Китайский жадеит - Чэндлер Раймонд. Страница 7

Я снова набил свою трубку и стал шевелить мозгами, стараясь при этом как можно меньше шевелить головой. Сами посудите: с какой это стати мужчина станет таскать у себя в кармане второй портсигар с тремя не предназначенными для курения папиросами, в мундштуке каждой из которых спрятано имя другого мужчины? Кто мог бы найти и прочесть это имя?

Я подвинул бутылку поближе и усмехнулся. Эти карточки найдет всякий, кто возьмет на себя труд что называется «частым гребнем», аккуратно и не торопясь, прочесать карманы Линдли Пола. А кто может это сделать? Только полицейский. А когда? После смерти мистера Пола или его тяжелого ранения при загадочных обстоятельствах.

Я снял свою шляпу с телефона и позвонил человеку по имени Вилли Петерс, который, по его собственным словам, служил в какой-то страховой компании, а подрабатывал на том, что продавал на сторону не занесенные в книгу телефонные номера, которые он покупал у горничных и шоферов. Такса его была пять долларов. Я решил, что Линдли Пол одобрил бы такой расход из выданных им пятидесяти монет.

Вилли Петерс тут же выдал мне желаемый номер. Это было, видно, где-то на Брентвудских Высотах.

Я позвонил в Главное управление Ревису. Он сказал, что, если не считать недосыпа, все отлично и чтобы я помалкивал и ни о чем не беспокоился, но что я действительно должен был сказать ему про девушку. Я сказал, что он, конечно, прав, но, может быть, у него есть дочь и он сам подумал бы, прежде чем выставлять ее на всеобщее обозрение, где на нее со всех сторон набросятся эти прожорливые шакалы с камерами. Он сказал, что дочь у него есть и что моя роль во всей этой истории выглядела, конечно, не слишком красиво, но такое может случиться со всяким, и тому подобное.

Потом я позвонил Фиалке Макги, чтобы пригласить его как-нибудь на днях, когда он только что вычистит зубы и во рту у него будет особенно гадко, зайти и разделить со мной ленч. Но он оказался в Вентуре – поехал ловить сбежавшего заключенного. Тогда я позвонил на Брентвудские Высоты экстрасенсу Сукесяну.

Спустя минуту женский голос с легким акцентом произнес:

– Алло.

– Могу ли я поговорить с мистером Сукесяном?

– Извините, пожалуйста. Сукесян никаагда не разгааваривает по телефону. Я его секретарь. Маагу я передать ему что-нибудь?

– Угу. У вас есть карандаш?

– Раазумеется, у меня есть каарандаш. Что передать, паажалуйста?

Я продиктовал ей сначала свое имя, адрес, род занятий и номер телефона. Проверив, правильно ли она записала, я сказал:

– Я хотел бы побеседовать с доктором Сукесяном по поводу нашего общего знакомого по имени Линдли Пол. Его убили вчера ночью на Палисадах, недалеко от Санта-Моники. Может быть, мистер Сукесян не откажется дать мне совет.

– Он будет очень раад окаазать вам услугу, – волнения и живости в ее голосе было не больше, чем в устрице. – Но раазумеется, я не могу записать вас на прием сегодня. Сукесян всегда очень-очень заанят. Быть может, завтра...

– Чудесно, – сказал я. – Можно и на той неделе. Спешить некуда, с расследованием убийств, знаете ли, никогда не торопятся. Вы просто передайте, ему, что через два часа я пойду в полицию и выложу им все, что я знаю.

Трубка молчала, если не считать какого-то шороха – то ли у кого-то на том конце перехватило дыхание, то ли это были просто помехи. Наконец тягучий чужестранный голос медленно произнес:

– Хаарашо, я скаажу ему. Но я не паанимаю...

– Пустяки, мой ангел, тут и понимать нечего. Я жду у себя в конторе.

Повесив трубку, я снова ощупал пальцами затылок, засунул в бумажник три визитные карточки и, прислушавшись к своему внутреннему голосу, понял, что неплохо бы сейчас принять немного горячей пищи. Я встал и отправился на ее поиски.

4

Второй урожай

Индеец вонял. Волна вони затопила мою маленькую приемную сразу же, как только я услышал, как отворяется входная дверь, и поднялся посмотреть, кто это. Он переступил порог и теперь стоял у двери так, словно его лет сто назад отлили тут из бронзы. Выше пояса он был могучего сложения, с широкой грудью.

Во всем остальном вид у него был препаршивый. Старый коричневый костюм был ему и тесен и короток. Шляпа была по меньшей мере на два размера меньше, чем нужно и, не считая пятен, насквозь пропитана потом прежнего, видимо, владельца, на голову которого она налезала как следует. А этот носил шляпу там, где дома обычно носят флюгер. Воротник его рубашки облегал шею так же плотно, как хомут облегает шею лошади, и был примерно того же грязно-коричневого оттенка. Под ним болтался галстук, концы которого свешивались поверх застегнутого пиджака, а узел был затянут, вероятно, плоскогубцами, что позволило уменьшить его до размеров горошины. Голую шею над воротником он обмотал чем-то похожим на кусок черной ленты.

У него было большое плоское лицо и большой, на вид не уступавший в крепости носу бронированного крейсера мясистый нос с горбинкой у самой переносицы. Глаза, словно лишенные век, скулы широкие, щеки висят вниз, плечи, как у деревенского кузнеца. Если бы его хорошенько помыть и одеть в белую ночную рубашку, он был бы похож на очень свирепого римского сенатора. Пахло от него земляным запахом дикаря, грязью, но не той, какая бывает в городах.

– Уф, – сказал он. – Идем. Быстро.

Я молча указал большим пальцем в сторону внутренней комнаты конторы и сам отправился туда. Он двинулся за мной, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и производя при этом шума не больше, чем муха. Усевшись за стол, я указал ему на стул напротив, но он не пожелал садиться. Его маленькие черные глазки глядели враждебно.

– Идем – куда? – поинтересовался я.

– Уф. Мой Второй Урожай. Мой голливудский индеец.

– Присаживайтесь, пожалуйста, мистер Урожай.

Он фыркнул, и ноздри его широко раздулись. Они и раньше, еще в приемной, были достаточно широки – впору для мышиной норки.

– Зовут Второй Урожай. Нет, мистер Урожай. Таки да.

– И что же вам угодно?

– Он сказал приходить быстро. Большой Белый Отец сказал приходить сейчас. Он сказал...

– Послушай, друг, – перебил я его, – кончай пичкать меня своей тарабарской латынью. Я ведь не наставница пансиона для благородных девиц, заплатившая за билет на змеиные танцы.

– Таки да, – сказал он.

Медленно, с видимым отвращением, он снял свою шляпу, перевернул ее и сунул палец за подкладку, отчего та вывернулась наизнанку, так как нитки, которыми она была пришита, давно истлели от пота. Изнутри к подкладке скрепкой была прикреплена бумажка. Он подошел ближе и бросил ее на стол – грязный, мятый, сложенный вчетверо клочок папиросной бумаги, в который он сердито ткнул своим пальцем. На его прямых, черных, сальных волосах отпечаталась полоска от слишком туго натянутой на затылок шляпы.

Я развернул папиросную бумажку и вынул карточку с изящно выгравированной тоненьким мелким шрифтом надписью: «Экстрасенс Сукесян». У меня в бумажнике уже лежало три точно таких же.

Уставившись на индейца, я некоторое время играл своей потухшей трубкой, стараясь пронять его своим пронзительным взором.

– О'кей. И чего же он хочет?

– Он хочет вас приходить быстро. Сейчас.

– Таки да, – сказал я. Индейцу это понравилось. Это было как братское рукопожатие. Он чуть не улыбнулся.

Я прибавил:

– Но это обойдется ему в сто монет аванса.

– Уф? – не понял индеец.

– Сто долларов. Много-много железных людей. Одна сотня монет. Мой нет денег, мой нет приходить. Соображаешь?

И я начал считать, сгибая пальцы на обеих руках.

Индеец, не дожидаясь, пока я закончу, бросил на стол второй сверток папиросной бумаги. Я развернул его. Там оказался новехонький стодолларовый билет.

– Вот это экстрасенс, – присвистнул я. – Такого смышленого парня я даже побаиваюсь, но так и быть, все равно поеду.

Индеец водрузил свою шляпу на место, не позаботившись о том, чтобы заправить вылезшую подкладку. Впрочем, так оно выглядело ненамного смешнее, чем раньше.