Ханская дочь. Любовь в неволе - Лоренс Ине. Страница 79

Сергей огляделся и только теперь начал понемногу сознавать, где находится. Он лежал на какой-то подстилке поблизости от сгоревшей деревни — там, куда его вчера привезли. Палатки, стоявшие здесь вчера, исчезли — по всей видимости, солдаты под предводительством Меншикова или самого царя двинулись дальше. Потом он разглядел лошадей своего отряда, привязанных на опушке леса.

А прямо над собой он увидел озабоченное лицо Вани.

— У тебя не найдется воды прополоскать рот? — жалобно попросил Сергей.

Вахмистр отдал негромкий приказ, и тотчас один из калмыков подбежал, держа в руке кожаную флягу. Вода была теплой и затхлой, он хотел было попросить свежей воды, но затем ему пришло в голову, что колодец наверняка уже отравлен.

— Думаю, я смогу сесть в седло! — Он поднялся на ноги, но покачнулся, так что Ване пришлось подхватить его.

— Вы уверены? — уточнил вахмистр.

Сергей издал сдавленный звук в знак согласия. С Ваниной помощью Сергею удалось было сесть на Мошку, но едва жеребец тронулся с места, как капитан пожалел о своем решении: каждый шаг жеребца гулко отдавался в черепе и в желудке. Но, несмотря на скверное самочувствие, мысли его вращались вокруг Бахадура — капитан снова и снова упрекал себя. Он до боли любил юного татарина и теперь чувствовал себя так, словно потерял младшего брата или единственного сына. На глаза наворачивались слезы, только теперь Сергей осознал, насколько он привязался к юноше, невероятно тяжело было думать, что им больше никогда не увидеться. Все, что он мог еще сделать, — это молить всех святых, чтобы Бахадур вернулся домой целым и невредимым. Только сибирские степи могли укрыть его от царской мести.

5

В шведском лагере Сирин было куда труднее скрывать свой пол. Каждую минуту следовало опасаться разоблачения, поэтому скучать не приходилось. А вот остальные буквально изнывали — тяжелая тоска безделья одновременно притупляла мозг и раздражала нервы. На просьбу Кирилина оставить ему и его людям оружие король ответил категорическим отказом. Поэтому перебежчики безвылазно сидели в лагере, тогда как прочие подразделения преследовали отступающих русских. Пока что Днепр разделял русских и шведов, но недалек был тот день, когда Карл XII отдаст приказ форсировать реку.

Сирин тем временем все лучше понимала шведский, прислушиваясь к разговорам и наблюдая за жизнью лагеря. Ей удалось узнать, почему шведский король до сих пор медлит с выдвижением главных сил. Карл ждал генерала Левенгаупта — тот должен был вскоре прибыть во главе обоза с продовольствием и боеприпасами да еще привести пополнение. Генерал медлил, и король с досадой и злобой наблюдал, как русские используют это время, чтобы превратить всю округу в выжженную пустыню.

Из-за вынужденного безделья участились ссоры между дезертирами: русские то и дело сталкивались с сибиряками. Бывшие заложники держались теперь теснее, принимая в свой круг и Бахадура, даже для Ильгура презираемый татарский князь внезапно превратился в близкого доверенного человека. Когда шведская водка, называемая тут аквавитом, вливалась в его жилы, он пускался в рассказы о своих мечтах, которые собирался осуществить с помощью шведов.

Сирин терпеливо выслушивала все это, воздерживаясь даже от своего обычного ехидства, ведь для шведов Ильгур был не сыном эмира, а, как и Кирилин, Шишкин и прочие, докучливой обузой. Перебежчики получали достаточно еды, однако шведы не упускали случая обругать того, кто путался у них под ногами. В обычное же время на них обращали внимание не больше, чем на грязь, налипшую на сапоги. Однако, несмотря на такое пренебрежение, шведы бдительно следили за незваными гостями, не позволяя им удаляться за пределы лагеря.

Однажды вечером, в начале августа, Сирин и Ильгур брели вдоль ряда палаток. Ильгур нес бутылку водки, из которой время от времени отхлебывал, от этого он все оживленнее размахивал руками, рассказывая, какая участь ожидает его отца и братьев. С помощью шведов Ильгур намеревался свергнуть их и стать единственным сибирским ханом.

Сирин так часто слышала эти слова, что на память ей невольно приходила пестрая птица, которую она видела во дворце Апраксина, кажется, называлась она «папергай». Птица запоминала человеческую речь, без передышки повторяя услышанное. В первый раз встретившись со странной птицей, Сирин немало испугалась — она шла по коридору, когда над ухом у нее внезапно, словно из ниоткуда, послышался человеческий голос.

Пока Сирин мыслями переносилась в то давнее время, где Сергей был ее другом, Ильгур уже переменил свои планы — он решил оставить отца и братьев в Айсары, сам же намеревался теперь стать казанским ханом.

— А тебя я назначу своим великим визирем, Бахадур! — пообещал он торжественно.

Сирин кивнула, изображая интерес, хотя больше всего ей хотелось рассмеяться Ильгуру в лицо, еще вчера он клялся ей, что убедит Карла XII назначить Бахадура астраханским ханом.

Едва она успела подумать о шведском короле, как тут же услышала над ухом его голос:

— Я не могу больше ожидать Левенгаупта, Пипер! Он должен был прибыть сюда еще на прошлой неделе. Может быть, он ведет к нам войско улиток?

Охваченная любопытством, Сирин огляделась: король с несколькими генералами стоял возле одной из палаток едва ли в десятке шагов от нее. По всей видимости, она и Ильгур, не замеченные караулом, зашли в самый центр лагеря. Погруженный в хмельные мечты, Ильгур не обращал внимания на шведов, продолжая нести какую-то чушь заплетающимся языком. Сирин же тотчас навострила уши, намереваясь не упустить ни слова. Любые перемены могли дать ей возможность побега, она должна была знать, к чему готовиться.

Пипер почти умоляюще сложил руки:

— Ваше величество, прошу еще раз обдумать ваше решение! Если мы форсируем Днепр, он отрежет от нас армию Левенгаупта, и если у него возникнут затруднения, мы не сможем прийти ему на помощь.

Карл презрительно улыбнулся:

— Какие, интересно, затруднения вы имеете в виду? Русских, которые бегут, едва завидев шведский мундир? Чушь! А если вы подумаете как следует, то поймете, что наше выступление только поможет Левенгаупту. Этот Питер, которому и царем-то осталось быть недели две, не больше, будет преследовать нас — и не пойдет на Левенгаупта. Вряд ли он отважится разделить свое невеликое войско, так что Левенгаупту на пути не встретится ни один мужик!

Генерал Реншильд с сомнением поскреб бороду:

— Боюсь, вы недооцениваете русских, Ваше величество. Мы ежедневно наблюдаем, на что они способны.

В ответ король только недобро рассмеялся:

— А на что они способны? Сжечь свою же деревню, надеясь тем самым задержать нас. Нет, господа, этим меня не запугать! Наоборот! Так они только показывают, в каком отчаянии они пребывают и насколько близок их конец. Нам потребуется всего одна значительная битва, и Россия свалится к нашим ногам, как спелое яблоко, а уж к этому я сумею их вынудить. Нет, мое слово твердо: завтра мы выступаем, Левенгаупту придется следовать за нами, с его армией мы соединимся позже.

Сирин поняла, что у Пипера и Реншильда нашлось бы еще немало возражений, но они не решались перечить своему королю. Сделав нетерпеливый жест, Карл дал генералам понять, что они могут идти, те лихо отдали честь, словно были зелеными поручиками, а не опытными полководцами, закаленными в боях, и поспешили прочь.

Несколько мгновений Карл продолжал смотреть им вслед, затем резко повернулся:

— Ребята, жизнь продолжается! — закричал он солдатам, стоявшим поблизости. Те восторженно заорали, приветствуя короля.

Для Сирин большой загадкой было противоречие между восторженным отношением солдат к своему королю и холодностью окружавших его генералов. Шведские мушкетеры и драгуны горели желанием встретиться с русскими в бою: повсюду раздавались песни, славившие шведского короля и превозносившие его победы, а один из солдат со смехом кричал, что он покажет русским, что такое настоящий швед, а их женщинам — что такое настоящий мужчина. Его приятели хохотали, отпуская двусмысленные шуточки насчет русских женщин — немало баб в придорожных деревнях они попросту замучили до смерти.