Замуж за «аристократа» - Царева Маша. Страница 31

Сцена была пуста. Впрочем, зал тоже.

Ни иронично-усталых актеров. Ни нервного режиссера в первом ряду. Ни его апатичных помощников. Ни осветителей, громко и смачно комментирующих свои действия в самый неподходящий момент.

Никого.

Она в недоумении уставилась на свои изящные наручные часики от «Картье». Неужели перепутала? Но такого с нею не случалось никогда. Наверное, это все домработница Галина. Наверное, она что-то неправильно поняла. Может быть, Качук попросил передать, что репетиция отменяется, а она… Эх, не забыть бы сказать Олегу, чтобы он ее уволил…

– Катя? Проходи, что же ты остановилась.

Она не сразу его заметила. В зрительном зале была своеобразная акустика – сложно было определить, откуда доносится звук (этим, кстати, иногда пользовались артисты, занятые в музыкальных сценах, – фонограмма беспардонно выдавалась ими за «честное» пение).

– На сцену. Поднимайся на сцену.

Катя близоруко прищурилась и только теперь заметила на сцене два высоких стула. На одном из них восседал режиссер Владимир Качук, другой был пуст и явно приготовлен для Кати. «Как на актерском прослушивании», – подумалось ей. Неужели он предложит ей прочитать пьесу по ролям?

– Привет, Володь, – улыбнулась она, изящно поднимаясь на сцену. – А где все?

– А кто тебе еще нужен?

Качук нахмурился. У него была интересная внешность. В свои пятьдесят с небольшим он был полностью седым, словно древний старик. Сплетничали, что Владимир поседел в молодости – не то в двадцать, не то в тридцать лет. О нем вообще много сплетничали – может быть, из-за того, что он никогда не рассказывал о своей личной жизни в интервью. Кто-то говорил, что его невеста трагически погибла прямо накануне свадьбы, кто-то с авторитетным видом утверждал, что это была вовсе не невеста, а родная сестра. Ну а особо ядовитые сплетники уверяли, что никакой трагедии в жизни Качука и вовсе не было, что он напускает на себя такой таинственный вид, потому что просто любит повыпендриваться, а столь ранняя его седина обусловлена более прозаичными генетическими причинами. Но невысокий, с рыхлой красноватой кожей и широким бесформенным носом, он тем не менее слыл донжуаном.

Когда-то – очень давно, когда Владимир был еще никому не известным молодым режиссером, а Катя уже народной артисткой РСФСР, – он неловко и по-дилетантски пытался за нею ухаживать. Она тогда довольно нетактично над ним посмеялась. Но он не отступил и через несколько лет, уже став знаменитым, предпринял вторую попытку – старомодно объяснился ей в любви. Наверное, Катя и в самом деле задела его за живое. Опытный и искушенный, с нею он вел себя как пылкий старшеклассник. А она снова посмеялась – правда, более интеллигентно.

– Мы что, разве сегодня не репетируем? – удивленно поинтересовалась Катя.

– С чего ты взяла?

– Домработница передала…

– Ах, эта ужасная женщина – твоя домработница? – усмехнулся Качук. – Я сорок минут ей втолковывал, что требуется передать.

– Значит, она все перепутала, – улыбнулась Катя. – И вообще назвала тебя Собчаком. Володя, но если не будет репетиции… Зачем же ты меня сюда пригласил?

– Не надейся, не затем, о чем ты подумала. Я тебя позвал, чтобы поговорить.

– Вот как? Похоже, я даже знаю о чем. «Сестер» закрывают.

– Ты не могла бы объяснить, как это всегда получается? – Он извлек из кармана курительную трубку и принялся не спеша наполнять ее ароматным яблочным табаком.

Качук и трубка. Он почти никогда не расставался с ней – один особо остроумный журналист даже назвал его «Шерлоком Холмсом от шоу-бизнеса». Сладковатый запах фруктового табака настолько глубоко въелся в его кожу, волосы, одежду, что он вообще мог не пользоваться никаким парфюмом.

– Как это происходит? – недоумевал Качук. – Позавчера вечером в узком кругу людей было принято решение о закрытии «Сестер». Завтра я собирался эту новость обнародовать. Пригласить журналистов на последний спектакль и торжественный прием по случаю закрытия. А первой я говорю об этом тебе, ведущей актрисе. И вот выясняется, что мое сенсационное заявление для тебя не секрет. Как это происходит? Кто оказался треплом?

– Значит, это правда, – спокойно констатировала Катя, – а я, признаюсь, сначала и не поверила. Что ж, сэ ля ви. Но я также слышала, что вместо «Сестер» будет другая постановка. Новый проект…

Его мохнатые седые брови удивленно взлетели вверх.

– И об этом ты знаешь! Хотя, может, это и к лучшему.

– Почему?

– Я, честно говоря, рассчитывал на легкую женскую истерику.

– Бог с тобою, Володя! Ты меня сто лет знаешь. Разве я когда-нибудь устраивала истерики?

– Нет, – улыбнулся он. – Хотя, если честно, я был бы не против хоть раз увидеть тебя в гневе – чтобы слезы текли, глаза горели, дрожали губы. Это то, что я мечтаюувидеть…

– В «Сестрах» есть такая сценка, – рассмеялась Катя. – Я два раза в неделю бью тарелки и в голос рыдаю на глазах у тысяч зрителей.

– В «Сестрах» есть, а в жизни нет. А я хочу, чтобы тебе на самом деле было плохо. Хотя бы один-единственный раз.

– Ты думаешь, что я бесчувственный манекен, да? – тихо спросила Катя. – И за что ты так меня ненавидишь?

– Сама знаешь за что, – усмехнулся он. – Ты, Катя, об меня ноги вытерла. Теперь моя очередь.

Она подозрительно посмотрела на Владимира. Грустное лицо, житейские истины… Неужели он взялся за старое? Неужели опять собирается поставить ее в неловкое положение, раскрыв свою душу?

– Может быть, – спокойно сказала она и быстро перевела разговор: – Так ты расскажешь мне о новой постановке? Когда мы начинаем репетировать?

– Разве тебе об этом не насплетничали? – изумился он. – Твой таинственный осведомитель был не в курсе?

– Видимо, нет.

– Странно… Я, Катя, решил ставить «Ромео и Джульетту».

– С ума сошел?! – вырвалось у Кати. – То есть я хочу сказать, что… Это же гарантированный провал. Ставить классику немодно, тем более ты себя зарекомендовал как режиссер совершенно другого плана. Никто не поймет.

– Успокойся. Я еще ничего тебе не рассказал, а ты уже разволновалась. Это не классика, а современная пьеса. Трагикомедия с московским колоритом. Два главных героя – разведенные супруги слегка за сорок. За спиной у каждого – целый клан бабушек, тетушек, детей и новых супругов. А они однажды встретились и вновь влюбились друг в друга. – Он глубоко затянулся. Посмотрел куда-то в глубь зрительного зала. Помолчал. И наконец объявил: – Это будет сенсация, Катя. Ты же знаешь, я всегда заранее чувствую сенсацию.

Она выпрямила спину. Да, она знала. Раз Качук это говорит, значит, так оно и будет. Аксиома, факт. «Хм, а это может оказаться очень интересным…»

– Так когда же мы начинаем репетировать?

– Сложный вопрос. – Он нахмурился и посмотрел на нее как-то странно, пожалуй, чуть более пристально, чем обычно. – Знаешь, я хочу пригласить на мужскую роль Машкова.

– Одобряю, – кивнула Катя, – он может быть феноменален, и внешность подходящая… Только вот, Володь… Я старше Машкова. И по-моему, он гораздо меня выше. Как мы будем смотреться в паре?

Кате показалось, что в его глазах мелькнуло торжество. Он уже не мог скрыть довольной улыбки, он даже не пытался сделать вид, что сочувствует ей.

– А вот как раз об этом я и хотел с тобой поговорить.

Нехорошее предчувствие юркой ящеркой шевельнулось у Кати под ложечкой. Но она оставалась спокойной, словно египетский сфинкс.

– На роль Джульетты приглашена другая актриса.

– Кто же? – Катины щеки пылали, словно она находилась в Сахаре или в разогретой сауне. Тем не менее она еще находила в себе силы казаться насмешливо-равнодушной.

– Лучше бы тебе не знать, – притворно-печально вздохнул он.

– Давай попробую угадать. Люба Федорова. – По его лицу Катя поняла, что не ошиблась. – Володь, но она же… – Она внезапно осеклась.

Конечно, можно было сказать Качуку, что Любка Федорова – бездарная кукла. Подстилка со стажем. Глупая крашеная курица. Завистливая стерва. И так далее. Но каким-то шестым чувством она понимала, что решение это уже принято. Люба будет играть Джульетту, что бы Катя сейчас ни говорила. Так стоит ли терять лицо? Он только порадуется, если она покажет раздражение или обиду. Надо же, какой он, оказывается, злопамятный… А она столько лет работала с ним бок о бок и не подозревала, что он ждет удобного момента, чтобы толкнуть ее в спину.