Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич. Страница 20

Пешком поднимаясь по лестнице, Ирина поймала себя на том, что думает об этом странном Глебе Петровиче с его темными очками, непроницаемым, будто лишенным возраста лицом и голосом, в котором постоянно слышался некий иронический оттенок, звучавший независимо от того, к кому он обращался: к Ирине, к билетерше в Третьяковской галерее, к начальнику отделения милиции или к своему шефу, генералу Потапчуку. При первой их встрече Глеб Петрович отрекомендовался охотником за головами. Это прозвучало как довольно злая шутка, но интуиция подсказывала Ирине, что доля истины в этой шутке значительно выше той, на которую она могла бы согласиться, коль скоро речь шла о ее знакомом. Ну, пусть не знакомом в привычном понимании этого слова, а о человеке, с которым ей по воле обстоятельств предстоит довольно тесно сотрудничать... Тем более! Знакомого, даже очень хорошего и близкого, можно не видеть неделями и годами, а этот Глеб Петрович теперь все время будет где-то поблизости. Более того, этого "охотника за головами" с черными линзами вместо глаз Ирине теперь волей-неволей придется ввести в круг близких ей людей. Они ничего не заподозрят, а он будет ходить между ними, как затесавшийся в стадо овец голодный тигр, и будет прислушиваться, приглядываться, принюхиваться...

Она мысленно одернула себя. В конце концов, у нее просто нет выбора! Только эти люди способны помочь ей во всем разобраться. Сама она уже пробовала и только еще сильнее запуталась в своих сомнениях. Она сомневалась во всем: и в официально установленной причине смерти отца, и в подлинности картины, и даже в собственном здравомыслии. Распутывание загадок, разрешение сомнений – их профессия, их компетенция, в этом Виктор абсолютно прав. На солдафонов, привыкших развязывать любые узлы при помощи холодного оружия, они, слава богу, непохожи; даже этот Глеб Петрович с его сомнительным юмором и черными очками непохож, не говоря уж о генерале. Вот пусть и разбираются, а она, если понадобится, поможет, поскольку сама все это затеяла. И помощь ее строго ограничится рамками искусствоведения, на большее пускай не рассчитывают – стучать на своих знакомых и помогать вербовать из них сексотов она не станет даже под страхом смерти.

"Дура набитая", – подумала она, подводя черту под своими размышлениями, и позвонила в дверь.

Дверь была черная, кустарным способом сваренная из листового металла на прочной стальной раме. Установили ее, по всей видимости, в конце восьмидесятых или начале девяностых, при самом разгуле демократии, когда страшно было не только выходить на улицу, но и сидеть дома перед телевизором. Зато глазок здесь стоял серьезный – здоровенный, выпуклый, с круговым обзором, позволявший видеть всю лестничную площадку и не оставлявший никаких "мертвых зон".

Изнутри послышались быстрые мягкие шаги, потом противно лязгнуло железо, и дверь бесшумно распахнулась, показав Ирине изнанку. Изнанка была в точности такой, какой Ирина ее представляла, – голая рама из стальных уголков с привинченным к ней массивным замком. За первой дверью находилась вторая, предназначенная для тепло– и звукоизоляции, а в тамбуре между ними, приветливо улыбаясь, стоял этот тип, Глеб Петрович, даже в полумраке прихожей не потрудившийся снять темные очки. "Интересно, что он в них видит? – подумала Ирина и, ответив на приветствие "охотника за головами", вошла в квартиру.

Сиверов запер за ней обе двери и предложил пройти в комнату, заранее предвкушая впечатление, которое произведет на эту богатую штучку то, что она там увидит. Собственно, представление началось сразу же, прямо тут, в пустой прихожей, когда уважаемая Ирина Константиновна испуганно вздрогнула и шарахнулась от половицы, которая, как живая, взвизгнула под ее ногой.

– Спокойно, – сказал Глеб, не делая попытки поддержать ее под локоть во избежание гневных взглядов, резких телодвижений и иных нежелательных эксцессов. – Это просто половица. Дом старый, и полы тут не перестилали, наверное, со дня постройки. Чтобы дом был домом, в нем должны жить люди.

Ирина бросила на него заинтересованный взгляд через плечо.

– А здесь?..

– А здесь – оперативная квартира, уже не знаю, сколько лет. Возможно, всегда ею была, а может быть, стала при Иосифе Виссарионовиче, когда прежний хозяин отправился прогуляться на Колыму. Знаете ведь, как это бывало в те времена... Да вы проходите, вам Федор Филиппович все объяснит. Проходите, проходите, не бойтесь.

Ирина не стала говорить, что не боится, а только независимо вздернула подбородок и решительно двинулась вперед, больше не обращая внимания на пронзительный скрип отстающих половиц. Прихожая тут была довольно длинная, и, пока Ирина шла вдоль нее, у нее возникло странное ощущение, что "охотник за головами" не последовал за ней, а остался караулить у двери, отрезая путь к отступлению. В следующее мгновение она поняла, откуда взялась эта странная идея: половицы скрипели только под ее ногами. Она обернулась и невольно вздрогнула, увидев в полумраке прихожей прямо у себя за спиной блеск темных очков и веселую насмешливую улыбку Сиверова.

– Я здесь уже пару раз прошелся, – спокойно объяснил Глеб Петрович, который, к немалому раздражению Ирины, легко угадал причину ее испуга, – и запомнил, какие доски скрипят, а какие ведут себя тихо.

"И интеллигентно", – вдруг захотелось добавить Ирине, но она, естественно, промолчала. Это была их с Виктором шутка, и посвящать в нее посторонних она не собиралась.

Войдя в просторную, с высоким потолком и большим окном комнату, Ирина слегка опешила. Из мебели здесь имелись только колченогий журнальный столик да пара продавленных кресел с матерчатой обивкой, один вид которой вызывал брезгливость и навевал мысли о всевозможных разновидностях кожных и желудочно-кишечных заболеваний. На полу вместо ковра лежал толстый слой пыли, затейливо, прямо как сугроб в зимнем лесу, испещренный следами – не птичьими и заячьими, естественно, а человеческими. Оконные занавески здесь также заменяла пыль, наружный слой которой представлял собой оставленный недавним дождем сложный волнистый узор. Под потолком вокруг голой, засиженной мухами лампочки синеватым облачком плавал табачный дым; упомянутые мухи в преизрядном количестве покоились между оконными рамами, задрав кверху скрюченные лапки. На пыльном подоконнике стояла грязная пепельница с окурками, а на столе красовалась чистая, свежевыглаженная крахмальная скатерка (час назад тайно похищенная Федором Филипповичем из собственного комода, о чем Ирине было вовсе не обязательно знать). На скатерти стояли бутылка коньяка, бутылка шампанского, коробка шоколадных конфет, а также пузатая коньячная рюмка (одна), простенький стеклянный фужер с золотым ободком (один) и граненый "мухинский" стакан емкостью двести пятьдесят граммов, тоже один.

В одном из кресел сидел Федор Филиппович, который при виде Ирины немедленно поднялся и склонил голову в вежливом поклоне без малейшего оттенка шутовства или иронии.

– Здравствуйте, Ирина Константиновна, – с улыбкой сказал он. – Выглядите, как всегда, просто великолепно. Жаль, что я уже немолод, право, жаль. Присаживайтесь, прошу вас.

Он указал на свободное кресло. Ирина немного помедлила, с сомнением разглядывая потертую и засаленную обивку, а потом все-таки села – осторожно, прямо как Глеб Сиверов в первый раз садился в ее машину.

– Хотите немного выпить? – продолжая разыгрывать роль радушного хозяина, осведомился Федор Филиппович.

– Простите, – решительно сказала Ирина, – но неужели вы всерьез думаете, что я стану пить ЗДЕСЬ?

Федор Филиппович не обиделся.

– Пожалуй, вы правы, – сказал он с немного виноватой улыбкой. – Это место много лет находилось в резерве, им никто не пользовался, и вот... Мерзость запустения, одним словом. Да и угощение... Вы уж простите великодушно, я немного замотался и не успел даже в магазин заскочить. Короче говоря, угощение тоже резервное, оно тут хранилось, наверное, года два. Коньяк-то от этого наверняка не пострадал, но вот шампанское и конфеты...