Время перемен - Куксон Кэтрин. Страница 48

На двери гостиной была прибита табличка: «Частная собственность — не входить». И действительно, в этой забитой до отказа комнате была собрана дорогая мебель с первого этажа и большинство картин. Столовая почти полностью сохранила свой прежний вид и назначение, только в ходу не было столового серебра и китайского фарфора — их заменяла посуда попроще.

Единственной комнатой в доме, которой не коснулись какие-либо изменения, была библиотека. Ее называли местом отдыха.

Маленькая столовая рядом с кухней стала спальней и гостиной сестры-хозяйки, а в других комнатах в этом же коридоре разместили персонал.

Все спальни на первом этаже были переоборудованы в палаты, за исключением самой маленькой в дальнем конце коридора у новой лестницы, ведущей на этаж, где раньше находилась детская.

В палату превратилась и галерея, но двери, ведущие из нее на площадку и в широкий коридор с лифтом, были всегда заперты. Пациенты прозвали галерею «Бункером для психов». Большинство из них начинали знакомство с особняком именно с «Бункера». Потом, когда их переставали пугать зарешеченные окна, и они были в состоянии оценить роспись потолков (это случалось через несколько дней, недель, а то и месяцев) их переводили в палату «Е». Далее следовали палаты «Д», «С», «В». Для одних переход проходил быстрее, для других медленнее. Но, наконец, наступал день, когда они оказывались в палате «А». После чего бывшие пациенты жали всем руки, благодарили начальницу, целовали приглянувшихся сестер и садились в экипаж, отвозивший их на станцию. Миссис Беншем не нравились автомобили, но она разрешала въезжать в свои владения санитарным машинам и фургонам, привозившим продукты.

Бен не проходил через «Бункер». Как только он появился в особняке, ему отвели отдельную комнату. Некоторые офицеры сочли это несправедливым. Все они прошли через «Бункер», и справедливо полагали, что новичку следовало там побывать в первую очередь, ибо ночи напролет от него не было покоя.

Сестра-хозяйка положила конец жалобам.

— Джентльмены, — сказала она. — Я думаю, капитан Беншем имеет право на отдельную маленькую комнатку в своем собственном доме.

Недовольные извинились, сказав, что все понимают и больше от них не услышат ни слова.

Но им с трудом удавалось сдерживать обещание, потому что Бен, казалось, специально дожидался наступления полуночи, чтобы закатить очередной «концерт». Сперва он просто говорил, потом начинал вопить, а под конец выкрикивал такое, что у всех горели уши. Ему делали укол, и только тогда он успокаивался. Пациенты снова глухо роптали, кроме того, они считали, что негоже няням возиться с Беном. Ему больше подошел бы «Бункер», где работали санитары. Уж они нашли бы способ с ним справиться. Все сходились на том, что к Бену надо приставить санитара, чтобы он дежурил у него и день, и ночь. Но санитаров не хватало для «Бункера», и вопрос отпал сам собой.

Капитан Беншем остался в своей крайней комнате. За ним присматривали специально назначенные сестры. А когда они оставляли его одного, дверь комнаты неизменно запиралась.

Ханна проработала в Хай-Бэнкс-Холле три недели до того как ей пришлось познакомиться с капитаном Беншемом.

Случилось так, что ухаживавшая за ним сестра Бинг слегла с воспалением миндалин. Внушительные габариты этой сестры производили впечатление. Ее подменяла сестра Конвей, которая не была такой крупной, но тоже могла постоять за себя. Кроме того, Бог не обидел ее голосом, так что в случае необходимости, она могла призвать к себе на помощь весь дом.

Свободной оказалась лишь сестра Петтит. Она не имела специальной подготовки, и ей поручали работу, не требовавшую особых знаний: она присматривала за больными в колясках, наблюдала за пациентами в палате «Д» и старалась добиться связной речи от обитателей палаты «С». И вот начальница распорядилась проводить сестру Ханну Петтит в комнату капитана Беншема, где девушка должна была познакомиться с сестрой Конвей, которая введет ее в курс дела.

Первое, что бросилось Ханне в глаза, когда она увидела капитана, была белая прядь в черных волосах — отличительная черта Молленов. Но она перестала об этом думать, когда получше разглядела самого капитана.

Он сидел в кресле у окна. Ханну поразила его каменная неподвижность, совершенно неестественная для живого человека. Ей приходилось обмывать мертвые тела, но даже в них сохранялось больше мягкости. Хотя их сердца перестали биться, но тела еще не окостенели. Этот же человек напоминал статую.

Если бы не худоба, он был бы крупным мужчиной. Черные волосы подчеркивали мертвенную бледность лица. И глаза его были черными, но тусклыми, без живого блеска, как перегоревший уголь. Он сидел, положив руки на колени ладонями вниз. Этот мужчина кого-то ей напоминал, но Ханна не могла припомнить, кого именно. Сфинкса, а, может быть, Авраама Линкольна? Он, скорее, был похож на каменное изваяние, а не на человека.

— Вот так он сидит часами, — объясняла сестра Конвей, не заботясь о том, чтобы понизить голос. — Но не доверяйте этому спокойствию. Он может очнуться в любую минуту. И тут, будто плотина рушится, начинает говорить без умолку. Рассказывает все, как будто сознает, с кем говорит. Его трудно понять, но на днях он назвал меня по имени, я чуть не упала. Бедняга. — Она подошла и погладила его по голове, как ребенка. — Ты можешь заниматься обычными делами: убирай, меняй цветы, но все время следи за ним, — наставляла Ханну сестра Конвей. — Не пропусти момента, когда он очнется. Не знаю, откуда идет этот сигнал, что его толкает, но кажется, будто внутри у него что-то щелкает и будит его. И еще. Он может молчать и смотреть на тебя, тогда не уходи, это его раздражает, а спокойно продолжай делать свои дела: вяжи, читай и все такое. Запомнила?

— Да. — Ханне хотелось получше рассмотреть этого мужчину, сына любовницы отца. Но она заставила себя сначала заняться делами.

Комната ей понравилась, она не имела больничного вида. Здесь стоял большой комод, платяной шкаф из красного дерева и туалетный столик. Вот только кровать была железная, как в палатах.

Наконец, Ханна позволила себе присесть. Она устроилась в кресле по другую сторону окна и взглянула на своего подопечного.

— Бедняга, — девушка не заметила, как вслух произнесла свою мысль.

Теперь она могла его как следует рассмотреть. Ханна отметила, что мужчина в свое время был хорош собой, судя по его росту, сложению и богатой шевелюре. У него были правильные черты лица и крупные полные губы. Ханна с трудом сдержалась, чтобы не вздрогнуть и едва усидела на месте, заметив, как он шевельнулся. Движение было едва заметным, он чуть повернул голову в ее сторону. Ей показалось, что мраморная статуя оживает на глазах. Ханне стало не по себе.

Когда его взгляд сосредоточился на ее лице, она тоже заглянула ему в глаза и робко улыбнулась. Девушка не знала, как ей себя вести, надо ли заговорить, или лучше помолчать. Сестра Конвей никаких рекомендаций на этот счет не давала. И Ханна решила заговорить.

— Хорошее утро, — слегка запинаясь, произнесла она, кивнув на окно. Немного помолчала и продолжила: — В парке так красиво. — Снова последовала пауза. — Жаль, что сад перекопали и сделали огород. — Ханна судорожно глотнула. — Как будет хорошо, когда вы достаточно окрепнете и сможете выходить прогуляться. — Голос ее тут же стих, едва она уловила на его лице чуть заметное движение, легкой рябью тронувшей кожу. Но, возможно, это ей показалось.

Услышав легкий стук в дверь, Ханна испытала огромное облегчение. Молодая горничная вкатила тележку с чаем и выпечкой.

— Спасибо, — поблагодарила Ханна. — Дальше мы сами справимся. Она закрыла дверь и подкатила тележку к окну. Мужчина продолжал смотреть перед собой. — О, печенье, — бодро произнесла Ханна. — А они вас здесь балуют. На еду грех жаловаться. Масло, хлеб, булочки, джем. А, клубничный, интересно, есть ли в нем деревянные хвостики? — Она с улыбкой покачала головой.

Ханна налила чай и подкатила тележку к нему поближе. Сняв его руку с колен, поставила ему на ладонь чашку с блюдцем. Ее предупредили, что ел он сам. Это очень удивило девушку. Она не могла понять, почему он на долгие часы впадал в оцепенение, если мог двигаться. Она следила, как капитан пил чай. Он не отхлебывал напиток, а вливал в себя, не обращая внимания, что чай горячий. Видеть это было очень странно.