Глубокий сон (Вечный сон) - Чэндлер Раймонд. Страница 7

За все время мимо меня проехало каких-нибудь две машины, направлявшиеся к вершине возвышенности. Это была очень спокойная улица. Вскоре после шести часов сквозь струи дождя пробился какой-то свет. Вокруг царила настоящая тьма египетская, а свет был светом фар автомобиля, остановившегося перед домом Гейгера. Фары сияли еще некоторое время, потом погасли. Дверца машины открылась и из нее вышла женщина. Маленькая стройная женщина в большой фетрофой шляпе и прозрачном дождевике. Она направилась через лабиринт живой изгороди к вилле. Слабо прозвучал звонок. Сквозь дождь блеснул свет, до меня донесся звук закрывающейся двери и снова воцарилась тишина.

Из ящичка под приборной доской я достал фонарик, вылез из машины и отправился посмотреть на автомобиль, стоявший перед домом Гейгера. Это был «паккард». Темно-красный или темно-коричневый. Я нащупал водительские права в рамке под целлулоидной пленкой и осветил их. Документ был выписан на имя Кармен Стернвуд, 3765 Альта Бри Кресчент, Вест-Голливуд. Я вернулся к своей машине, снова забрался внутрь и стал ждать. Капли дождя стекали мне на колени, виски жгло желудок. Никто больше не проехал по Лэйверн-террас, ни малейшего проблеска света не появилось в окнах дома, перед которым стояла моя машина. Прекрасные условия для совершения запретных поступков.

В двадцать минут восьмого в доме Гейгера вспыхнул яркий белый свет, как молния в летнюю грозу. Прежде чем тьма поглотила его, раздался высокий истерический крик и почти тотчас заглох в намоченных дождем деревьях. Я выскочил из машины еще до того, как он успел отзвучать.

В этом крике не было страха. Он производил впечатление скорее радостного ужаса, в нем слышалось что-то пьяное, какая-то нота чистого безумия. Это был странный звук. Он наводил на мысль о людях в белых халатах, размещенных в домах с зарешеченными окнами, и о твердых узких нарах с прикрепленными к ним кожаными ремнями для рук и ног.

Прежде чем я добрался до калитки, в доме снова воцарилась полнейшая тишина. К двери была прибита металлическая львиная голова со свисающим из ее пасти кольцом, служившим вместо колотушки. Я протянул руку и приподнял кольцо. В тот же миг, словно кто-то ожидал сигнала, в доме прогремели три выстрела. После них послышался звук, напоминавший глубокий хриплый вздох. Затем – словно упало что-то мягкое и безжизненное. И наконец раздались быстрые удаляющиеся шаги.

Задняя дверь черного хода выходила на узкую, как мостик над потоком, тропинку, тянувшуюся в узкой щели между живой изгородью и домом. Не было никакой веранды, никакого иного пути, по которому можно было бы добраться до задней части дома. От черного хода вниз, на улицу, вели деревянные ступеньки, загромыхавшие под чьими-то ногами. Взревел мотор машины, но и этот звук быстро затих вдали. Мне казалось, что я слышу шум еще одного автомобиля, но полной уверенности у меня не было. Дом стоял передо мной тихий, как кладбищенский склеп. То, что было внутри, наверняка там и останется.

Усевшись верхом на забор, я наклонился к окну и попытался заглянуть внутрь через щель между шторами. Мне удалось увидеть свет лампы, падавший на одну из стен, и часть книжного шкафа. Я слез вниз, вернулся к фасадной двери и попытался вышибить ее плечом. Это был не очень толковый поступок. В любом калифорнийском доме есть только одна вещь, которую невозможно выломать – это фасадная дверь. Единственным следствием этой операции была боль в плече, приведшая меня в ярость. Я снова взобрался на забор, ногой выбил стекло и, используя шляпу вместо перчатки, рукой удалил осколки из нижней рамы. Теперь я легко мог дотянуться до шпингалета. Остальное уже было забавой. Защелка уступила и окно открылось. Я влез внутрь и раздвинул шторы. В комнате находилось два человека. Ни тот, ни другой не обратил внимания на способ, каким я вошел. Но мертвый был только один из них.

Глава 7

Это была большая просторная комната, шириной равная ширине всего дома, с низким бревенчатым потолком и коричневыми стенами, густо увешанными вышитыми китайскими шелками, а также японскими и китайскими гравюрами в деревянных резных рамах. В ней стояло несколько низеньких стеллажей для книг, а пол прикрывал темно-красный китайский ковер, такой пушистый, что если бы какой-нибудь суслик вздумал в нем поселиться, то мог бы круглые сутки не высовывать из него нос. На ковре лежали подушки в наволочках из случайно подобранных кусков шелка. Это выглядело так, словно у хозяина дома под рукой должно было находиться что-нибудь, что он мог бы швырнуть в любой момент. Там стояла также широкая тахта, покрытая старым розовым ковриком. На ней лежала груда одежды и кучка фиолетового шелкового белья. На узкой подставке стояла большая резная лампа, а у двух других были изумрудно-зеленые абажуры с длинной бахромой. Тяжелый черный стол покоился на двух чудовищах в виде драконов, за ним черное кресло с резными подлокотниками и спинкой и желтой шелковой подушкой на сидеьи. В воздухе плавал дурманящий коктейль запахов, но сильнее всего чувствовался смрад сгоревшего пороха и больничный аромат эфира.

В другом конце комнаты на чем-то вроде небольшого возвышения стояло деревянное кресло с высокой спинкой, а на нем, на украшенной бахромой желтой шали покоилась Кармен Стернвуд. Она сидела неподвижная и прямая, положив руки на подлокотники кресла, с крепко сжатыми коленями, в позе египетской богини. Ее подбородок был выдвинут вперед, маленькие белые зубы блестели в приоткрытом рту. Безумие застыло в увеличенных зрачках широко раскрытых глаз. Сознание, казалось покинуло ее, несмотря на то, что она сидела как человек, отдающий отчет своим действиям. Она была похожа на человека, в голове которого происходит важнейший мысленный процесс. Из ее рта исходил пискливый приглушенный звук, но это не меняло выражения ее лица, а губы не двигались.

В ушах у нее были длинные серьги из яшмы. Исключительно красивые сережки, стоившие, вероятно, не одну сотню долларов. Кроме них на ней не было ничего.

У нее было красивое тело, маленькое, гибкое, плотное и крепкое -словно изваянное. В свете ламп ее кожа казалась матово-жемчужной. Правда, ноги не обладали тем изысканным изяществом, каким отличались ноги миссис Риган, но все же были очень красивы. Я смотрел на них без смущения, но и без волнения. Для меня она не являлась голой девушкой, для меня она была просто наркоманка. И навсегда должна была остаться таковой.

Я отвел от нее взгляд и посмотрел на Гейгера. Он лежал на спине на краю китайского ковра рядом с чем-то, что было похоже на индейский тотемный столб. У этого чего-то был орлиный профиль, а его большой круглый глаз напоминал на линзу фотоаппарата, направленную на сидевшую в кресле голую девушку. К «томему» была прикреплена лампа-вспышка. На Гейгере были тапки на толстой войлочной подошве, черные шелковые пижамные штаны и китайский халат, спереди пропитанный кровью. Его стеклянный глаз, блестя, уставился на меня и казался единственной живой частью его тела. С первого взгляда было видно, что все три пули попали в цель. Он был мертв.

Взрыв лампы-вспышки и было то, что навело меня на мысль о молнии, безумный крик вызвала реакция одурманенной наркотиками девушки, а три выстрела являлись делом рук кого-то третьего, кто, видимо, хотел изменить ход событий. Кого-то, кто выбежал черным ходом, сбежал по деревянной лестнице, вскочил в машину и стремительно умчался. В принципе я одобрял его образ действий.

На красном лакированном подносе на краю черного стола все еще стояли два тонких с золотой каемкой стаканчика, а рядом с ними пузатый графинчик, наполненный темной жидкостью. Я вынул пробку и понюхал содержимое. Пахло эфиром и чем-то еще, может быть опиумным раствором. Я никогда не пробовал подобной смеси, но вынужден был признать, что она исключительно соответствовала атмосфере гейгеровского жилища.

Я слушал, как капли дождя барабанят по крыше и в окно, выходящее на северную сторону. Это были единственные слышимые звуки – ни подъезжавших машин, ни полицейских сирен, лишь настойчивый барабанный бой дождевых капель. Я снял с себя плащ, порылся в одежде девушки и нашел зеленое шерстяное платье, надевавшееся через голову, с короткими рукавами. Мне казалось, что его будет легче всего надеть на нее. Я решил не возиться с бельем, не из-за врожденной деликатности, а просто потому, что не мог представить себя, надевающим на нее трусы и застегивающим бюстгалтер. Я взял платье и подошел к креслу, в котором сидела мисс Стернвуд. От нее тоже пахло эфиром, его слышно было за километр. Из ее рта все еще исходил сдавленный писклявый звук, в уголках губ скапливалась пена. Я дал ей пощечину. Она заморгала и замолчала. Я ударил ее еще раз.