Лермонтов и Москва. Над Москвой великой, златоглавою - Блюмин Георгий Зиновьевич. Страница 5
«Лермонтовская энциклопедия» отмечает: «Род Арсеньевых в России берет свое начало в 1389 году, когда к великому князю Владимирскому и Московскому Дмитрию Донскому из Золотой Орды перешел на службу Аслан Мурза Челебей (наряду с др. представителями татарской знати). Челебей принял православную христианскую веру и получил имя Прокопий. По родословной легенде, «сам великий князь был его восприемником и выдал за него дочь своего ближнего человека Житова – Марию»… У Прокопия было три сына – Арсений, Яков и Лев. Старший сын Арсений (Юсуп) является родоначальником Арсеньевых. Из рода Арсеньевых вышли крупные государственные и военные деятели России».
Так, известен Василий Еремеевич Арсеньев, бригадир (воинский чин между полковником и генералом), прапрадед М.Ю. Лермонтова. В исторических записках упоминается также Николай Иванович Арсеньев (1760–1830), курляндский губернатор.
Портрет Александра Блока.
Художник К.А. Сомов
Александр Блок (1880–1921) очень верно заметил в своей поэме «Возмездие»: «Дворяне – все родня друг другу». Можно проследить любопытную связь рода М.Ю. Лермонтова и родословие А.А. Блока. Прадед А.А. Блока – известный ученый, естествоиспытатель и путешественник Г.С. Карелин (1801–1872). У него было четыре дочери, младшая из которых Елизавета Григорьевна приходилась Блоку родной бабушкой, а вот ее сестра Александра Григорьевна вышла замуж за инженера Михаила Ильича Коваленского. Их дочь Надежда Михайловна Коваленская, внучка Г.С. Карелина, была замужем вторым браком за Александром Александровичем Арсеньевым (1756–1844), воспитателем великих князей Александра и Константина Павловичей, а главное, имеющим непосредственное отношение к родословной М.Ю. Лермонтова. Кстати сказать, прадед Блока Григорий Силыч Карелин и Ю.П. Лермонтов, отец поэта, оба в начале XIX века окончили Первый кадетский корпус в Петербурге и были выпущены из него в чине прапорщиков.
Александр Блок родился в Петербурге, но как поэт – в Москве. Его первый сборник стихотворений «Стихи о Прекрасной Даме» вышел в Москве в 1904 году. Примерно в те же годы Блок обращается к творчеству Лермонтова, и слова Блока о Лермонтове звучат справедливо и в наши дни: «Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская…» И это утверждение – правда и на сегодня, несмотря на то что с момента написания этих строк прошел целый век, несмотря на то что открылись музеи поэта, изданы монографии о нем. Дело, вероятно, в том, что Лермонтов пришел на землю, в Россию, в Москву с некой тайной, загадочным шифром, разгадать который мы не в силах. Обратимся к статье Александра Блока, написанной в 1906 году:
«Лермонтов – писатель, которому не посчастливилось ни в количестве монографий, ни в истинной любви потомства: исследователи немножко дичатся Лермонтова, он многим не по зубам; для «большой публики» Лермонтов долгое время был (отчасти и есть) только крутящим усы армейским слагателем страстных романсов. «Свинец в груди и жажда мести» принимались как девиз плохонького бретерства и «армейщины» дурного тона. На это есть свои глубокие причины, и одна из них в том, что Лермонтов, рассматриваемый сквозь известные очки, почти весь может быть понят именно так, не иначе».
«Пушкин и Лермонтов, – слышим мы все сознательней, а прежде повторялось то же, но бессознательно: «если не Лермонтов, то Пушкин» и обратно. Два магических слова – «собственные имена» русской истории и народа русского – становятся лозунгами двух станов русской литературы, русской мистической действительности. Прислушиваясь к боевым словам этих двух, все еще враждебных станов, мы все яснее слышим, что дело идет о чем-то больше жизни и смерти – о космосе и хаосе…
Чем реже на устах, – тем чаще в душе: Лермонтов и Пушкин – образы «предустановленные», загадка русской жизни и литературы. Достоевский провещал о Пушкине – и смолкнувшие слова его покоятся в душе. О Лермонтове еще почти нет слов – молчание и молчание».
«Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская. Остается «провидеть» Лермонтова. Но еще лик его темен, отдален и жуток. Хочется бесконечного беспристрастия, пусть умных и тонких, но бесплотных догадок, чтобы не «потревожить милый прах». Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра, который укажет место клада, потом «семь раз отмеривают» – и уже зато раз навсегда безошибочно «отрезают» кусок земли, в которой покоится клад. Лермонтовский клад стоит упорных трудов». Читатель еще услышит далее в этой книге и про лермонтовский клад, и про тот кусок земли Московии, где этот клад покоится. Пока же продолжу цитировать Блока:
«Лермонтов восходил на горный кряж и, кутаясь в плащ из тумана, смотрел с улыбкой вещей скуки на образы мира, витающие у ног его. И проплывали перед ним в тумане ледяных игол самые тайные и знойные образы: любовница, брошенная и все еще прекрасная, в черных шелках, в «таинственной холодной полумаске». Проплывая в туман, она видела сны о нем, но не о том, что стоит в плаще на горном кряже, а о том, кто в гусарском мундире крутит ус около шелков ее и нашептывает ей сладкие речи. И призрак с вершины с презрительной улыбкой напоминал ей о прежней любви.
Но любовница и двойник исчезали, крутясь, во мгле туманной, и возвращались опять, кутаясь в лед и холод, вечно готовясь заискриться, зацвести небесными розами, и снова падая во мглу. А демон, стоящий на крутизне, вечно пребывает в сладком и страстном ужасе: расцветет ли «улыбкой розовой» ледяной призрак?
В ущельях, у ног его, дольний мир вел азартную карточную игру; мир проносился, одержимый, безумный, воплощенный на страдание. А он, стоя над бездной, никогда не воплотил ничего и с вещей скукой носил в себе одно знание:
На горном кряже застал его случай, но изменил ли он себе? «На лице его играла спокойная и почти веселая улыбка… Пуля пробила сердце и легкие…» Кому? Тому ли, кто смотрел с крутизны на мировое колесо? Или тому, двойнику, кто в гусарском мундире, крутя ус, проносился в безднах и шептал сладкие речи женщине в черных шелках?
В этом сцеплении снов и видений ничего уже не различить – все заколдовано; но ясно одно, что гдето в горах и доныне пребывает неподвижный Демон, распростертый со скалы на скалу, в магическом лиловом свете».
Итак, Арсеньевы, как об этом сказано выше, – ближайшие родственники Лермонтова по материнской линии. Одному из Арсеньевых, Николаю Николаевичу, своему двоюродному дяде, который был всего шестью годами старше поэта, Лермонтов написал в 1830 году следующие стихи:
Дед поэта Михаил Васильевич Арсеньев (1768–1810) был елецким помещиком и капитаном лейбгвардии Преображенского полка. Избирался предводителем дворянства в Чембарском уезде Пензенской губернии. В память деда его внук получил свое имя – Михаил. Сохранилась запись от 17 января 1836 года бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой о внуке: «Нрав его и свойства совершенно Михайла Васильевича». В 1794 году Михаил Васильевич Арсеньев женился на Елизавете Алексеевне Столыпиной (1773–1845), наследнице немалого состояния, старшей дочери из одиннадцати детей. Приданого хватило даже на то, чтобы купить у графа И.А. Нарышкина в Чембарском уезде Пензенской губернии село Тарханы. Биограф отмечает: «Михаил Васильевич Арсеньев был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; он происходил из хорошей старинной дворянской фамилии». Он любил развлечения и с достаточной долей экзальтированности даже выписал к себе в имение из Москвы карлика. Его жена Елизавета Алексеевна, бабушка поэта, судя по сохранившимся портретам, была приятной внешности, но с достаточно суровым характером. Ее родной брат Александр Алексеевич Столыпин служил адъютантом у самого Александра Васильевича Суворова. Два других брата Николай и Дмитрий дослужились до генеральских чинов. Один из них стал сенатором и дружил с М.М. Сперанским. Другие братья избирались предводителями губернского дворянства в Саратове и Пензе. Одна ее сестра была замужем за московским вице-губернатором, другая стала женой генерала.