В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Галкин Даниил Семенович. Страница 55

Мы ушли счастливые и окрыленные. Акопян разрешил всей нашей практикующей четверке совершить утонченное колдовство отмывки перспективы в полном соответствии с пожеланиями Жолтовского. После этого я использовал счастливую возможность еще раз побывать в его доме. И опять с трепетом ожидал заключения выдающегося зодчего. Жолтовский долго молча созерцал перспективу с разных ракурсов и размашисто поставил свою подпись на подрамнике со словами:

– Вполне приемлемо, хотя не все равноценно. Важны не тонкости. Важна суть!

Мы обменялись прощальным рукопожатием. Чувствовалось его искреннее и теплое расположение к нам, его молодым последователям. В последующие годы, неоднократно проходя мимо его дома, где появилась памятная доска, всегда с благодарностью вспоминал две краткие встречи с великим творцом архитектуры…

И сейчас остаются актуальными слова Жолтовского: «Архитектор строит, считаясь не только с принципами удобства. Сооружение должно быть внушительным в своей красоте и абсолютно гармоничным. Гармония – вот что лежит в основе всех видов искусства на всем протяжении человеческой истории».

Под грифом «Секретно» – угроза тюрьмы

До конца практики еще оставалось достаточно времени, Акопян решил использовать меня на другой работе. И здесь я совершил очередную ошибку. В разговоре с ним хвастанул, что занимался проектом реконструкции казарм аэродрома в Полтаве. Подтвердилась поговорка «Язык мой – враг мой». Акопян, с армянским темпераментом, ощутимо хлопнул меня по плечу:

– Раз так, займешься схожим проектом реконструкции двухэтажного деревянного строения в Химках. Только учти, работа идет под грифом «Секретно». Поэтому будь аккуратен с исходными документами. Вовремя их сдавай в спецчасть.

Меня усадили в помещение, примыкающее к спецчасти. Под пронизывающим, как рентген, взглядом ее начальника я получал (под расписку) техническое задание на разработку проекта и копии обмерных чертежей. Работа была несложная. К вечеру, также под расписку, всю эту документацию сдавал. Все шло по накатанной схеме.

В один из дней неожиданно позвонила Ольга. Ее подруга приболела и отдала ей два билета в Малый театр на замечательный спектакль А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Я решил воспользоваться отсутствием в этот день Акопяна. За высоким барьером, из темного уголка спецчасти, доносилось посапывание дремлющего «всевидящего ока». Быстро смахнув гору ненужных бумаг в плетеную корзину для мусора, стремительно смылся к месту встречи с Ольгой. После спектакля моя попытка остаться на ночь не увенчалась успехом. Видимо, сказалась женская обида на ставшее редким общение. Вернувшись домой и поцеловав маму, я мгновенно уснул.

Среди ночи нас разбудил стук в дверь. Мы с мамой выскочили в полусонном состоянии на улицу. У машины стоял Акопян и начальник спецчасти. Меня, как молния, осенила вспышка памяти. В спешке я забыл сдать небольшой обмерный чертеж с грифом «Секретно». Более того, смахнул его в общую кучу бумаг, на выброс! От ужаса все похолодело внутри. Ведь за малейший прокол (хотя бы нарушение секретности) могли отправить на долгие годы в места не столь отдаленные. У меня было ощущение, что я, по своей небрежности, загнал себя в еще более страшную ловушку, чем стычка с милицией в Черновцах. Акопян жестко сказал:

– Поехали. Будем разбираться.

Начальник спецчасти подобострастно прокукарекал:

– Что тут разбираться?! И так все ясно. Сразу за решетку!

Я успел успокоить маму. Сказал, что это очень ранний выезд с начальством на объект реконструкции. Ехали мы молча, в зловещей тишине. У рабочего места Акопян резко толкнул меня в плечо:

– Ищи. Хоть носом рой. Секретный документ должен быть найден и возвращен на место. Иначе… сам понимаешь.

Первым делом я бросился к корзине. Она была очищена. Уборщица исправно выполняла свои обязанности. Все выбрасывалось в большие фанерные ящики, в зону мусора между зданием «Военпроекта» и глухой каменной стеной. Было еще темно. Я безрезультатно перебрал все бумаги в помещении. Когда стало светать, поиски проклятой бумаженции продолжились на улице. Объем мусорки меня ужаснул. Предстояла работа, равноценная поиску иголки в стоге сена. Бумаги чередовались с различными отбросами. Чем глубже мои руки погружались в ящик за ящиком, тем зловоннее снизу исходили испарения. Вывозили мусор несколько раз в неделю, но его накопление шло очень быстро. Больше всего меня пугала мысль, что накануне могли произвести вывоз части мусора, среди которого затерялся роковой чертеж с грифом «Секретно». У меня руки были по локоть в дерьме. Но, не обращая внимания на это, я остервенело перерывал ящики. Совсем рассвело. Появились мои сокурсники. Акопян бросил их мне на помощь. Через несколько часов раздался радостный вопль Ильи:

– Кажется, нашел!

Я бросился к нему. Дрожащей рукой выхватил у него измятую бумагу и прижал ее к сердцу, как самую любимую девушку на свете. Затем приложил к губам. Правда, потом сплюнул. В благодарном порыве обнял Илью. Он был довольно хрупкого телосложения и поежился.

– Ты мне чуть ребра не переломал.

Мы разгладили мятый чертеж. Счистили грязь. Подтерли ластиком инородные пятна. В кабинете я молча положил перед Акопяном чертеж. Он одобрительно развел руками, изобразив подобие улыбки на лице. Черные глаза в упор уставились на меня. С поникшей головой я ждал его приговора. Он уже без злости, в присущем ему доброжелательном тоне произнес:

– На сей раз тебе повезло. Ты представляешь, какие последствия ожидали тебя и нас заодно?.. – Он указал рукой в сторону спецчасти и продолжил: – Значит, так. Твой прокол не подлежит огласке. Но лучше досрочно прервать практику. Ты уже имеешь положительную оценку Жолтовского. Это редчайший случай, он перекрывает все остальное. Заключение по практике отправлю в деканат института. Я тебе не желаю зла. Ты мне симпатичен. Знаю, сколько ты успел вынести в молодой жизни. Этот случай тоже пойдет тебе на пользу. Будь счастлив.

Мы с ним тепло и даже трогательно распрощались. Сокурсники уже знали о моей «отставке». Заодно им приказали держать язык за зубами. И на сей раз невидимый судьбоносный покровитель, витающий где-то в заоблачной дали, уберег меня от очередной беды. Я поторопился домой, чтобы успокоить маму.

Это легко удалось сделать с помощью хвастливого заявления, что благодаря ударной работе мне досрочно поставили зачет по практике. Мама поверила без всяких сомнений. Свалившееся на меня свободное время по принципу «нет худа без добра» я решил разумно использовать. В первую очередь – помочь маме по хозяйству, в закупке на рынке картофеля и овощей.

Больше времени удалось посвятить Яне. Она уже прилежной школьной поступью прошла восьмой класс. Возраст максимализма сказывался в ее суждениях. Твердость характера она унаследовала от мамы. Вспыльчивость и добрые порывы передал ей отец. Некоторая замкнутость, постоянная задумчивость и задатки аналитического мышления были проявлениями формирующейся индивидуальности.

С ней было интересно общаться. Хотя уверенность в собственной правоте и полувзрослая бескомпромиссность порой мешали быть ее полноценным наставником. Она была хороша собой и выгодно выделялась среди многих сверстниц. Но бедность нашего московского быта наложила отпечаток на ее будущее мировоззрение. Об этом я позже написал в строках:

…Наша дева подросла,

Вытянулась, расцвела,

Внешне хоть и не красотка,

Но с изюминкой, мила,

Чуть упряма, но нежна.

Нрав задумчивый в наследство

Передал ей папа с детства,

Но и вспыльчивость отца

Ей присуща до конца.

Мнительность в душе таилась,

Гены мамы проявились,

А фантазии, мечты

Пышным цветом расцвели.

Напряженная учеба и тяготы быта в условиях хронического дефицита не могли полностью отвлечь от невольных раздумий. У меня и моего окружения было постоянное и тягостное ощущение жизни на пороховой бочке. Послевоенный маховик массовых репрессий против собственного народа набирал обороты. Сфабрикованные дела и процессы следовали один за другим.