Мобильные связи (сборник) - Арбатова Мария Ивановна. Страница 33

– Вы только обернитесь на нее! – Тетка заметила Лину в простыне, не отличающуюся по цветовой гамме от белых халатов. – Венера Милосская! Отдыхающие уже позавтракали, а она еще с мужем в постели. И их дети вчера оборвали у фикуса в гостиной два листа! Притон! Настоящий притон!

Возникла риторическая пауза, и обратившаяся в слух толпа сосредоточилась на директрисе.

– Все ясно, – процедила директриса, тускло глядя в золотое сечение пейзажа, открывавшегося с веранды. – Меры будут приняты согласно инструкции. Можете собирать вещи.

И пошла прочь с оскорбленным видом.

– Это не мы обломали фикус, – честным голосом сказала дочка, когда толпа вымелась. Она была старше и привыкла отвечать первой. – Это Катька попала в него мячом, он упал, листья сами отвалились.

– Честное слово, – выдохнул сын.

Лина посмотрела на их перепуганные лица, подумала: «Вот опять я не могу их защитить!» – и чуть не заплакала.

– Я же тебе говорил, что такое антиалкогольная политика. Но ты ведь меня никогда не слушаешь, – раздраженно заметил муж. Как львиная доля советских мужей в экстремале, вместо того чтобы отбиваться спина к спине, он назначал Лину стрелочником.

– Но я не представляла, что это так серьезно… – промямлила Лина. – У нас в издательстве как пили, так и пьют…

– Вы богема. А страна живет по другим законам, – заметил муж таким тоном, как будто ему нравились законы, по которым живет страна.

– Мам, а что вы такое сделали? – спросил сын.

– Вино пили… Стихи читали, песни пели, – растерянно ответила Лина.

– А зачем его продают, если его пить нельзя? – поинтересовалась дочка.

– Дети, – мужественно сказала Лина, – это недоразумение. Мы все делали нормально. Просто в этом доме отдыха работают одни ублюдочные идиотки, и у них у всех сегодня плохое настроение. Так что одевайтесь, сейчас будем пить чай с остатком вчерашнего торта.

– Вот из-за того, что ты детям лепишь такие тексты, у них всегда будут конфликты в школе! – огрызнулся муж.

Потом все было улажено, и их великодушно простили. Потому что непросыхавший народный артист из соседнего номера объяснил Лине, как она должна войти в кабинет директрисы, протянуть конверт с деньгами и произнести нараспев: «Я хочу перед вами извиниться. Боже мой, какая неловкость!» А поскольку он недавно первый раз сам поставил спектакль, то раз десять репетировал сей эпизод, не отказав себе в удовольствии лупить жирными кулаками по коленкам в тренировочных штанах с воплем «Не верю!».

Вручать деньги директрисе для Лины было все равно что идти на аборт, но она твердила: «Это не люди, это насекомые. На одной чашке весов пригоршня насекомых, а на другой двадцать два дня отдыха всей семьи». И, как всякая советская баба, сломала себя.

Однако ужас того, что кто-то может ворваться в номер и унижать в присутствии детей, закрепился на уровне физиологии, и больше в дома отдыха она не ездила. Украинская глубинка, в которой наличествовали Днепр, даровые фрукты и особенности привычек родителей мужа, напоминала Эдем еще меньше. Это была схватка образов жизни, принципов воспитания и экономического выживания, разведенных по возрастным и географическим группам. И если в Москве Лина билась против этого набора с мужем один на один, то на отдыхе силы противника утраивались.

Лина понимала, что люди, выросшие по свистку, окрику, в эпике унижения и ограничения, даже став состоятельными и уважаемыми, просто психофизически не могут позволить комфортную жизнь внукам. Не потому, что они их не любят, а потому, что, убив собственное право на осуществление желаний, не в силах расслышать чужое. И она говорила «нет» и вставала железной стеной, укрывая детей. И каждый раз приезжала с отдыха одинаково перспективной как для невропатологического отделения, так и для бракоразводного процесса. Особенно выводило из себя, когда после разборки свекровь, поджимая губы, говорила презрительное: «Поэтесса!»

Съемные дачи упирались в таскание продуктов, нулевую медицину, когда дети заболевали, и отсутствие мужа. Лина могла взять редакторскую работу с собой, а ему было необходимо посещать контору. Она отлично понимала, какое количество женщин за период отпуска побывает в ее спальне, и относилась к этому спокойнее, чем к тому, что пашет в две смены. И, уложив детей, выстирав перемазанную ими за день одежду, не заваливается на диван, а берется до утра за редакторскую работу, пока голова переваривает текст. Что до измен, то Лина сравнивала счет с супругом в осенне-зимний период, когда среднеарифметические жены с детьми покидали дачи и среднеарифметические мужья возили туда любовниц, не охваченных в дачный период.

Так что когда выросшие дети разбрелись по самостоятельным отдыхам, предоставив возможность просто остаться в квартире вдвоем со вторым мужем, Лина была счастлива и первый раз после лета выглядела отдохнувшей. Но это было в прошлом году. А в этом Анатолий понял, что разваливается научная конференция, проводимая им в сентябре, и взмолился освободить его от внешних примет отпуска.

Первый муж не особенно уверенно чувствовал себя рядом с Линой и сводил счеты по мелочам, а нынешний был спокойным, профессионально реализованным и партнерски честным. Лина не верила своему счастью не в смысле факта второго брака (около нормальной бабы всегда очередь стоит), а потому, что не подозревала, что ей обломятся такие качественные отношения. Конечно, и на солнце были пятна. У Анатолия была масса дурацких бытовых привычек. Он предпочитал красивым вещам удобные, мог напялить слишком яркий галстук, не любил большую часть приготовленных Линой яств и литературную тусовку.

Знакомство состоялось, когда Анатолий собрался издать сборник научных статей в «маленьком, но очень гордом» издательстве, возглавляемом к этому времени Линой. Им было так классно вместе, что его предыдущий брак рухнул. Анатолий умилялся Лининой экзальтированности, с удовольствием слушал, как она нараспев читает стихи, хотя «не мог он ямба от хорея»… Подавал кофе в постель, мыл посуду и поощрял социальный рост жены.

Коррозия прошлого Лининого брака началась с экономических реформ, когда семья осталась без денег. То есть и Лина, и первый муж продолжали ходить на работу, но зарплата сначала стала символической, а потом исчезла вовсе. Первый муж заведовал отделом НИИ, проектировавшим что-то такое, что потом никогда не работало и не продавалось. Из этого промысла он вынес только привычку к кабинету, костюму с галстуком и подчиненным. Мысль о перемене статуса не давалась ему, потому что организатор он был хреновый, а руководство понимал как давление. В бессильной злобе на реформы муж слонялся по квартире, вымещая ее на семье.

По счастью, издательство, в котором Лина служила младшим редактором, было солидным, а она – очень квалифицированным работником. Так что раз в неделю к ней начали вваливаться субъекты маргинального вида с частными заказами. Им надо было перевести с индивидуально русского языка на литературный русский любовные и порнографические романы, заунывные политические статьи и обличающие нечистоплотные мемуары. И Лина хваталась за все, кроме коммунистических и антисемитских агиток.

Глаза еле выдерживали нагрузку и за пять лет съехали с минус трех до минус семи, но зато и сын, и дочь внятно доучились и поступили в университеты. Лина недосыпала, недоедала и все время видела один и тот же сон. Будто быстро бежит вверх по эскалатору, идущему вниз. И понимает, что никогда не добежать до конца, и изо всех сил старается не потерять высоту, не оступиться, не свалиться кубарем вниз, не расшибиться вдребезги.

Муж метался в кризисе невостребованности, заработанные Линой деньги бесили его, разрушая картину мира. Голодная смерть семьи казалась ему достойным аргументом в споре с реформаторами, который он вел через телеэкран.

– У порядочных людей в такое время нет денег на фрукты! – кричал он, заглядывая в холодильник.

– У порядочных людей в любое время должны быть деньги на фрукты для детей, иначе не фига рожать! – отвечала Лина, ощущая, как, потрескивая, рвется семейная ткань. А потом он ушел к своей бывшей сотруднице, торгующей ныне в Лужниках куртками из Турции. И постепенно вписался, помогая ей в нелегком бизнесе, прилежно покупая при этом прокоммунистические газеты.