягивать рубашку на свою скелетообразную фигуру. Все же заметно было, что когда-то был он широк в плечах и, наверное, очень силён.

– Слышал! Я слышал про Ванов, только не знал, что они ещё… есть. – Гек даже вскочил со своей шконки и так стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. От волнения он даже стал слегка заикаться. Нечто подобное испытал бы и монастырский служка, доведись ему встретиться с первоапостолами Петром и Павлом.

Суббота засмеялся, ему польстило мальчишеское волнение, с которым тот воспринял ошеломляющее известие:

– Сядь, слышишь, Малёк. Сидеть нужно сидя, а ещё лучше – лёжа. И чтобы шамовка была да табачок. Куришь, нет?

Гек виновато покачал головой:

– Не курю. А хаванина у меня есть: черняшка, сахар молочный и бацилла – бекона грамм четыреста! Сухари… Мне ребята на дорогу много дали, так ещё осталось… Вот…