Венецианская маска. Книга 2 - Лейкер Розалинда. Страница 11

Те, кому письмо адресовывалось, вначале скептически оценили полученную информацию, поскольку под ней, среди других, стояла и подпись заклятого врага Торризи — Филиппо Челано, но в таких случаях всегда проводилось тщательное расследование, и данное письмо не явилось исключением. Государственная измена считалась тягчайшим преступлением в Венецианской республике, и за это поплатился головой даже один из дожей. Судьи начали свою кропотливую работу. В первую очередь допрашивались те, кто ставил свои подписи под этим документом, и то, что выяснилось, явилось достаточным основанием, чтобы обратиться за советом к самому дожу.

Однажды Доменико собирался уходить из Дворца дожей, когда к нему уже в вестибюле подошел его довольно близкий знакомый, дворянин. Доменико радушно приветствовал его.

— Как ваши дела, синьор Бучелло? Какие новости? Может, проводите меня немного, а то я тороплюсь домой. Встреча здесь явно затянулась.

— Да, я готов проводить вас. Только пойдемте, пожалуйста, вон туда, — и он махнул рукой в направлении Дворца Главного инквизитора.

— Да, но мне не туда и…

— Полагаю, что сегодня именно туда.

Доменико не сразу понял, что дело достаточно серьезное. Он молча кивнул, и они, не разговаривая, подошли к огромной двери, которая, словно по волшебству, распахнулась перед ними. Оба тут же оказались в просторном помещении с обитыми тисненой позолоченной кожей стенами. Вместе с Главным инквизитором за столом восседал и государственный судья. Оба — мрачнее тучи.

— Что все это значит, синьоры? — ледяным тоном спросил Доменико.

Инквизитор поднялся из-за стола.

— Ставлю вас в известность, что вы выведены из состава Сената, кроме того, по распоряжению дожа все ваши действия, вся ваша политическая карьера подвергается тщательному расследованию. По-прежнему вы пока свободный гражданин, и мы просим лишь сообщать о всех своих перемещениях внутри Республики, но ни в коем случае не покидать ее пределы.

— Даю слово преданного венецианца, — ответил Доменико, стараясь ничем не выдать своей обеспокоенности. Он не стал задавать никаких вопросов, поскольку был уверен, что закон справедлив, и все рано или поздно выяснится. Поклонившись, он направился к двери, которая тут же снова распахнулась перед ним. Выйдя на улицу, он глубоко вздохнул, вспомнив о сотнях и тысячах тех, перед которыми эти двери так и не распахнулись.

Когда он сообщил, что с ним произошло, Мариэтте, та не на шутку расстроилась. Доменико попытался успокоить ее.

— Пока что мне не предъявлено никаких обвинений, и все это вполне может оказаться лишь недоразумением. В качестве превентивных мер я уже провел несколько консультаций с юристами, моими коллегами и друзьями.

— Ведь я же пыталась предостеречь тебя. Боже, как Элена умоляла убедить тебя в том, что это может произойти!

— Я помню.

— Инициатор всего этого — Филиппо!

— Это неизвестно. Я готов с этим согласиться, но нам не следует пока торопиться с выводами. По-видимому, расследование займет несколько недель. Заберем с собой Елизавету и отправимся на нашу виллу, в деревню.

Мариэтта с радостью согласилась, ей нравилось бывать там.

Шесть недель они провели в полной безмятежности на вилле и за это время стали ближе друг другу, чем когда-либо раньше за все предыдущее время их супружества. Но однажды, вернувшись с прогулки, Мариэтта отправилась к себе наверх, чтобы переодеться, и услышала доносившиеся снизу голоса. Кто-то пожаловал к ним. Взглянув в зеркало и машинально поправив прическу, она спустилась в вестибюль приветствовать их, полагая, что это гости. Но, едва завидев трех официальных представителей в сопровождении двух вооруженных охранников, она замерла.

— Синьор Торризи, — в напыщенно-торжественной манере обратился к Доменико старший по должности чиновник. — Именем дожа и Венецианской республики я должен арестовать вас по обвинению в государственной измене!

У Мариэтты вырвался сдавленный вскрик, и она бросилась к мужу, повиснув на его руке. Доменико молчал. Он никогда не мог предположить, что ему когда-нибудь будет предъявлено такое чудовищное обвинение, хотя допускал, что некоторые его радикальные высказывания дошли до самых высоких сфер, за них был готов отчитаться на любом уровне и доказать, что они, не более чем проявление тревоги за судьбу Республики, но время для того, чтобы выступить открыто, еще не наступило. Не играло никакой роли, что инициатором этого являлся Филиппо. Доменико усматривал во всем этом стремление Филиппо отомстить за сделанное Антонио — его родным братом. Но государственная измена! Мариэтта безмолвствовала, по тому, как она дрожала, прижавшись к нему, он понимал, каково ей сейчас, и взял ее руку в свою.

— Я должен быть в Венеции и рассеять эти беспочвенные, абсурдные обвинения, — заявил он.

Доменико и чиновник обменялись поклонами. Затем ему было позволено на несколько минут остаться наедине с Мариэттой, пока их слуги были заняты упаковкой самого необходимого. Доменико, подойдя к ящичку, извлек оттуда снабженный печатью документ.

— Слушай внимательно, Мариэтта. Этот документ наделяет тебя полным правом вести дела дома Торризи на период моего отсутствия. Я предпочел заблаговременно составить его, но лишь на всякий случай, ибо никогда не думал, что он понадобится мне так скоро. Сейчас я хочу, чтобы ты тотчас же отправилась во дворец.

— Все сделаю так, как ты велишь.

— Ты должна рассчитывать, что суд может затянуться.

— А почему, если ты — невиновен?

— Потому, что это дело рук Филиппо, а также его приспешников, теперь я уже нисколько не сомневаюсь. Он сплел вокруг моего имени целую паутину лжи, обзавелся целой толпой лжесвидетелей, которые наверняка сумеют убедить суд и Совет Десяти, в конце концов, они будут вынуждены принять решение о моей виновности.

— Я смогу навещать тебя?

— Думаю, что да. Впрочем, ввиду серьезности обвинения может быть и запрещено. Мариэтта, сохрани всю свою выдержку, а в том, что она у тебя есть, я не сомневаюсь.

— Я люблю тебя! — горячо воскликнула Мариэтта.

— И я тоже, — тихо проговорил он, глядя в ее полные отчаяния, блестевшие слезами глаза. — И я буду тебя любить до конца дней своих.

Няня привела Елизавету, и девочка тут же бегом бросилась к ним. Доменико подхватил ее на руки, и она сразу же показала пальчиком на зеркало.

— Пойдем туда, папа! Давай поиграем в зеркало!

Он покачал головой.

— Ты сегодня моя, малышка, а зеркалу я тебя не отдам. — Когда она увидела, что лицо отца серьезное, она пальчиками попыталась развести уголки его рта, желая заставить его улыбнуться, и он улыбнулся, чтобы не расстраивать девочку, а Елизавета обхватила ручонками его шею. — Я сейчас отдам тебя мамочке, потому что мне надо ехать в Венецию.

— И я с тобой, — стала упрашивать она — Елизавета очень не любила, когда ее оставляли.

Мариэтта забрала у Доменико девочку.

— Не сегодня, Елизавета. Завтра я сама тебя отвезу туда.

Доменико обнял их обеих. Поцеловав девочку в розовую щечку, он, прижав к себе Мариэтту, подарил ей долгий и страстный поцелуй.

— Не давайте друг друга в обиду, — сказал он на прощание и повернулся, чтобы уйти.

Мариэтта с Елизаветой на руках направились к выходу, чтобы посмотреть, как он уходит. Сойдя вниз, Доменико еще раз обернулся и затем уселся в ожидавшую его шлюпку, в которой находились чиновники и охрана.

Ее испытания на этом не кончились. Двое оставшихся чиновников устроили обыск и обшарили буквально каждый угол, потребовав для прочтения и документ, врученный ей Доменико. Когда Мариэтта позже вернулась в Венецию, она с ужасом обнаружила, что обыск был и во дворце, но, к ее удивлению, он не сопровождался традиционными для таких мероприятий расшвыриванием бумаг и опрокидыванием мебели. Впрочем, затея эта была пустая с самого начала, поскольку в этом дворце имелось более чем достаточно тайников, обнаружить которые никому из посторонних не под силу.

После бесчисленных допросов у Главного инквизитора была, наконец, установлена дата начала судебного процесса над Доменико. Проходил он в зале Совета Десяти во Дворце герцога. В огромном помещении с расписным потолком, на котором разыгрывались сюжеты триумфального прошлого Венеции, Доменико предстал перед судом дворян. Согласно венецианским законам, он мог быть судим лишь равными себе по положению. В этот период Мариэтте дозволялось видеть его ежедневно и один час проводить с ним, но дверь в комнату, где они находились, оставалась открытой, и стражник имел возможность следить за ходом их беседа. Во время своего первого визита Мариэтта принесла хранившуюся в его спальне миниатюру, где была изображена сама, а на другой — Елизавета.