Удельная. Очерки истории - Глезеров Сергей Евгеньевич. Страница 73

Каждая квартира имела в сенях небольшой шкафчик для продуктов, куда по утрам чухна и другие продавцы приносили молоко, масло, творог, овощи, рыбу и другую провизию. Расплачивались с продавцами, как правило, один раз в неделю.

Когда мы приехали, все квартиры в домах были заселены жильцами. Тетя Саша поселила нас в чудесной трехкомнатной квартире на первом этаже большого дома, стоящего в глубине двора. О такой квартире можно и сегодня только мечтать. Просторная прихожая, из которой двери открывались в каждую из трех комнат, в кухню и уборную. Все комнаты были изолированы, но по желанию могли сообщаться между собой, если открыть большие двустворчатые смежные двери. Из большой комнаты одна дверь вела на веранду, все три стены которой были застеклены разноцветными стеклами. Десять ступенек деревянного крылечка вели из веранды в садик. Летом весь наш дом утопал в зелени: огромные кусты сирени с обеих сторон крыльца, молоденькие дубы, тополя, кустарники боярышника, яблони, вишни во всех сторон обступали дом, создавая в нем своеобразный микроклимат, наполненный ароматом зелени и цветов.

А зимой?! Это была зимняя сказка. Зимы в те годы стояли очень снежные. Дворник дядя Вася разгребал снег и насыпал такие сугробы, что мы с Таней катались с них на санках. Деревья и кустарники, заборы, да и крыши домов – все стояло в праздничном белом убранстве, а из труб домов вились сизые струйки дыма.

Особенно мне запомнилась наша большая комната, или столовая, как мы ее называли. Два высоких окна, увенчанные тюлевыми занавесками и гирляндами цветов, выходили в сад. В широком простенке между окон стояло высокое двухъярусное трюмо в резной черной оправе. С обеих сторон от него стояли глубокие мягкие кресла в белых чехлах, а над ними на стене висели фотографии моих дедушек и бабушек. В трюмо отражалась противоположная сторона комнаты, на которой висели две картины в золоченых рамах, а между ними – печь квадратной формы с массивной каминной решеткой. Печь имела художественно оформленный выступ, на котором красовалось несколько фарфоровых статуэток.

Посредине комнаты стоял большой обеденный стол, покрытый плюшевой скатертью, которая во время обедов заменялась белоснежной полотняной. Над столом висела на массивной цепочке красивая голубая лампа с белым фарфоровым абажуром; к лампе была подвешена на тонком шнурке маленькая груша-звонок для вызова прислуги.

В углу у окна стоял черный полированный стол овальной формы, с резными ножками, покрытый так же очень красивой бархатной скатертью, на которую был установлен патефон в виде ящика темно-бордового цвета с трубой. Обычно, когда к нам приходили гости, патефон заводили. У нас было очень много чудесных пластинок с записью романсов Вяльцевой, Вари Паниной, Федора Шаляпина, вальсов «Над волнами», «На сопках Манчжурии», «Вальс цветов». Патефон имел отличный по тому времени звук, но когда кто-нибудь говорил, что это граммофон, мой папа обижался и обращал внимание на массивную белую бляху, вмонтированную в крышку ящика. На бляхе был изображен земной шар и выгравирована надпись «Патефон». Дело в том, что в отличие от граммофона, он имел не иголки, а алмазный несменяемый камень. В этом же углу, над патефоном висела небольшая икона Божией матери с лампадкой...

Из большой комнаты двери вели также в спальню и в маленькую комнату, где жила бабушка, а после ее смерти жил дядя Вася. Эта комнатка так и называлась – «Бабушкина», или «дяди Васи».

Печное отопление придавало дополнительный уют и экзотику жизни, а водопровод, канализация и даже горячая вода из бочка, вмонтированного в плиту, – все это создавало элементарные удобства, простоту обитания и вместе с тем комфорт.

Напротив нашей квартиры жили Бурковы. Их комфорт дополняла дровяная колонка, установленная в кухне, да большая белая ванна. Вскоре после Октябрьской революции все состояние Александры Гавриловны (мастерская, магазин и дома, в которых мы поселились) перешло в собственность государства. Уже через три-четыре года дома на Павловской улице стали терять свой привлекательный вид и ухоженность: перестал работать водопровод; палисадники, а потом и заборы, развалились, ледник не функционировал, за деревьями прекратили ухаживать – в общем, все стало общественным и вскоре пришло в полный упадок.

В то время Александра Гавриловна нигде не работала и сильно болела, а Григорий Алексеевич продолжал трудиться бухгалтером в бывшем предприятии Семенова – как советский служащий. Они превратились в обычных жильцов дома: так же, как и все, платили за квартиру, только, видимо, больше нас переживали, глядя на то, как разрушается ледник, не чистится канализационный люк, не красятся заборы и т. д. В январе 1920 года Александра Гавриловна умерла и была похоронена на Шуваловском кладбище – между церковью и часовней...

На втором этаже нашего дома жила Екатерина Дмитриевна Черняева с сыном Колькой (он родился в 1920 г.). Муж ее Николай Васильевич Черняев был офицером царской армии и после Гражданской войны остался в Финляндии. Катя долго ждала, что он вернется, но обстоятельства, видимо, не позволили ему этого сделать.

В соседнем доме на нижнем этаже жили некто Борманы – немцы. Они вскоре уехали, и в их квартире поселились Резчиковы. Николай Захарович был старый большевик-подпольщик, он мне напоминал чем-то Ленина: носил такой же галстук в горошках и имел похожее очертание головы. С их сыном Колькой мы были большие друзья, хотя он на семь лет был старше меня. Колька был хромой и увлекался фотографией, да и вообще был мастер на все руки.

Над нами жили Плотниковы – Мария Ивановна и сын Борька. Они ждали возвращения с фронта отца Борьки – Дмитрия Ивановича Плотникова. Он был царским офицером, но перешел на сторону Красной Армии и принимал активное участие в Гражданской войне, служил в коннице Буденного. Борька был моим приятелем до конца жизни.

Во втором этаже, против Плотниковых, жили Ивановы – Алексей Петрович и Анна Николаевна. Он был главным инженером завода «Светлана», но вскоре они уехали в Москву, где он в ранге профессора возглавлял в институте кафедру электровакуумной энергетики. В их квартиру поселились Парошены – муж, жена и куча ребятишек. Они были сектантами, и детей своих не выпускали гулять с нами, изолируя их от «вредных» влияний. Ребята сидели на балконе второго этажа и смотрели, как мы играем. За это мы звали их «заключенными».

Под ними жили Яновские – отец, мать и два взрослых сына, у них же жила учительница немецкого языка Софья Леонтьевна, она вышла замуж за милиционера Чарди, с которым мы впоследствии играли в шахматы.

В маленьком домике жили: дворник дядя Вася с женой; семья Шукста Дарья и двое детей – Витька и Колька, а в двух маленьких квартирах наверху жильцы часто менялись.

Вот и все жильцы этого маленького дворика к тому времени, как наша семья сюда приехала. Участок со всех сторон был огражден заборами, при этом на Павловскую улицу выходил высокий реечный забор с квадратными столбами и массивными воротами с калиткой. Перед воротами был мостик, на котором стояли две скамейки с реечными спинками. По вечерам на этих скамейках собирались жильцы нашего двора даже с соседних домов и весело проводили время: рассказывали разные истории, смеялись, играли на гитаре и мандолине, пели песни.

Вдоль всего участка по Павловской улице была отрыта трапециевидная канава, обшитая досками. Деревянные столбики отделяли пешеходную дорожку от канавы и проезжей части дороги, мощеной булыжником. Нежно-голубые рейки внешнего забора как бы парили над сплошной темно-коричневой частью забора, а яркая окраска палисадников просматривались сквозь густую зелень кустарников боярышника.

Дом Бурковых не был исключением. На Павловской улице все дома имели красочное убранство. Яркие разноцветные зеркальные шары в садах, оранжереи цветов – роз, пионов, георгинов, кусты сирени и жасмина, фруктовые деревья – яблони, груши и вишни, – все это украшало каждый дом улицы. Даже зимой, когда деревья и кустарники, сбросив с себя зеленую крону, величественно стояли, запорошенные снегом, а сквозь них просматривались контуры строений, заборы, палисадники и разноцветные стекла балконов – вся улица казалась сказочно красивой.