Венецианская маска. Книга 2 - Лейкер Розалинда. Страница 20

— Ладно, позже, — не стала протестовать она. Доменико дрожащими пальцами стал расстегивать ее корсет. Мариэтта, мягко отстранив его руку, принялась освобождаться от него сама.

— Нет, дай мне это сделать, — тихо прошептал он.

И они вскоре отдались желанию, снедавшему их все эти годы, так и не находя удовлетворения. И эта любовь на узкой тюремной постели показалась Мариэтте самой сладостной и прекрасной из всего, что ей довелось с ним пережить. Они любили друг друга исступленно, намертво сплетаясь, казалось, были готовы задушить друг друга в объятиях, и чрево ее в экстазе отверзлось, и она в ту ночь зачала от него…

Свеча, которую они не пожелали затушить, и без того почти огарок, догорела до самого основания, и Доменико поднялся, чтобы зажечь новую. Когда он вернулся и снова лег, Мариэтта, повернувшись набок и подперев ладонью щеку, стала расспрашивать его о том, как до него доходили присылаемые ею припасы и что ему еще нужно.

— Мне удалось продать здесь несколько моих сюртуков, несколько пар перчаток и туфель. Стражники готовы купить что угодно, в особенности, если это вещи более-менее добротные, да цены здесь не такие, как там, — он многозначительно показал рукой туда, где лежала ночная Венеция. — Во всяком случае, пока у меня есть немного денег, и этого мне пока хватит на мытье, бритье и свечи.

— Я принесла тебе два мешка золотых монет. Это выручка за одно из колец.

— Целых два? Один можешь забрать обратно, как мне кажется. А вот один мне ох как пригодится. Мне этих денег очень надолго хватит.

Мариэтта положила руку ему на плечо.

— Кто знает, может твою невиновность удастся доказать еще до того, как ты потратишь и четвертую часть из них.

— Я ведь уже пытался доказать ее, привлекая тех, кто готов был выступить за меня, но ведь этих лжесвидетелей, купленных Челано, было столько, что они все же сумели опрокинуть защиту. Кто бы мог подумать, что здесь, в Венеции, где каждый гражданин имеет право на бесплатную и объективную защиту, я, один из тех, кто обязан был заботиться о том, чтобы это право неукоснительно соблюдалось, сам стану жертвой беззакония и коррумпированности?

Ее успокоило, что он не утратил чувства здоровой озлобленности, что, несмотря на все муки, через которые ему было суждено пройти, он все же не утратил способности объективно воспринимать положение вещей.

— Себастьяно просил меня передать тебе, что, как только времена хотя бы на самую малость изменятся, он непременно направит петицию от твоего имени дожу Венеции с подписями очень многих из тех, кого ты хорошо знал.

— Передай ему, что я очень тронут этим проявлением его заботы, но, к сожалению, питать иллюзий на этот счет просто не в силах.

— Но ведь дож принадлежал к числу друзей вашего дома! Он несомненно…

— В его глазах я — человек, выступивший против него самого и против Республики. Изменник. Но я всегда, пока жив, буду делать для Республики то, что делал, и нисколько не сожалею о том, что это привело меня сюда.

— Я не сомневаюсь в том, что ты поступил правильно, — наклонившись, Мариэтта поцеловала его в губы.

— Кто сейчас живет в палаццо Торризи? — спросил Доменико. — Уж не Челано ли решил его занять, надеюсь?

— Что ты? Я слышала, что он пытался его выкупить, но, поскольку это теперь собственность государства, ему было в этом отказано. Дворец так и не открывали с тех пор, как он был опечатан. Мне думается, все ценные вещи были перевезены в сокровищницу дожа, но все окна по-прежнему закрыты ставнями. Так что, я думаю, он будет так стоять запертый до тех пор, пока ты не станешь свободным человеком и не заявишь о своих правах на него.

Он покачал головой.

— Если меня когда-нибудь и выпустят на свободу, так это лишь ценой моего изгнания за пределы Республики, а что же касается того, что мне когда-то принадлежало, то мне никто не вернет ни гроша.

— Но в безденежье мы не увязнем! Остались все драгоценности за исключением того кольца, которое я решила продать. Нам достаточно продать их всего несколько, и нам уже хватит денег, чтобы уехать отсюда далеко-далеко и начать жизнь сначала.

— Хватит, — задумчиво согласился он и решил перенестись из области фантазий в действительность. — Покажи мне те подарки, о которых ты говорила.

Встав с кровати, она стала вынимать содержимое карманов плаща и выкладывать все на стол. Похожие на кисеты кошельки мягко звякнули, когда она ставила их. Здесь были и газеты, заботливо перевязанные ленточками, засахаренные фрукты, одна недавно вышедшая книга, стопка карточек, шахматный набор, правда, без доски.

— Я подумала, что ты сам сможешь разметить стол или какую-нибудь дощечку.

— Конечно, конечно! Это просто чудо!

— Доменико, посмотришь все, когда я… — Мариэтта осеклась. — Но есть один подарок, который я обещала Елизавете показать тебе сразу же.

— Дай его мне.

Она протянула ему небольшую, обтянутую кожей коробочку. Открыв ее, он обнаружил новую миниатюру Елизаветы, которая была нарисована вскоре после ее последнего дня рождения, когда девочке исполнилось девять лет. Какое-то время он молча глядел на ее изображение на маленьком портрете, и потом произнес:

— А теперь она похожа на Элену, как никогда прежде. Ты не знаешь, кто ее отец?

Мариэтта была настолько ошеломлена сказанным и тем, каким спокойным тоном Доменико произнес эти слова, что невольно закрыла лицо руками, и в неосознанном желании спрятаться, укрыться от его дальнейших расспросов прижалась лицом к коленям. Плечи ее вздрагивали.

— Так ты знаешь! Боже праведный! Ты знаешь обо всем! И как давно?

— Я всегда подозревал, что существовала какая-то тайна, связанная с появлением на свет Елизаветы, я чувствовал, что от меня всегда что-то скрывали. Иногда ты была такой отстраненной, замкнутой. Вначале мне казалось, что роды твои были настолько тяжелыми, что ты была на пороге смерти, но, в конце концов, Адрианна разуверила меня в этом. А твое нежелание принять от меня этот подарок, который я привез тебе из России? Ты ведь ни за что не хотела носить ее, эту парюру, хотя до меня доходили высказывания в кругу твоих знакомых, что красивее ты отроду ничего не видала. Поскольку не в твоих привычках говорить что-то просто так, лишь бы сказать, все это меня очень настораживало. Когда мы, наконец, обсудили с тобой все эти сложные вопросы, ну помнишь, тот проклятый отчет моего шпика, и когда все стало вроде бы налаживаться, я перестал думать обо всем этом, просто выбросил из головы. А потом произошел этот эпизод вечером в опере, когда мы ни с того, ни с сего сталкиваемся нос к носу с Эленой Челано на лестнице в опере.

Мариэтта, все еще не в состоянии смотреть ему в глаза, едва слышно выдавила.

— Мне кажется, я знаю, что ты хочешь сказать.

— Хочу сказать, что я заметил сходство их именно тогда, когда Элена улыбнулась мне, у меня сразу же возникло впечатление, что вот передо мной стоит наша взрослая Елизавета. На следующий день, когда кружил Елизавету по залу на руках и мы остановились перед зеркалом, я вдруг внезапно увидел в ней ее мать, и это было так, будто мне кто-то на ухо прокричал, что Элена действительно ее мать. И после этого все стало на свои места.

Мариэтта задумчиво подняла голову и отняла руки от лица.

— Я не понимаю, как я смогла все это вынести!

— Я тоже временами страшно мучился.

— Но ты все же ничего мне не говорил!

— Я полюбил девочку. Слишком долгое время я считал ее своей родной дочерью, и теперь мне уже трудно представить себе, что она на самом деле не моя. А что же произошло с нашим ребенком? У тебя случился выкидыш?

— Нет, он родился мертвым.

— О Боже! — простонал Доменико. Он сидел на кровати, подобрав одну ногу под себя, обхватив другую сложенными вместе руками, с выражением отчаяния на лице, с полузакрытыми глазами. Мариэтта сначала неуверенно, но потом, осмелев, рассказала без утайки ему всю эту историю. За все время, пока слушал, Доменико даже не пошевельнулся и не открыл глаз. Когда она высказала ему все, что хотела, не забыв напомнить даже и о том, что Елизавета имеет в себе примесь крови Челано, он по-прежнему, казалось, оставался совершенно безучастным. Именно это и беспокоило больше всего Мариэтту. Если бы Доменико вдруг разгневался и принялся бы обвинять ее во всех смертных грехах, это было бы хоть и не совсем желательной, но все же естественной реакцией любящего человека на все, что между ними произошло, и тогда она могла бы счесть это наиглавнейшим признаком выздоровления, прощания с застарелыми обидами и недомолвками прошлого. Его молчание можно было расценить как свидетельство того, что его страдания действительно глубоки, как и душевная боль, ими причиняемая. Она даже не решилась сейчас просто дотронуться до Доменико.