Навь и Явь (СИ) - Инош Алана. Страница 180

– Будь ты проклята, Северга! – взвыл он, здоровой рукой выхватывая меч из ножен.

– А вот и отдача, – улыбнулась навья. – Принимаю и обезвреживаю.

«Прошу тебя, только не вступай с ним в поединок! Просто отдай ему платок и спасайся! – Руки Жданы легли на плечи навьи, робко и умоляюще поглаживая холодные пластинки доспехов. – Пообещай мне, что ты так и сделаешь!»

«Я постараюсь, княгиня».

Дыхание тающего весеннего снега окутало их вихрем белых лепестков. Северга склонилась к губам Жданы и бережно, просительно-ласково прильнула к ним своими. Ждана не оттолкнула навью, не отпрянула; её глаза сперва широко распахнулись, будто в спину ей вонзилась стрела, а потом ресницы задрожали и сомкнулись, губы податливо раскрылись.

«Я люблю тебя, Ждана. Будь счастлива».

Пальцы Жданы вцепились в поражённую иглой руку Северги, а в глазах расплескалось янтарное море мольбы.

«Обещай, что выживешь», – шевельнулись её губы.

«Ты уже подарила мне бессмертие». – С улыбкой навья отступила, и их руки разъединились.

Шаг в проход – и радужные переливы искривлённого пространства окутали Севергу. Позади осталась скрипящая дверца избушки, покачивающаяся на петлях, треск огня в печке и зябко закутавшаяся в опашень Ждана с тенью тревоги в печальных глазах.

Лёгкая улыбка приподняла уголки губ Северги, глаза спокойно закрылись. Клинок свистнул в воздухе, но за один миг до того, как он коснулся её шеи, осколок иглы достиг сердца навьи, и оно, отбив последний удар, встало.

Перед ней лежала каменная лестница с неисчислимым множеством ступеней, выбитых прямо в склоне горы. Золотисто-розовый небосклон улыбался и обнимал снежные вершины, к которым поднимались фигуры в белых одеждах; доспехов больше не было, тело Северги стало лёгким и молодым, и она пружинисто одолевала одну ступеньку за другой вместе с попутчиками.

На одной из широких лестничных площадок ей встретилась Махруд. Ветер всё так же трепал длинную чёрную прядь волос, струившуюся из-под наголовья плаща, а глаза мягко сияли улыбкой.

«Ты спрашивала, что это за штука – любовь, – сказала она, не двигая губами, и её голос звучал в голове Северги песней горного ветра. – Любовь – это дорога, которую не каждый осилит».

Северга вдыхала запах снега с вершин и подставляла лицо лучам неяркой, уютной, ласково зовущей зари.

«Когда-то я отстала от войска, не сумев с переломанными костями одолеть горы, – серебряным облаком вспорхнул в небо её голос-мысль. – Мне пришлось задержаться на долгие девять месяцев. Но я не жалею, что задержалась… Надеюсь, со второй попытки я одолею эту высоту».

«Эта высота ждёт тебя, – улыбнулась Махруд, отступая в сторону. – Осталось всего несколько шагов».

Севергу вдруг подхватил ветер, и она понеслась сперва над горными вершинами, а потом над зелёным морем лесов. Тонкая струнка зова вела её к обособленно стоящей посреди полянки сосне, под которой осталось её сердце.

Кровь брызнула на скатерть и растеклась блестящей тёмной лужей по полу. Вук тяжело дышал, глядя то на обезглавленное тело своей тёщи, то на изуродованную руку, пальцы которой пока ещё повиновались, но ныли и горели, покрывшись сиреневыми жилками. Дамрад, вытерев капли крови с бледного лица, вышла из-за стола и направилась прочь из трапезной.

– Госпожа! – бросился следом за ней Вук. – Как обезвредить это проклятие? Что-то можно сделать?

Владычица задержалась на мгновение в дверях, глядя как бы сквозь Вука холодно-отсутствующим взором. «Словно я уже покойник», – проплыло в голове оборотня.

– Это проклятие чёрной кувшинки, – сказала Дамрад. – Тебе конец, Вук. Но умрёшь ты не сейчас, а позже – от руки своего кровного родственника. Я ничем не могу помочь. И, пожалуйста… – Владычица поморщилась, покосившись в сторону тела в чёрном плаще и отделённой от него головы. – Приберись тут.

Стуча каблуками высоких сапогов, она удалилась, а Вук всё пытался справиться с дыханием. В трапезной стало слишком мало воздуха, или, быть может, воротник душил его… Шатаясь, Вук подошёл к телу и остановился над ним, здоровой рукой поднял голову за волосы и посмотрел в бледное лицо. Северга и мёртвая насмехалась над ним… Эта победная усмешка на её губах поднимала в нём чёрный вихрь ярости, оттого что он не мог её стереть.

Звериный рык прокатился под сводами потолка. Блюда полетели со стола, мёд и вино из разбитых кувшинов смешались с кровью на полу. Прибежали испуганные слуги, и Вук велел, указав на труп:

– Раздеть догола – и в подвал!

Он впал в неистовство среди переложенных льдом свиных и говяжьих туш: вооружившись тесаком, он сам с упоением потрошил подвешенное на крюке тело. Хриплый рык вместе с седым паром вырывался из его оскаленной пасти, кровь брызгала в лицо, и он самозабвенно колол и резал, отводя душу. Ярость пела в нервах, подкатывала к горлу горячей тошнотой, расстилалась перед глазами алой пеленой.

Окровавленной рукой он достал из лохани с внутренностями сердце. Оно превратилось в странный чёрный камень, похожий на кусок угля. Постучав им о стену, Вук хмыкнул. Твёрдый… Бросив его в мешок к голове, он вышел из подвала.

– Скормить собакам, – распорядился он насчёт тела и потрохов.

Он долго сидел на престоле, не смывая крови и сжимая в руке горловину мешка. Отголоски ярости ещё гуляли по телу жарким биением, но постепенно ей на смену приходил тёмный и непоколебимый, как ночное небо, холод.

Когда вылупилась часть паучков, Вук попробовал установить связь с Радятко, примеривался, «обживался» в его теле, готовясь к решающему удару. Он ещё не полностью им владел, а потому не смог закрыть мальчишке рот, когда тот озвучил заклинание для закрытия Калинова моста, а потом трепался с престарелой кошкой о переводе слов и грамматике навьего языка; как эти сведения попали к нему в голову, Вук подозревал. Парнишка, не осознавая того, вступил в соприкосновение с самой Навью: видимо, паучки дали такое побочное действие…

Не оставалось ничего иного, как только доложить об утечке сведений владычице. Та отругала Вука за промах, но потом остыла. «Ничего! Пусть только попробуют сунуться к мосту, – сказала она. – Мы удвоим… нет, утроим… нет, увеличим вчетверо охрану прохода. Когда наша храбрая и самоотверженная четвёрка туда явится, мы окажем им тёплый приём!» Слова «тёплый приём» сопровождались тонкой, ядовито-змеиной усмешкой на жёстко и холодно сложенных губах.

Вук поднялся с престола и направился с мешком в руке во двор. Путь его лежал в Звениярское, где он в своём старом доме устроил Рамут с дочками. Жена не любила город и попросила разместить их поближе к природе; вышвырнуть нынешних жильцов Вуку не составляло труда, и супруга с девочками поселилась там, где когда-то жили Ждана и удалой княжеский ловчий Добродан. Дочери были ещё малы, но проклятие чёрной кувшинки не оставляло ему выбора: или выжить и остаться победителем, или ждать, когда девчонки вырастут в сильных зубастых волчиц и убьют его. Оставались ещё дети от Жданы, но до них Вук намеревался добраться позднее. Всему своё время.