Корсар и роза - Модиньяни Ева. Страница 44

Глава 7

Беременность протекала очень тяжело. Ее часто рвало, Лена страшно исхудала и совершенно лишилась сил. Она лишь изредка и с большим трудом поднималась с постели, питалась хлебными крошками, залитыми яйцом, да яблоками. Антонио поставил для нее кушетку в кухне у очага, где теперь днем и ночью горел огонь. Женщины с подворья приходили ее навестить, приносили гостинцы и предлагали чудодейственные средства исцеления, не приносившие, однако, никаких результатов.

Лена терпеливо выслушивала их болтовню, но сама тем временем чутко подмечала все отмеченные древними крестьянскими поверьями дурные приметы, сопровождавшие ее беременность: скрип дверных петель, пламя камина, отклоняющееся в сторону входной двери, темные следы, оставляемые на пальце обручальным кольцом. Все они упорно предвещали несчастье.

Как-то раз Джентилина, переехавшая к ним жить, готовя завтрак для Лены, разбила яйцо и обнаружила в нем два желтка. Торопливо перекрестившись и пробормотав краткую молитву, она бросила яйцо в огонь, а потом приказала невестке:

— А ну-ка, живо, надень рубашку наизнанку!

— Зачем? — испуганно спросила Лена.

— Злые духи хотят тебе навредить, — объяснила свекровь.

Лена повиновалась, не споря. В ее душе ничему не осталось места, кроме тревог и страхов.

Однажды ночью ей приснилась мать. Лицо у нее было заострившееся и бледное, как на смертном ложе. Эльвира смотрела на Лену, не говоря ни слова, но в ее широко распахнутых глазах читалась отчаянная немая мольба о помощи. Лена и рада была бы помочь, но какая-то злая сила пригвоздила ее к месту, не давая шевельнуться. Она закричала от ужаса и проснулась, сердце бешено колотилось, все тело покрылось холодным потом. Дрожащими руками она отвернула пламя керосиновой лампы. За окном во дворе выла собака. По рассказам стариков, умевших толковать знамения и приметы, Лена знала, что собака чует преследующих семью злых духов.

С трудом поднявшись с кушетки, она прочла «Богородицу», а потом, еле волоча ноги, поднялась по лестнице в спальню. Ей хотелось укрыться в надежных объятиях мужа.

— Тоньино, мне страшно, — такими словами Лена разбудила мужа, ложась рядом с ним в постель.

— Чего ты боишься? — спросил он, обнимая ее и прижимая к себе.

— Всего. Шума, голосов, теней, каждого дуновения ветра, — объяснила Лена.

— Ты же могла позвать меня, я бы спустился в кухню. Тут, в спальне, слишком холодно для тебя, бедный мой воробушек, — прошептал Тоньино. — Все женщины становятся немного странными, когда ждут ребенка. А потом, когда роды позади, все страхи проходят. Не волнуйся. — Он изо всех сил пытался успокоить жену.

— Знаю, знаю, тошнота и рвота — это неизбежное зло в первые месяцы. Но со мной творится что-то нехорошее. Я знаю, чувствую, это что-то серьезное, — в тревоге призналась Лена.

— Завтра же утром отвезу тебя к доктору, — пообещал Тоньино.

— Зря только деньги потратишь. Доктор в таких случаях ничем помочь не может.

— Тогда что же, по-твоему, я должен делать?

— Ничего. Ты уже сделал для меня все, что мог. Вот ты говоришь со мной, и мне уже становится легче, — сказала Лена, зевая и потягиваясь, как котенок.

Она мгновенно уснула в его крепких объятиях. С тех самых пор, как он ее ударил, еще не зная, что Лена беременна, Тоньино был не в силах избавиться от чувства вины. Он окружал жену усиленной заботой, пытаясь освободиться от мучивших его угрызений совести. После прихода Лены сам Тоньино так и не смог заснуть и, лежа в постели, принялся размышлять о тяжелой и однообразной крестьянской жизни.

Тоньино подумал о еще не родившемся ребенке. Он не умрет от лишений, ведь его отец хорошо зарабатывает, владеет землей, завещанной ему отцом, с которой рассчитывает получить доход, когда Аттиллио, брат Лены, наконец-то соберется уплатить за аренду. К тому же он все еще не отказался от плана обрести лучшее будущее по ту сторону океана.

На рассвете Тоньино перенес Лену в кухню, держа ее на руках, как ребенка. Джентилина уже была на ногах и варила манную кашу на парном молоке.

— Лене нужно хорошенько питаться, — сказала она сыну, пока он бережно укладывал жену на кушетку у очага.

Кто-то постучал в дверь.

— Кто бы это мог быть в такой час? — спросила разбуженная шумом Лена.

На пороге стояла Сантина, молодая жена заведующего молочной фермой. За ее спиной вырисовывалась темная приземистая тень старухи.

— Я позвала Донату, знакарку. Она знает, как помочь вашей жене, — объяснила она Тоньино, открывшему дверь.

Доната была самой старой женщиной в городе. Говорили, что ей сто лет. Она жила одна в полуразрушенном доме прямо за городской стеной. Простодушно переиначивая смысл слова, крестьяне называли ее знакаркой, потому что она чертила знаки на телах больных, и от этого они иногда выздоравливали. Ей доверялись и бедные, у которых не было денег, чтобы заплатить врачу, и богатые, когда заболевали неизлечимыми болезнями. Доната не требовала платы за услуги и жила подаянием. Ее слава, переросшая в легенду, достигла даже Равенны.

Кое-кто утверждал, будто ее видели вылетающей на помеле из трубы над крышей собственного дома и танцующей в хороводе ведьм в безлунную ночь в лесу белых акаций на берегу Сантерно, той самой реки, из которой ее выловили грудным младенцем, спеленутым и уложенным в камышовую корзину. Нашла ее мать приходского священника из церкви Святого Франциска. Священник рассудил, что эта девочка дарована им богом, и при крещении дал ей имя Доната Дадио [25]. Живя в доме священника и его престарелой матери, в окружении сутан и крахмальных юбок, она изучила латынь и зазубрила древние заклинания, изгоняющие бесов из одержимых дьяволом. Листая старинные книги, найденные в доме священника, Доната научилась различать благотворное и злокачественное воздействие растений на человеческий организм. Еще девочкой она начала уходить в поля и собирать лекарственные травы, из которых готовила настои, отвары и припарки для лечения хворей, мучивших священника и его мать. Доната почти не росла вверх, зато раздавалась вширь, как откармливаемый к Рождеству гусь. Священник оставил ей в наследство свой старый дом. Поселившись в нем хозяйкой, Доната начала лечить горожан.

Итак, Доната Дадио вошла в кухню Мизерокки и приблизилась к постели Лены. Она попросила стул, плюхнулась на него всем своим весом, закрыла глаза. Можно было подумать, что она уснула.

Тоньино, Джентилина и Сантина молча стояли в сторонке. Лена надела новые очки, подаренные ей мужем, и взглянула на знакарку широко раскрытыми глазами.

Прошло несколько минут, никто не смел сказать ни слова. Потом старуха взяла руку Лены в свои и начала говорить.

— У тебя семь жизней, как у кошки. Ни кислое молоко твоей сестры не смогло тебя убить, ни испанская лихорадка, ослабившая твое зрение. Не убьет тебя и этот ребенок, которого ты носишь в утробе против собственной воли. Ты извергаешь пищу, потому что хочешь извергнуть его. Он это знает. Ему не суждено родиться.

Оскорбленная, возмущенная и напуганная одновременно, Лена вырвала руку из жирных пальцев знакарки.

— Да вы с ума сошли! — закричала она. — Я хочу своего ребенка.

Доната задумчиво поглядела на нее.

— Это не твоя вина. Мы не всегда сознаем, чего хотим на самом деле.

Она склонилась над Леной. Из-за неимоверной толщины дыхание вырывалось у нее из груди со свистом. Протянув свою пухлую маленькую ручку, знакарка принялась пядь за пядью измерять тело Лены ото лба к лодыжкам. Потом заставила ее раскинуть руки и измерила расстояние от запястья до запястья, как бы начертив крест на теле молодой женщины. После этого нарисовала еще один крест указательным пальцем на животе Лены.

— Чем раньше, тем лучше, — пробормотала знакарка.

— Что? — в тревоге спросила Лена.

Доната поднялась, ничего не ответив.

— Попробуй поесть. Тебя больше не будет тошнить, — объявила она, направляясь к двери.