Мобильные связи (сборник) - Арбатова Мария Ивановна. Страница 51

– После помолвки Дантеса с Екатериной Софья Карамзина пишет: «Натали нервна, замкнута, и, когда говорит о помолвке, голос у нее прерывается». Я смотрю, вас хорошо пробрало, – усмехнулся он.

– Сегодня ходила смотреть очень важный объект моего детства, – вдруг созналась Лина. – Я его не нашла, но перестала бояться. Так бывает?

– Именно так и бывает. Знаете, почему мы с вами так страстно обсуждаем сей треугольник? Потому что место Пушкина должно быть занято Пушкиным, а не психологическими проблемами тех, кто его хочет пользовать. Идентичность предполагает занимание всем своего места. В вашей голове под воздействием чего-то уценился объект страха. И вам стало легко потому, что он начал занимать свое место, – сказал Сергей Романыч.

– А что лучше – умереть, когда тебя разлюбили? Или разлюбить, когда умерли? – совсем уже по-детски спросила Лина.

– Знаете, это кому как повезет. Павлищев, зять Пушкина, сказал: «Он искал смерти с радостью, а потому был бы несчастлив, если б остался жив». Что бы он выиграл, если б убил Дантеса? Вернул чувства жены тем, что уничтожил объект ее безумной страсти? Он понимал, как сильно Натали любит, и ничего не мог сделать с собой. Он видел, что Дантес готов жениться на Екатерине, хотя сходит с ума по его жене. Что все пытаются отменить дуэль. Но все попали в ловушку. А ловушка раскрывалась в ту или иную сторону только со звуком падающего на дуэли тела. – Он грустно-грустно улыбнулся.

– Я вам так благодарна, – выдохнула Лина.

– Помилуйте, это я вам благодарен. Вы все выслушали. Я много думал про дуэль, это меня спасло в свое время. Мой лабиринт Минотавра, я ходил по нему годами. При социализме благодаря этому мог заниматься профессией и особенно не терять лица. Можно сказать, пользовался Пушкиным в корыстных целях. Впрочем, как и вы сейчас. Как и мы все тут. Вам что-то свое через это надо понять. Рад, если принес пользу. – Он посмотрел на часы. – Боюсь, что мне пора. Прощайте.

– Спасибо, – сказала Лина, – большое-большое.

Она посмотрела, как его пожилая спина в мятой рубашке удаляется к машине. Как разбитные пушкинистки в турецких платьях стоят в очереди экзальтированно прощаться с ним. Как кудрявятся позднеавгустовские листья перед тем, как пожелтеть и броситься вниз. Пахло морем, финалом странного празднества, и нестерпимо хотелось в Москву.

Мобильные связи

Новелла

Александре снилось, что она с подружками Инкой и Маринкой слоняется по Берлину среди ветхих расселенных домов. Одеты все трое по-летнему, хотя на волосах светлые снежинки. Дома выглядели прочными, витиеватыми, но зияли выбитыми окнами, как пустыми глазницами. Около скамейки в снегу валялась стопка книг, Александра вытащила их, начала листать мокрые страницы с а-ля дюреровскими иллюстрациями и со страстью старой музейщицы стала убеждать подружек, что книги надо взять в Москву. С тоской понимала, что никогда не будет читать их на немецком, хотя была вполне германоговорящей и германочитающей, потому что никогда не будет на это времени, но просто физиологически не могла оставить их замерзать тут.

На голову обрушился звонок. Александра с ненавистью вздрогнула. Звонки оплетали ее жизнь, как паутина дачный угол. Кроме обычного телефона, звонить умели сотовый, пейджер, дверной звонок, домофон, будильник и микроволновка. В сочетании они давали истинно погребальный звон; и такие разные по музыкальной фразе, с совершенно одинаковой жесткостью предъявляли на хозяйку свои права. В обморочной дреме Александра распознала обычный телефон и сказала спасибо, что не будильник.

– Слушаю, – уронила она хриплым со сна голосом, роняя стопку немецких книжек в снег.

– Александра Васильевна, это Катя. Я вас очень прошу, проведите меня на церемонию. Я все телефоны оборвала, ни у кого билетов нет. Я уже даже денег одолжила и платье купила, – сказал голос с плачущей интонацией.

– Мне привезли всего два билета, – сказала Александра.

– Проведите меня на второй. Ну пожалуйста, я как раз и Павлика на дачу к маме отвезла, – проныл голос.

– Катя, у меня уже есть спутник, – вяло ответила Александра.

– Ну, Александра Васильевна, ну какой у вас спутник? Вы же от мужа ушли. Зачем вам спутник?

– Катя, вы не слишком много себе позволяете? – удивилась Александра.

– Извините.

Александра с наслаждением швырнула трубку. Эту дурную козу Катю она из года в год таскала за собой, хотя та все заваливала. Александра ставила ее директором на аналитическую программу; и она за пять минут, пока политику пудрили изношенное в Думе лицо, успевала его выбить такой бестактностью, как будто ее наняли политические противники. Александра переводила Катю на молодежную администратором, и она агрессивно учила оттопыренных музыкантов «волосики собрать в хвостик и одежду подгладить в костюмерной – все-таки на телевидение пришли». Теперь, техническим директором на эстетской передаче, Катя грубо поправляла культовых старичков и старушек от искусства, хотя ее компетенцией было качество работы аппаратуры.

Александра носилась с Катей как дурак с писаной торбой за то, что та была матерью-одиночкой и умудрялась невероятно выгодно вкладывать этот факт в мозги руководительницы.

«А что такое? – подумала Александра. – Я ведь теперь тоже практически мать-одиночка. И со мной никто и ничто не церемонится. Ну а „зачем вам спутник?“ Катя превзошла саму себя».

Сон был испорчен вместе с настроением. Ванная порадовала отключенной горячей водой. Может быть, конечно, они и предупреждали, но когда летишь мимо собственного подъезда, и вообще мимо всего, со скоростью гоночного автомобиля, то какое там, на фиг, объявление о горячей воде? Помазохировала, умываясь холодной водой, включила чайник, насыпала в тарелку горсть овсянки, залила молоком, поставила в микроволновку. Это достижение цивилизации она купила исключительно для того, чтобы ежедневно не перекладывать кашу из кастрюльки в тарелку.

К микроволновке прилагалась книжка с картинками и томными названиями блюд. Месяц Александра пыталась найти время, чтобы извлечь из книжки способ варки макарон, но не обламывалось. А ведь какие столы в застой ваяла, со всеми этими нашими примочками, чтоб из говна конфетку: варенье из арбузных корок, цукаты из апельсиновых, суп с редисочной ботвой и прочее, что и в голову не придет обеспеченной женщине. И все это к удовольствию Виктора и зависти жен его друзей – «суперженщина», и кандидатскую защитила, и дома пироги, и в постели по полной программе.

Господи, на что ушли лучшие силы души? О Викторе она вспоминает со смесью жалости и зевоты, пироги конвертировались в лишнюю складку на талии, а диссертация по творчеству Юрия Карловича Олеши – по нынешним делам совсем не пришей кобыле хвост.

Теперь по утрам они с дочкой довольствовались овсянкой, потом бежали по старым московским улицам до школы. Александра опрометью возвращалась обратно, закупая все, что попадалось по пути. Сбрасывала прямо в сумках, приводила себя в христианский вид, и под окном уже стоял водитель. А в жизни квартиры все было пристойно: приезжала мама Александры, разбирала сумки, готовила, убирала, приводила внучку из школы. Потом они вместе звонили на мобильный, напоминая, что Александра стыд потеряла, а ребенок совсем заброшен.

Когда возвращалась домой, дочка бросалась на шею, и они мурлыкали до сна; а мама обиженно садилась на ее водителя и уезжала. Маме хотелось общения, благодарности, возможности с садистской подробностью изложить, что они сегодня делали, видели, ели и обсуждали. А у Александры уже от любого человеческого голоса, кроме дочернего, лопались барабанные перепонки. И чтобы выжить, она каждый день говорила одно и то же: «Завтра, мама, все это обсудим».

И мама уходила, поджав губы. Она была в большой претензии к жизни и дочери, хотя, конечно, не отказывала себе в удовольствии обронить подружкам: «Сашка теперь директор собственной телестудии, очень опасная работа. Мозги набекрень от денег съехали, от мужа ушла. Думает, нужна кому с ребенком. Я-то с ее отцом счастливую жизнь прожила, думала, пример будет». И подружки кивали, и то ли от склероза, то ли от доброты не напоминали, как она всю жизнь мечтала свалить от мужа к любовнику, да деньги держали. Как не спала с мужем десятилетиями, отбрехиваясь гинекологическими заболеваниями. А потом действительно ложилась в больницу, правда, не на лечение, а на аборт от любовника. И об этом догадывались все, кроме Александриного отца, потому что это было видно по ней за километр.