Мобильные связи (сборник) - Арбатова Мария Ивановна. Страница 56

А потом ее попросили быть консультантом одной литературной телепередачи. И атмосфера телевидения дала то, что было запрещено дома. И хотя большая часть народа была чудовищно неинтеллигентна и необразованна, Александра лепилась все ближе и ближе и все меньше и меньше чувствовала себя чужой. А потом сама написала сценарий. А потом начала помогать снимать. А потом заболела телевидением и начала управляться в студии, как у себя в кухне, и когда это не понравилось хозяевам, ушла и потихоньку создала собственную. В этом была одержимость незнайки, она не представляла, во что впутывается, но выйти уже было незачем и некуда, на ней были десятки судеб подчиненных. Да и на что бы жила ее семья?

Виктор сначала удивлялся, потом смеялся, потом издевался. Ему казалось, что это понарошку. Что его беспомощная жена-филфаковка устроила себе хобби. Но программы выходили, из домашнего факса ползли тексты, студия развивалась. Виктор долго делал вид, что не замечает, сколько в семье тратится, деньги всегда стопкой лежали в резной шкатулке. Долго пилил жену за поздние возвращения. Долго не понимал значения слова «продюсер». Но когда во время выборов позвонили из Центризбиркома, заколотил в дверь ванной кулаками и услышал Александрино возмущенное:

– Ты что, не понял, что я моюсь? Пусть позже звонят.

– Тебе звонили от председателя Центризбиркома! – сказал он почти со священным ужасом, когда жена вышла в банном халате.

– Им надо, значит, еще перезвонят, – ответила Александра и села пить чай. И Виктор понял, что опоздал за поездом.

Он не спал всю ночь. А утром почему-то устроил сцену по поводу горы грязной посуды и роли женщины в доме. На что получил недоуменный ответ:

– Если тебе самому трудно держать дом в порядке, то я вызову человека из фирмы.

– А сама? Сама ты уже посуду мыть не умеешь? – заорал он. – Не царское это дело?

– Умею, – ответила Александра, – просто мое время стоит в десять раз дороже, чем время человека из фирмы, – и хлопнула дверью.

Казалось, что вся последующая жизнь Виктора сосредоточилась вокруг обиды на Александрину успешность. Он хвастался дружкам женой, подвозил ее на старых «Жигулях», ернически представляясь водителем; лез с советами и поучениями и пил столько энергии в это время, что Александра наняла шофера. Когда здоровенный тридцатилетний красавец Василий первый раз поднялся в квартиру занести тяжелые Александрины сумки, Виктор замер, и фраза Маринки всплыла в нем светящимися буквами.

– Только такая сумасшедшая, как ты, спит со старым мужем, а ездит с молодым водителем. Умная баба поменяла бы их местами. Как говорят французы, с кем спишь, так и выглядишь, – выговаривала Александре старинная подружка на кухне, когда Виктор случайно стоял очень близко в коридоре у книжного стеллажа. Мозгами он понимал, что у Александры ничего не может быть с красивым увальнем, но при воспоминании о нем кровь бросалась в голову. Тем более что постель разлаживалась все больше и больше.

Он не понимал ее вечного «я устала» и успешно проверял сомнения в своих мужских способностях на розовощеких аспирантках. Аспирантки были на седьмом небе; но, во-первых, Виктор действительно был хорош в нижнем плечевом поясе, во-вторых, они жаждали мажорной защиты диссертации. А Александра, вымотавшись за день, приходила, и уже у лифта внутри у нее все сжималось от предвкушения разборки. Ведь когда бытовая сторона жизни была решена с помощью тихой, как мышка, молодой беженки из Абхазии, у которой убили родителей, Виктор устроил поле боя из воспитания дочери.

Каждый день он придумывал, что именно Александра делает не так по отношению к дочери: не тот режим, не та еда, не та одежда, не та учеба. И надо сказать, делал это с совершенно искренним посылом, мол, моя жизнь кончена и затоптана каблуками жены, а ребенка надо спасать. Виктор совершенно не понимал, почему после этого дочка избегает его, а Александра брезгливо отодвигается, когда он дотрагивается. По вечерам ей нужно было только одного – понимания. И проще было позвонить Инке и Маринке, чтоб поплакаться про то, как продают, подставляют и кидают на работе, чем грузить этим иностранным языком мужа да еще и вместо поддержки получать оценку хренового руководителя.

Инка сама пахала как сумасшедшая, занимала солидный пост в коммерческой фирме и тоже волокла на себе семью, пока муж сладострастно искал себя в новой экономике. Брак у нее тоже стремительно сползал к подножию горы, но она считала, что семья и любовь вещи разные, и особого счета мужу не предъявляла. Личной жизни почти не строила, все какие-то романтические замки, как у пятнадцатилетних, и подруги смеялись, что у нее «задержка развития».

Маринка была журналистка-новостница, долго не могла сидеть на одном месте, часто меняла мужей и любовников, и, постоянно ощущая собственную легкую заменяемость, они вели себя прилично. Маринка бесконечно кого-то с кем-то сводила и кайфовала, когда что-то получалось. При возможности она бы весь мир уложила в постель. Вокруг нее было легкое обаяние греха.

– С твоей Маринкой не спал только ленивый, – презрительно говорил Виктор. Маринка раздражала ощущением бесконтрольности Александры в ее обществе. У него у самого был такой дружок Колька, и они как-то, раздавив пару бутылок, почему-то оказались утром в Сочи с двумя бойкими стюардессами. Пришлось врать Александре про инфаркт шефа на даче, но он вернулся в таком употребленном жизнью виде, это выглядело правдоподобно. Мысль о том, что жена способна также легко проснуться в чужой постели, все двадцать лет брака казалась ему невыносимой.

Короче, Маринку возле семьи он ощущал как минное поле. И видимо, не без этих бессознательных соображений однажды на дачном дне рождения по пьянке полез к ней под кустом. Маринка тут же протрезвела и рявкнула:

– Ты, Витек, сложи член обратно. У меня он в жизненных планах не числится.

– Что уж, я хуже твоего Владимира? – удивился Виктор.

– Не знаю, не думала на эту тему. Может, и лучше, только в мире мужиков – как грязи, а подруги у меня всего две.

Виктор был подавлен, потому что ни секунды не предполагал отказа. Опасался, что настучит Александре, но, к чести Маринки, это никуда не выплыло.

Машина остановилась у витиеватого офиса новодела «под старину», из тех, о которых Лужков говорил «отреставрировать», что означало для него снести под корень и выстроить такой же. Александра поднялась по ступенькам и, минуя знакомую охрану, поднялась к кабинету горького аристократа, где юная секретарша преградила дорогу пышной грудью.

– Извините, у него переговоры, – сказала секретарша с голливудской улыбкой. – Чаю, кофе?

– Чаю. Но учтите, ровно через десять минут я вытащу его оттуда, даже если после этого ваша фирма разорится, – строго ответила Александра, и секретарша пожала плечами. Разведенный горький аристократ для женского населения фирмы был как кусок торта: благородный, отлично образованный, красивый и вежливый «новый русский». Укорачивая юбки все больше и больше, девчонки не могли понять, почему он, не даваясь им в руки, обломился сорокалетней, не сильно ухоженной тетке.

Секретарша четыре раза в день доставала тушь «Макс Фактор» и красила ресницы длинными нежными слоями, чтобы под вечер нанизать начальника на томный взор и полуоткрытый рот. А он однажды, когда она перепутала важные бумаги, бестактно заорал:

– Надо не ресницы целый день удлинять, а укрупнять и наращивать личность!

Да еще и выглядел в присутствии Александры как неистово влюбленный, позволял хамить, краснел и все путал. Но это было другое, и не сексуальное, как читалось девчонками, это была встреча близкого интересного человека, с которым хорошо, но непонятно, куда вставлять его в свою жизнь. Горький аристократ по имени Евгений в сложнейшей закрученной им самим же карусели обнаружил нефункционально комфортного для себя человека женского пола, и давление стереотипов загнало в постель, хотя в их случае без этого можно было обойтись.

К своему возрасту он объелся браков; девочек, планирующих присосаться к его деньгам и телу; конкурентной борьбы; показухи и бессмысленного общения. Как-то после переговоров в зарубежном отеле стало плохо с сердцем. И он испугался. Не того, что сейчас умрет, не дождавшись медицинской помощи, а того, что умрет ни с чем. Не оставив после себя ничего, кроме детей, с которыми редко виделся; денег; фирмы, которую тут же растащат по кускам; и записной книжки с телефонами баб, готовых приехать по первому свистку как к нему, так и к любому его положения и кошелька. Он вернулся домой с новым выражением лица.