Яд для королевы - Бенцони Жюльетта. Страница 28

— Святой боже! А неужели...

— Не следует поминать всуе святых в присутствии королевы испанской. И вообще нельзя поминать святых всуе. Имя Божие и имена любимых Его угодников произносятся всегда с почтением и смирением!

Мадам де Грансей не стала продолжать этот бессмысленный разговор и, дождавшись минуты, когда ей позволено было удалиться, отправилась на поиски французского посла, маркиза де Виллара, желая как следует расспросить его о тонкостях испанского придворного этикета.

Между тем жизнь молодой королевы понемногу входила в свою колею, и ее соотечественницам стало очевидно, что они не могут принимать в ней участия, а только наблюдать со стороны. Единственное, что было им позволено, так это сопровождать королеву во время прогулок. Они совершались обычно в массивной неудобной карете, шторы которой тщательно задергивались, в компании короля. Выезжала карета в сумерках, потому что никто не должен был видеть королевской четы, следовала на значительное расстояние вдоль реки Мансанарес, потом поворачивала и возвращалась обратно. Неподалеку от Мадрида находился другой дворец, совсем новый, построенный Филиппом IV, отцом Карлоса, и назывался он Буэн Ретиро — Благое уединение, но супруг Марии-Луизы находил его слишком легкомысленным и не любил там бывать. Не нравился ему и чудесный дворец Аранхуэс, в двенадцати лье от Мадрида, известный своими удивительными садами. Туда королевская семья приезжала только летом и всегда ненадолго. Среди всех своих величественных и прекрасных дворцов Карлос II отдавал предпочтение дворцу-монастырю Эскуриалу, склепу испанских королей, расположенному к северу от столицы. Каждой осенью и он уезжал туда, чтобы насладиться охотой, которая служила ему редким отвлечением от нескончаемых дневных молитв. Жизнь Карлоса размеренностью походила на нотную бумагу, и он терпеть не мог каких-либо нарушений. Каждый вечер, сразу после ужина, королевская чета отправлялась спать. А было всего-навсего половина девятого!.. Страстная, если не сказать маниакальная привязанность Карлоса к красавице-жене не ослабевала, и можно было понять его желание уединиться с ней как можно раньше. Случалось, что среди ночи в королевскую опочивальню вызывали врача, — у короля случался приступ эпилепсии. Мария-Луиза никому не поверяла тайн своих супружеских ночей. Скорее всего, из гордости, потому что любящие фрейлины замечали, что в королеве угасла радость жизни.

Развлечений, которые радовали королеву, было мало, да и трудно было назвать их развлечениями. Королевская чета ездила по монастырям, присутствовала на корридах, во время которых гранды в цветных великолепных нарядах, сверкавших золотом, удивляли умением управляться с лошадьми и безудержной отвагой. Изредка прямо во дворце разыгрывались спектакли — Марии-Луизе показали две или три комедии. И теперь наконец устроили аутодафе, праздник смерти, которым прелестным глазам француженки предстояло полюбоваться впервые...

Приглушенное пение вернуло Шарлотту к чудовищной реальности этого дня. Где-то вдалеке раздавалось молитвенное пение, но с каждой минутой оно становилось все громче. И, по мере того как приближались звуки песнопений, затихала и смолкала толпа на площади.

«Misere mei, secundum magnam miserordiam tuam; et secundum multitudinem miserationum tuarum deiniquatem meam...» [39] — просили мощные голоса монахов в черных и серых рясах, возглавлявших жалкую процессию спасаемых, над которыми развевалась зеленая хоругвь Святой инквизиции. Монахи приблизились, а за ними стали видны и кающиеся грешники: они шли друг за другом, едва держась на ногах, и каждого с двух сторон поддерживали служители инквизиции. На грешниках были надеты просторные желтые рубахи с изображением черного креста на груди и красных языков пламени, называемые «санбенито» — святой мешок На шее каждого из них болталась петля из толстой веревки, в руках они держали большую незажженную свечу зеленого цвета. Жалко было видеть, как ковыляли эти несчастные на искалеченных пытками ногах. Их лица были землистого цвета, из-под картонных митр, которые им водрузили на головы, выбивались клоки поседевших волос. Они кое-как вскарабкались на предназначенные для них помосты, опустились на скамьи и застыли, привалившись друг другу, совершенно обессиленные.

— Боже, какой кошмар! — не удержавшись, шепнула Шарлотта. — Кому только может прийти в голову, что подобное зрелище порадует молодую женщину?

— Молчите! — тоже шепотом, но очень сурово приказала мадам де Грансей. У нее на лице тоже не было ни кровинки. И хотя по всей Европе развлекали народ разнообразными публичными казнями, но все-таки и жестокости должен был быть какой-то предел!..

Королева сидела в высоком кресле, судорожно вцепившись обеими руками в подлокотники, полузакрыв глаза, с мертвенно бледным лицом. Зато Карл ос смотрел на жалкую горстку искалеченных людей с видимым оживлением. Его острый язык без конца облизывал пухлые алые губы, светло-голубые глаза навыкате светились огоньком любопытства.

— Сто пятьдесят, — выдохнула Сесиль де Невиль, закончив считать. — Их сто пятьдесят человек! Но кто они такие? Злодеи?

— Полагаю, что среди них есть немало бесчестных людей, — тихо проговорила мадам де Грансей. — В основном это вероотступники, евреи и мавры, которые раскаялись в своем заблуждении, но потом опять впали в греховную веру. Здесь и колдуны, занимавшиеся наведением чар, и ведьмы...

— Но среди зрителей — даже маленькие дети. А вон девушка, наша ровесница, — снова заволновалась Сесиль, но графиня, сурово взглянув на нее, опять попросила замолчать.

В толпе засновали монахи в рясах, призывая всех к молчанию. На помост, где в креслах разместилось духовенство, поднялся высокий старец в белых одеждах — Великий инквизитор, он собирался говорить. Звали его Хуан Мартинес, и еще совсем недавно он был духовником короля. Вид его был грозен, и свою речь он начал с обличения нечестивых еретиков, которых ждет гнев Господень и вечные муки в аду. Но милосердная и любящая мать-церковь — тут голос его смягчился, — любя несчастных, спасает их души от вечных мук, предав огню грешное тело... Великий инквизитор говорил долго, и толпа молча слушала его, но вот он умолк и опустился в кресло, украшенное не менее пышно, чем кресло короля. Толпа встрепенулась: сейчас! Сейчас начнется!

Один за другим осужденные подходили и падали на колени перед старцем в белом, ожидая приговора. Бывали случаи, когда несчастному дарили жизнь, если только это можно было назвать жизнью — после назначенного числа ударов кнутом его навсегда приковывали к галере. Но на этот раз все удостоились очищения с помощью огня. Осужденных начали привязывать к столбам, что торчали среди гигантской кучи дров, и монахи кропили их святой водой, в ожидании, когда палач разведет огонь. Но вот огонь загорелся, и площадь превратилась в ад: заполыхало пламя, повалил черный дым, осужденные корчились, однако криков слышно не было. Рты осужденным крепко завязали, чтобы их вопли и стоны не оскорбляли королевских ушей. Жар от костра становился невыносимым, удушающе запахло горелым мясом... Королева лишилась чувств, но супруг не заметил этого: не отрываясь, смотрел он на чудовищное зрелище, и в его больших глазах светилась радость, а толстые губы бормотали молитву...

Три француженки у окна застыли от ужаса. Закрыв глаза, отвернувшись, они молились про себя, стараясь из всех сил сдержать тошноту. Мадам де Грансей опомнилась первой.

— Идемте! — позвала она. — Мы уходим отсюда! Это невыносимо. Нам нужен свежий воздух!

И она увлекла обеих девушек к лестнице, собираясь отвести их во внутренний дворик того дома, где они размещались.

— А как же Ее величество? — забеспокоилась Шарлотта. — От короля, кажется, не приходится ждать помощи...

— Ее величеством занялась де Терранова. Думаю, она внушает, что королева испанская не падает в обморок на глазах у своих подданных.