«Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году - Васькин Александр Анатольевич. Страница 39

Москвичи собирались и на улицах, чтобы радушно встретить войско англичан-спасителей, «которое послано нашему царю на подмогу от заграничной родни». Как странно слышать слова про заграничную родню, ведь сам Наполеон, сватавшийся еще до войны к сестрам русского царя, имел все шансы войти в семью Александра I. И что интересно – когда перед одной такой толпой, что стояла на Смоленском рынке, появились наконец-то мнимые англичане в медвежьих шапках, то народ стал снимать перед ними головные уборы и подносить хлеб-соль. Понимал ли Наполеон, за кого принимают его солдат в эти первые минуты вступления в Москву? [110]

Французы хозяйничают в Первопрестольной

Один из первых приказов, отданных войскам, касался переименования московских улиц. Как же без этого оккупантам! Углем (через несколько часов его будет в Москве в избытке) офицеры начертили на углах домов новые названия улиц и площадей. Появились площади Сбора, Парада, Смотра, Гвардии.

Улицам решили дать имена рот и батальонов. Пройдет всего несколько дней – и от занятого французами города останутся одни названия…

Французские генералы начали по-хозяйски занимать опустевшие дворцы и усадьбы, обилие которых так поразило их еще на Поклонной горе. Разгорелась даже борьба – кому где жить. Чем роскошнее выглядело здание, тем более высокий чин готовился превратить его в свою штаб-квартиру. Так, в усадьбе Баташева (ныне Городская больница № 23 – Яузская ул., дом 11, построена в 1796–1802 гг. для богатейшего российского заводчика И.Р. Баташева), обосновался маршал и по совместительству Неаполитанский король Мюрат. Его встретил управляющий Баташева, Максим Соков, оставшийся присматривать за имуществом. В своем письме к хозяину Соков подробно рассказал содержание тех дней:

«Второго сентября, в пятом часу вечера, вступили в Москву французские войска. Король Неаполитанский, ведя авангард на Коломенскую дорогу, остановился у Вашего дома, будучи верхом; уверял всех нас, чтобы мы ни малейших обид не страшились. Назначил своею квартирой Ваш дом, поставил большой караул и, проводя за заставу многочисленную кавалерию, составляющую страшный авангард, в седьмом часу вечера возвратился в дом наш с тридцатью генеральскими и множеством чиновников.

Для всех приготовили мы ужин, нарочито сытый; только белого хлеба и калачей найти было невозможно, ибо калашни и хлебные во всей Москве были разбиты и хозяевами оставлены, почему и был только черный ржаной хлеб. Королю же нашел четверть сайки у дворцовых детей. Генералы сперва гневались и говорили, что свиньи только кушают такой хлеб; однако ж, быв голодны, принялись и за него. Король, войдя в дом, потребовал меня как вашего приказчика. Явясь со свечой в руках провожал его по парадному этажу через все покои; он пожимал плечами, казалось, что все ему нравилось. Возвратясь в желтую гостиную, спросил, где же твой господин и кто он таков. Я объявил, что Вы заводчик и всегда на лето уезжаете в свои заводы. Ему подали кушать в красную гостиную одному, а генералам и прочим – в столовой и в зале. Свита бесчисленная. Ужин кончился. Всякий генерал требовал пышной постели, но постелей набрать было негде, ибо на холопской постели никто спать не хотел, а потому с угрозами всякий требовал такую, какую ему хотелось. Свечи горели всю ночь и в люстрах, и в лампах…

Как проснулись, то требовал всякий того, что хотел: иной – чаю, иной – кофе, иной – белого вина, шампанского, бургундского, водки, рейнвейна и белого хлеба. Словом, каждый с величайшими угрозами требовал, чтобы его прихоти и требования тотчас были выполнены. Третье число прошло в суматохе. Пожар сильный свирепствовал на Покровке, опустошал немецкую слободу и около Ильи Пророка.

В среду, четвертого сентября, король, пообедав, поехал к армии. Ветер подул с запада, самый жесточайший: загорелись дома за Москвой-рекой от Каменного моста, и пожар сделался ужастен, что никак описать невозможно. Я, видя, что спасенья нет, собрав все оставшиеся бумаги, отнес их под контору в чаянии, что пожар туда не проникнет… Мы решились и пошли все через Яузу на Хованскую гору. Тут на переходах солдаты французские начали проходящих грабить – у кого, что было, остановили и меня… Тут мы увидели, что загорелся главный корпус нашего дома, пламя пожирало все Зарядье».

Пожар заставил наполеоновского полководца и его свиту покинуть дом и искать новое пристанище, которое он нашел в доме графа А.К. Разумовского на Гороховом поле (ныне это дом 18 по улице Казакова). При этом французы не преминули захватить с собою и наиболее ценное имущество усадьбы, которое не удалось эвакуировать Баташеву. То, что не увезли до пожара, досталось мародерам. Соков попытался было искать защиты у Мюрата, в итоге по приказанию последнего управляющему выдали аттестат о запрещении грабить дома. Но кому она была нужна, эта бумажка, и какую силу могла иметь против огромной армии алчущих воров и мародеров? И потому «на офицеров билет сей действовал, но солдаты продолжали грабить с прежним зверством», – жаловался Соков.

А к концу сентября усадьба Баташева была забита до отказа французскими ранеными, мечтавшими о куске хлеба: «Хлеба нигде достать не можно, да и впредь надежды не видать. Капуста, редька и картофель – все истреблено солдатами… Москва представляет жалостный вид: большие улицы наполнены солдатами и на каждых десяти шагах лежит издохшая лошадь, да и людей без погребения валяется множество. Жители, страшась своих победителей, скрываются или в погребах, или в развалинах».

Большое впечатление произвел на французских солдат и дворец на Лубянке, во дворе которого за несколько часов до этого произошло убийство Верещагина: «Дворец губернатора был довольно велик и совершенно европейской конструкции. В глубине входа помещались справа две прекраснейших лестницы; они сходят в бельэтаж, где имеется большой зал, с овальным столом посередине; в глубине висит большая картина, изображающая русского императора Александра на коне. Позади дворца обширный двор, окруженный зданиями, предназначенными для прислуги». [111]

Дом Ростопчина облюбовал генерал Лористон, которому вскоре предстоит униженно просить мира у Кутузова. А еще до Лористона, не получившим приказа разместиться в ростопчинском доме солдатам, тем не менее, было позволено поживиться там всем необходимым, чем они немедля и воспользовались. Прежде всего, потрепанных и изголодавшихся французов интересовала еда. И вскоре площадь перед домом уже напоминала базар, только вот продавцов на нем не было, а лишь одни покупатели: «Площадь была покрыта всякой всячиной, чего только душе угодно; тут были разных сортов вина, водка, варенье, громадное количество сахарных голов, немного муки, но хлеба не было». [112]

Все перечисленные продукты лились на площадь как из рога изобилия. Сколько бы ни пребывало новых голодных солдат, вместо уже наевшихся, всем хватало еды. Интересно, что тот же сержант Бургонь, пришедший к особняку Ростопчина на следующий день, вновь был поражен открывшейся ему картиной: «Вся площадь была усеяна лакомствами, каких только душе угодно – винами, ликерами, в большом количестве; был небольшой запас свежего мяса, много окороков и крупной рыбы, немного муки, – а хлеба не было». Отсутствие хлеба французской сержант отметил дважды, значит, действительно, хлеба в Москве не хватало. Да и откуда ему было взяться, если все ближайшие мельницы были выведены из строя.

Усадьба И.Р. Баташева (ныне Яузская больница)

Дом Мамонова (ныне Мамоновский переулок, дом 7, Глазная больница) занял «вице-король Италийский» и пасынок Наполеона принц Евгений Богарне. Маршал Мортье обживал усадьбу В.П. Разумовской на Маросейке (совр. дом 2/15). На Девичьем поле в доме Всеволожских обосновался генерал Компан, командир дивизии из корпуса Даву.