Миланская роза - Модиньяни Ева. Страница 56

Между магнатом авиационной промышленности и старым слугой завязался странный диалог.

— Неужели моя мать так говорит? — удивился Риккардо.

Странно звучала в устах Розы крестьянская мудрость.

— Именно так, — подтвердил старик. — Вы с ней похожи, а как встретитесь, искры летят в разные стороны.

— Роза Летициа никогда не питала ко мне особой любви.

— Да ты дальше собственного носа не видишь, — упрекнул его Клементе.

— Моим братьям досталось больше материнского тепла, — заявил Риккардо.

В голосе его звучала обида заброшенного ребенка. Старому Клементе, словно отцу, открывал Риккардо тайники собственной души. Клементе и вырастил его, как сына. Потому старый слуга позволял себе называть Риккардо на «ты».

Оба смущенно помолчали.

— Хочешь услышать правду? — спросил старик, наклонившись к гостю.

— Хотелось бы.

— Так знай, тебя она любила больше, чем кого-либо. Ты — самый любимый из трех ее сыновей.

— Жаль, но я этого как-то не заметил, — съехидничал Риккардо.

— Ты ведь плод последней, а может, и единственной большой любви в жизни Розы.

— Очень трогательная история, — иронично отозвался Риккардо.

— Все истории о любви трогательны, — с чувством произнес Клементе.

— Она всегда называла меня негодяем.

— Мы сами придаем слову тот или иной смысл. Она так называла тебя любя.

— Но держала меня подальше от семьи.

— Чтобы не выдать себя. Потому что боялась: твои братья заметят, что мать предпочитает младшего.

Риккардо стукнул кулаком по мраморному столу.

— Любишь ты сказки рассказывать!

— Я говорю правду. И говорю потому, что впервые за много лет ты спросил меня. Когда, один за другим, умерли твои братья, Роза решила, что Бог наказал ее: она слишком мало любила сыновей.

— Согласись, странноватая материнская логика.

— Но ведь и ты ничего не делал, чтобы вызвать нежность матери. В удобный момент завладел семейным делом. Ты очень ловко избавился от невесток и племянников. Но ты ведь избавился и от матери. Понимаешь, Риккардо Летициа?

Риккардо взял стакан, пригубил, стараясь не смотреть в глаза старику.

— Я хотел только показать, на что способен. Она должна была узнать, чего я на самом деле стою. Я достоин стать ее преемником, потому что научился всему у нее, хотя она и не хотела меня ничему учить. И я победил.

Губы Риккардо чуть дрожали.

— Вы похожи, вы совсем одинаковые, — настаивал Клементе на своем. — Инстинкт, интуиция, страсть к театральным эффектам. Неужели вы не отдаете себе отчет в том, что и слова имеют вес?

Риккардо обхватил голову руками.

— Может, я все делал неправильно? — спросил он. — Неправильно вел себя со своими детьми, с матерью и еще с…

— С Глорией?

— Да, с Глорией, особенно с ней.

— Знавал я в детстве одного священника, — сказал Клементе. — Он учил меня: людям свойственно ошибаться, но настаивать на ошибке — это от дьявола. Вот я и спрашиваю, зачем ты упорствуешь, зачем ты лишаешь себя и девушку счастья?

— Я сам задаюсь этим вопросом, Клементе, — с горечью ответил Риккардо.

— Ты вбил себе в голову, что испытываешь к ней только родственные чувства. А обнаружив, что это не так, заставил ее выйти замуж за нелюбимого. Все прочее — лишь следствие твоих ошибок.

Риккардо в любой момент мог остановить этого мудрого, безжалостного старца, но ему хотелось, чтобы его отругали как следует за те глупости, что он натворил. Любому другому он за такие слова голову бы оторвал, но Клементе, семейный колдун, мог вещать свободно.

— Все, все сделано неверно, — твердил Риккардо, припомнив и последние неудачи корпорации.

— Ты отказался от единственной любви, от смысла твоей жизни, — осудил его Клементе.

— А ты? — с вызовом произнес Риккардо.

— Что я? — покраснел Клементе.

— Ты вообще отказался от жизни ради нее. От любви, от семьи, от женщин.

Риккардо наносил удар за ударом, но Клементе лишь сострадательно улыбнулся.

— Я жил самой прекрасной мечтой, какая только может быть дарована человеку, — сказал старик. — Я жил рядом с ней, ради нее и для нее. Я вырастил ее детей и увидел внуков. Она прожила жизнь у меня на глазах. И, надеюсь, я как-то помог ей. Я был для нее опорой в дни бедствий и горестей.

— А теперь?

— А теперь мы оба ждем, когда закроется за нами дверь, — без тени грусти произнес Клементе. — Мы исподволь следим друг за другом. Мы получили то, чего желали, — и я, и она.

— А я не сумел стать отцом для собственных детей, женился не на той женщине и жизнь прожил не так.

Он протянул Клементе пустой стакан.

— Налей еще. Моя мать так и не узнает, как я люблю ее малиновый сок.

— Твоя мать, — сказал Клементе, — хоть у нее и не осталось сил, сделала бы тебе огромную бутыль малинового сока. Стоит только попросить.

— Не моя вина, что я такой, какой есть.

— Вина… — философски заметил верный слуга, — это очень красивая дама, но никто с ней связываться не хочет…

Небо за окном затянули тучи, а в сердце Риккардо вспыхнуло неодолимое желание.

— Я хочу увидеть Глорию, — признался он.

— А где она? — спросил Клементе.

— Уехала два дня назад к Розе, в Имберсаго, укрылась там. Что ты посоветуешь?

— Поступай так, как подсказывает тебе сердце.

Сердце подсказывало повидать Глорию. Надо хотя бы прояснить историю с Раулем в Лос-Анджелесе. Правда, Риккардо уже провел тайное расследование и никаких подтверждений словам Консалво Брандолини не обнаружил.

Глава 3

В салоне «люкс» лайнера «ДС-10», летевшего в Италию, сидели рядом Сильвано Санджорджо и Соланж. Великий модельер держал руку девушки. Он откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза и с упоением вспоминал те волнующие моменты, что неузнаваемо изменили его жизнь. Сколько времени с тех пор прошло? Минуты, часы, дни, вечность? А может быть, до Соланж вообще ничего не было, и только с ней родились на земле любовь, разум, красота?

Единственным эпизодом, заставившим его спуститься с райских небес на землю, оказались два фотографа, от которых едва удалось оторваться в Лэксе, международном аэропорту Лос-Анджелеса. Они с Соланж спрятались в зале для почетных гостей. Впервые в жизни он убежал от репортеров. Теперь он оберегал от посторонних взглядов собственный мир.

«Нет, жизнь — это такое приключение, которое стоит пережить, — подумал Санджи. — Хотя бы для того, чтобы посмотреть, чем оно закончится…»

Впервые в жизни он овладел женщиной, испытав при этом несказанное наслаждение. Он утонул в ней, ощутив те же чувства, которые испытывал мальчишкой, погружаясь в теплые воды реки своего детства. Соланж была не просто женщиной, она была мифическим существом, другом юности, за которого не страшно умереть, музой-вдохновительницей. Он знал, что Соланж не испытывает к нему такого же чувства, но скоро она будет боготворить его, ибо вдвоем они явят чудо творчества.

Самолет достиг конца взлетной полосы, взревели моторы, и через тридцать секунд лайнер взлетел в небо, разорвав пелену облаков. Санджи смотрел на Соланж. Он разыскал ее на ранчо у Роберты после исчезновения Рауля. Соланж Мартинес бродила из одной комнаты в другую, спрашивая себя, что она делает среди этих сумасшедших, возглавляемых пророком, богатым, как Крез. Глава общины прибывал каждый день на роскошном «Бьюике», какого не мог себе позволить и Папа Римский. Он проводил несколько часов на лугу, в окружении молодых адептов секты, а потом уезжал. Соланж, привыкшую к суматохе большого города, пугал этот непонятный безмолвный ритуал. Она не понимала кришнаитов, а Роберта, у которой Соланж пыталась узнать что-нибудь о Рауле, хранила молчание.

Что все это значило? Почему молодой человек, явно в нее влюбленный, исчез вот так, без предупреждения, не попрощавшись? Еще за несколько часов до этого он называл ее единственной женщиной в мире. Ввязавшись в эту историю, Соланж постоянно испытывала сомнения. Единственное, в чем она не сомневалась, — это в двадцати тысячах долларов, положенных на ее имя в банке Акапулько. Настоящие, реальные деньги, придававшие Соланж уверенность. Она как реликвию хранила квитанцию о переводе денег. Но все остальное казалось ей хрупким и недолговечным, словно песочный замок у кромки волны. К тому же она не знала языка, и это ей очень мешало.