Корсар и роза - Модиньяни Ева. Страница 56

— Вы его чуть не убили. Вы это понимаете?

Тоньино не ответил.

— Помогите мне уложить его в машину, — приказал граф. — Если я доставлю его в больницу в таком состоянии, у вас будут неприятности.

Спартак слабо застонал, когда двое мужчин подняли его с земли и уложили на заднем сиденье автомобиля.

— Я отвезу его в свой дом, — решил граф Ардуино.

— Мне очень жаль, — прошептал Тоньино на прощание.

Глава 18

Приходский священник из Котиньолы провел ночь в беспокойном полусне, моля господа ниспослать ему просветление. Он хотел спасти замужество Лены, не губя собственную душу, потому что, если брак с Тоньино был ошибкой, союз со Спартаком мог обернуться полной катастрофой.

Ранним утром он отслужил мессу, призывая знамение воли божьей, и оно действительно явилось, хотя и в легкомысленном образе графини Сфорца.

— Я пришла за Леной, — сказала она с пленительной улыбкой.

Священник взглянул на нее с изрядной долей сомнения. Ему не хотелось вверять судьбу Лены в руки этой дамочки. Беспутная жизнь Одетты не была тайной даже для него. Но в то же время дон Филиппо должен был признать, что графиня щедра и милосердна, а ее кошелек всегда открыт для помощи беднейшим из прихожан. «В любом случае, — решил он, — лучше уж доверить Лену графине, чем Спартаку».

— Слава тебе, господи Иисусе, — вздохнул он с облегчением.

— Во веки веков, — эхом подхватила Одетта.

— Я ее сейчас позову, — сказал священник, выходя из ризницы.

Лена вскоре появилась, но дону Паландране пришлось подталкивать ее чуть не силой.

— Пойдем со мной.

Лена не тронулась с места.

— У меня нет ни малейшего желания возвращаться к вам, мадам, — сказала она.

Одетте не хотелось спорить в присутствии святого отца, поэтому она наклонилась к уху своей бывшей горничной и прошептала:

— Даже если я тебе скажу, что он на вилле и ждет тебя?

Лена тоже провела бессонную ночь. Она выплакала все глаза под безмятежный и мощный, как паровозная труба, храп старой служанки. Понимая, что ее любовь к Спартаку нарушает все законы божеские и человеческие, Лена мучилась сознанием своей вины, но в то же время не могла дождаться минуты, когда он вернется и заберет ее с собой.

— Я ждала его здесь, — тихонько возразила она на слова графини.

Одетта ловко воспользовалась минутным замешательством, чтобы попрощаться со священником и увести растерянную Лену из церкви.

— Он не смог прийти, — объяснила она. — С ним случилось небольшое недоразумение. Садись в машину, пока вся деревня не сбежалась на нас поглазеть.

Лена заметила, с каким любопытством смотрят на нее только что вышедшие из церкви женщины, и решила, что лучше последовать за графиней.

«Небольшое недоразумение» напугало ее до полусмерти. Спартак, казалось, готов был отдать богу душу. Он лежал в комнате для гостей на втором этаже виллы. Приглашенный графом врач накладывал ему на грудь фиксирующую повязку, чтобы вправить пару сломанных ребер. Лицо Спартака, обезображенное побоями, распухшее, с заплывшими глазами, стало неузнаваемым.

— Наконец-то ты пришла, — прохрипел он. — Все в порядке, не волнуйся, сядь тут, побудь со мной.

По дороге Одетта успела поведать ей всю историю, и теперь, взглянув на заклеенный пластырем нос, на громадные кровоподтеки под глазами, Лена сказала только одно:

— Тоньино сильно тебя избил.

В глубине души ей даже льстила бурная реакция мужа. Хуже было бы, если бы он покорно смирился с их решением.

— Как он, доктор? — спросила Лена у врача, закончившего перевязку.

— Несколько дней полежит в постели и будет как новенький.

Лена с любовью ухаживала за Спартаком, пока он выздоравливал, готовила для него освежающие напитки и поила через соломинку, следуя указаниям врача, меняла примочки со льдом, повязки и пластыри, промывала ссадины перекисью водорода.

Порой Спартак забывался сном, и тогда Лена позволяла себе прилечь на маленькой кушетке в ногах его кровати, предаваясь собственным мыслям. Она покинула надежную крышу, домашний очаг, мужа, любившего ее верно и преданно. Больше у нее ничего не осталось, кроме обещаний Спартака. В настоящем у нее была только страсть, которую первый же порыв ветра мог задуть навсегда, и человек, давно желанный, но не такой надежный, чтобы обеспечить столь необходимую ей уверенность в завтрашнем дне. Их совместная жизнь еще не началась, а Лена уже опасалась, что он бросит ее ради какого-нибудь нового приключения. Она боялась людского осуждения и уже воображала, какими презрительными взглядами встретят ее односельчане, как только она, неверная жена, со своим любовником покинет виллу.

Щедрое гостеприимство супругов Сфорца было ей в тягость. Лена уже не была камеристкой Одетты, но не могла считаться и полноправной гостьей на вилле. Поэтому она по сто раз оглядывалась при каждом шаге, покидала комнату лишь в случае крайней необходимости, да и то спускалась только в кухню к мадам Рене, питавшей к ней искреннюю привязанность.

— Ты должна быть счастлива, mon petit lapin [42], — говорила ей повариха. — Наконец-то ты сможешь соединиться с человеком, которого всегда любила. Ты храбрая девочка.

— Храбрость и здравый смысл не всегда идут рука об руку. Я разрываюсь между прошлым, которое мне больше не принадлежит, и будущим, которого не могу предвидеть, — отвечала Лена.

— Не изводи себя, дорогая, радуйся жизни. Не надо все время сидеть как на угольях. Научись спокойствию и терпению. А главное, не смотри на окружающий мир так, будто он несет тебе одни лишь несчастья.

Иногда Лена засыпала, сраженная усталостью и чрезмерным нервным напряжением, но стоило Спартаку шевельнуться, как она тут же просыпалась. Он быстро поправлялся, и у него уже начал прорезаться аппетит.

Как-то вечером Одетта постучала в дверь их комнаты. Не услышав ответа, она повернула ручку двери и вошла на цыпочках.

Спартак спал, и Лена задремала, сидя у его постели.

— Пойдем со мной, — сказала Одетта, осторожно разбудив ее.

Лена вскочила на ноги. На столике у кровати небольшой ночник, занавешенный шелковым платком, лил розоватый свет. Одетта сделала ей знак следовать за собой.

— Пойдем вниз, в гостиную, — позвала она, проходя вперед.

На вилле царила полная тишина. Громадные настенные часы в прихожей пробили одиннадцать.

— Я велела подать шоколад, — начала Одетта. На низком столике между двумя диванами стоял поднос с кувшином и двумя большими белыми фарфоровыми чашками. — Садись. Нам надо поговорить, — продолжала она, взяв кувшин за ручку, выточенную из черного дерева, и разливая по чашкам густую и ароматную жидкость. — Сахару достаточно?

— Прекрасный шоколад, мадам, — ответила Лена, отпив глоток.

— Ради бога, перестань величать меня «мадам». Ты мне больше не горничная. Я бы очень хотела, чтобы мы стали подругами, — предложила Одетта. — Видишь ли, Лена, мы с тобой принадлежим к двум разным типам женщин. Я использую свое тело как инструмент для соблазна и все делаю для того, чтобы казаться пленительной и желанной. А ты привлекаешь мужчин своей неприступностью, независимым характером, непредсказуемой и замкнутой натурой, своей красотой, которой ты даже не сознаешь. Мне нравится, когда мужчины влюбляются в меня, но со Спартаком у меня ничего не вышло. Я с самого начала знала, что он влюблен в другую. Просто мне хотелось узнать в кого, и я своего добилась. Мы с тобой никогда не будем соперницами, понимаешь?

Лена слушала, не перебивая.

— Пройдут годы, и настанет день, когда я потеряю всю свою привлекательность и перестану нравиться мужчинам. А ты и в старости будешь кружить им головы, — с горечью продолжала Одетта. — Если любишь Спартака, послушайся доброго совета — принимай его таким, какой он есть. Он всегда будет возвращаться к тебе, как и я никогда не покину своего мужа.

Лене хотелось задать Одетте множество вопросов, но она была так потрясена переменой, произошедшей с этой женщиной, казалось бы, неспособной на подобные чувства и поступки, что спросила только об одном: