Мобильные связи (сборник) - Арбатова Мария Ивановна. Страница 43

Он ей нравился, и не без взаимности. Для храбрости Лина опрокинула стакан, и все было отлично. Даже не ожидала, что будет так легко и празднично.

– Ты американка? – спросил он потом.

– Русская.

– У меня первый раз русская. Я думал, что в России холодно и русские женщины холодные. Ты в полном порядке. Ты как итальянка. Мне понравилось с тобой.

– Сколько у тебя будет жен, когда станешь богатым? Четыре? – спросила она.

– У нас почти все имеют одну жену. Но знаешь, многие в Европе считают, что несколько жен – это разврат. А сами имеют по нескольку любовниц, и это считается нормально, – ответил он.

– Но тут больше справедливости. Женщины имеют такую же возможность изменять мужьям, как и мужчины, – уточнила Лина.

– У нас на самом деле то же самое, – улыбнулся парень.

– Я пока сидела и считала, – раздосадованно сказала подруга, так и не решившаяся отовариться на рынке сексуальных услуг, когда парень ушел. – За эти деньги можно было купить два шикарных плаща. Я за эти деньги даже видела лисью шубу в секонд-хэнде!

– Я тебе верну твою половину денег, купи себе лисью шубу и с ней трахайся, – фыркнула Лина и, напевая, пошла в душ.

Лину развлекала эта кутерьма границ секса за деньги или без. Она не понимала, почему желающие переспать с ней за книжку в ее издательстве пожилые известные писатели считают себя национальным достоянием, а проституток на Тверской – позором общества.

Недавно Лина стояла вечером у проезжей части возле Большого театра, ожидая приятеля, который должен был подхватить ее на машине. Остановился автомобиль, и из него высунулись два мымрика с текстом:

– Лапуля, киска, садись быстренько, покатаемся…

Она не сразу врубилась, что в сумерках ее приняли за боевую единицу сексуального рынка.

– Ну ты, придурок, – гаркнула Лина, – езжай сначала жену оттрахай, принеси справку, что она довольна, тогда поговорим…

У мужиков вытянулись лица:

– Ой, извините, пожалуйста, а мы-то подумали… Извините, ради бога! Мы ж ничего… Вы нас извините! Мы тогда поедем, ладно?

Лину изумила быстрота перехода. И поэтому, когда толстый пожилой дядька на раздолбанных «Жигулях» также ухарски подрулил и спросил:

– Что, зайка, работаем? Зеленых нет, но деревянные по курсу! – Лина посмотрела на него, как на графомана с рукописью, и хрипло сказала лебедевский слоган:

– Упал – отжался!

У мужика сначала случился парез лица, потом он залебезил:

– Женщина, обознался! Христа ради, простите… Темно тут. Я вообще с работы еду. Пошутил. Не обижайтесь!

За полчаса ожидания Лина исчерпала палитру их заездов, собственных ответов и водопадов униженных извинений. Оказавшись не проституткой, она мгновенно переходила в сознании алчущих ласки в грозную фигуру типа месткомовской обличительницы, застукавшей за самым грязным. Эти взрослые дубины боялись собственной сексуальности, как подростки, застигнутые за онанизмом, и истово раскаивались в ней перед Линой.

«Какая ж мы несчастная страна», – думала Лина.

В номере она разделась догола, налила пива в стакан, включила телевизор. По экрану бежала надпись: «Вот уже несколько тысячелетий женщина живет возле человека, до сих пор оставаясь для него загадкой…» Лина аж подпрыгнула от текста. Это был финальный эпиграф к тележурналу «Одесситка». После него рекламная девушка потрясла волосами, тюбиком шампуня и, сладко улыбаясь, закричала: «“Хед-энд-Шолдерс” и ни якой лупы!» Лина поняла, что, видимо, по-украински перхоть называется «лупа».

Тут пошла предвыборная истерика. Рекламные ролики многочисленных претендентов на мэрское кресло шли каскадом, как рестораны в Аркадии. С экрана наезжали улыбающиеся до судорог в скулах лица коммунистической лепки, клянясь спасти экономику, уговаривая, грозя и заклиная электорат.

Потом пошел боевик в коктебельском селенье. Лина злобно переключила, увидев места, которые ей часто снились. Что-то наврав мужу, она уехала весной с Черновым на три дня в Коктебель. Купаться еще было нельзя. Но можно было бродить по берегу, карабкаться по горам. По полдня не вылезать из постели, стоящей на отапливаемой веранде, стекла которой были задрапированы тюлем и иллюстрациями из журнала «Огонек».

Бумаги не было. Лина писала стихи на салфетках и развешивала на булавки, фиксирующие огоньковских красавиц. И за два дня веранда стала совершенно новогодней, потому что они напоминали снежинки, вырезаемые из салфеток к Новому году на школьных уроках труда.

Они сидели на берегу и смотрели на море. Они часами молчали. Было сладко молчать рядом друг с другом. «Слишком хорошо, – подумала Лина, когда садились в поезд. – Так хорошо бывает только в финале».

Он вел себя немного странно. Какой-то был потерянный. Лина написала на салфетке: «Ответь, что тебя мучит?» И приколола на его подушку. Черновой написал на салфетке: «Мне приснилось, что я утонул, потом выплыл. И словно начал жить в новом качестве. Мне всегда снится, что я утонул, к переменам». И приколол салфетку к Лининому свитеру на груди. Лина написала на салфетке: «А как же я?» Нарисовала на ней мордочку, по которой катятся крупные слезы, и приколола ему на плечо, как крылышко. Черновой скривил губы в усмешке и сказал:

– У тебя очень изысканные методы морального обыска.

Потом сели в поезд. Соседками оказались две стильные прибалтийки. Блондинка была пухлая хохотушка, а брюнетка – худощавая дама с тяжелым взором. Она посмотрела на Чернового, как на муху. А он завелся мгновенно. Лина поняла это не сразу. Просто испугалась понять сразу. Это было слишком. Сразу увидела только, что дама старше ее лет на десять, не красавица, но очень высокого о себе мнения.

Лина не курила. И Черновой с брюнеткой выходили курить каждые полчаса. По мере выхода в тамбур дама размораживалась и снисходительно усмехалась его монологам. А он просто по потолку ходил, чтоб понравиться. Лина растерялась. Ей не было места в этой шахматной партии. Прежде Черновой никогда при ней не демонстрировал внимания к другим. Она увидела, что он просто не владеет собой. Часа в два они вышли курить. Лина делала вид, что спит. Но по кошачьей пластике Чернового поняла, что будет в тамбуре. Она отвернулась к стене и впилась зубами в палец, чтоб не зарыдать.

Когда они вернулись, крадучись забрались на свои верхние полки, Лина увидела тень жеста. Черновой бережно поправил простыню брюнетки.

Потом казалось, что она летит кубарем с какой-то горы. Это было день. Месяц. Год. Они не выясняли отношения. Просто сразу перестали перезваниваться. Потом дошли слухи, что он уехал в Прибалтику. Но Лина-то знала, нутром чуяла, что дама только предлог. Что он устал от себя в прежнем качестве и искал, куда бы ринуться, чтоб придумать себя нового.

Утром следующего дня организаторша стыдливо объявила в автобусе, что Каролина-Бугаза не будет, потому что спонсоры перечислили деньги не на тот счет и не столько, сколько нужно. Но не надо огорчаться, смета проекта позволяет совершить завтра прогулку на катере вдоль побережья.

Пронесся вздох разочарования осмелевших гостей. Вчера, после Лининого ухода, в баре материализовался хозяин Пушкинского фестиваля, он же бывший губернатор. Чтоб объяснить, куда потрачены деньги, ему предъявили всю тусовку. Он выпил минералки и поведал, что в школе очень переживал, когда дочитал до убийства Ленского в «Евгении Онегине». Пушкинисты тут же погладили его по голове и усыновили, а потом долго фотографировались вокруг него для газет.