Во имя любви: Искупление - Карлус Мануэл. Страница 29

Стоило ему вернуться с работы, как малышня сразу же бросалась к нему со всех ног, а он приседал на корточки, позволяя детям взбираться на плечи, на руки, повисать у него на шее. А потом нес их всех на себе к широкому дивану, падал на него вместе с детишками, образуя кучу малу.

Навозившись вдоволь с отцом, дети наконец чинно усаживались вокруг него и наперебой рассказывали о том, что произошло с ними за день – во что играли, чему новому научились, – а также обращали к Марселу свои бесконечные «почему». И он с искренним интересом выслушивал каждого и терпеливо отвечал на все их вопросы.

– Папа, а ты где был сегодня? – спрашивал обычно Марселинью – самый старший и самый любознательный.

– Да, папа, расскажи, в какую работу ты работал! – подхватывали хором Жуанинью и Алисия.

И Марселу начинал с того, что объяснял им, как правильно следует говорить, а уже затем в доступной форме докладывал, где был и что видел, зачастую выдумывая какие-нибудь занимательные подробности, не существовавшие в действительности.

Ребятишки слушали его, затаив дыхание, с одинаково горящими глазенками, и в такие минуты Марселу казалось, что все четверо детей похожи друг на друга, как родные по крови братья и сестры.

Характеры у них, правда, были абсолютно разные, так же как и темпераменты.

Марселинью был мальчиком спокойным и уравновешенным. Он рано научился читать и очень неплохо рисовал – словом, пошел в папу Атилиу, чему тот был несказанно рад.

Жуанинью и Алисии больше нравились подвижные игры. Оба озорные и непоседливые, они то и дело затевали какие-нибудь проказы и, по шутливому выражению Марселу, представляли собой стихийное бедствие. Причем, когда родители или няня делали замечание одному из них, другой тотчас же вставал на его защиту и вступал в пререкания со старшими. А если один, падая, ушибал лоб или коленку, то ревели оба, да так громко, что на их ор сбегалась вся прислуга.

В таком поведении близняшек, конечно же, угадывались гены покойной Лауры, и это поначалу весьма раздражало и беспокоило Марселу. Он даже пытался воспитывать этих детей в большей строгости, нежели Марселинью.

– Я не хочу, чтобы они выросли такими же вздорными, как Лаура! – говорил он Эдуарде. – Мы с тобой просто не должны этого допустить! Ты, пожалуйста, будь с ними построже.

Эдуарда приходила в отчаяние от таких слов мужа. Ей было жалко и детишек, и Лауру, которая погибла, так и не увидев, как подрастают ее сын и дочь. Поэтому Эдуарда до хрипоты в голосе спорила с Марселу о методах воспитания.

– Жуанинью и Алисия – абсолютно нормальные дети, – твердила она. – Живые, подвижные. И все их проказы – от избытка энергии, а вовсе не от вздорности характера.

– Я это и сам вижу, – отвечал Марселу. – Но то, что сейчас нам кажется невинными шалостями, со временем может обернуться дерзостью и неуравновешенностью. Вспомни, какой была их мать…

– Их мать – я! И мне лучше знать, как воспитывать Алисию и Жуанинью! Поверь, я же их чувствую и понимаю всем сердцем. Они хорошие, добрые дети. Ласковые. Умненькие. И с ними – не соскучишься!

– Это уж точно! – добродушно улыбался Марселу.

– А то, что в них проявляется какая-то частичка Лауры, так это даже справедливо, – продолжала Эдуарда. – Нельзя же, чтобы человек ушел навсегда, не оставив никакого доброго следа. Ты вспомни, как меня сразу начинало колотить при одном упоминании о Лауре. Но после ее смерти эта неприязнь у меня прошла. И тебе надо разобраться в своих чувствах, а точнее – в своих комплексах!

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, кроме того, что сказала. Это твой комплекс, который ты должен изжить в себе, а не искать недостатки в Жуанинью и Алисии. Ведь ты до сих пор не можешь простить себе того вечера, когда пошел на поводу у Лауры и, уж извини, переспал с ней. Чувствуешь себя виноватым. Испытываешь досаду. И невольно переносишь ее на Жуанинью и Алисию.

Марселу вынужден был признать правоту жены.

– Какая же ты у меня тонкая и чуткая! – сказал он ей спустя некоторое время. – Лучше всякого психоаналитика разобралась в моих комплексах и помогла от них избавиться.

– Так мы же с тобой живем бок о бок столько лет! – улыбнулась в ответ она. – За это время уже можно научиться понимать друг друга. Как ты считаешь?

– Научиться понимать – можно, а вот изучить полностью – нельзя. Я в тебе до сих пор чуть ли не каждый день открываю что-то новое!

– И я в тебе – тоже! Наверное, так будет продолжаться всю нашу жизнь, и, по-моему, это замечательно!

– Да, это счастье, что мы с тобой нашли друг друга! – с нежностью произнес Марселу и поцеловал Эдуарду. – А дети у нас какие хорошие!.. Меня только Анжела немного беспокоит. Посмотри! Сегодня она подарила мне свой рисунок и пояснила: «Это я, а это – мой братик». Я спросил, как его зовут – Марселинью или Жуанинью, но она, как всегда, твердит одно и то же: «Просто братик». Неужели ей одиноко среди старших детей?

– Нет, это просто фантазия, – не разделила его беспокойства Эдуарда. – Я же тебе уже не раз объясняла. Она смотрит на Алисию и думает, что у каждой девочки должен быть брат-близнец, с которым можно было бы вот так же носиться по дому, кувыркаться и распевать песни, как это делает наша бойкая и шустрая парочка. Жуанинью и Алисия действительно чаще всего играют друг с другом, у них общие пристрастия. А Анжела больше тянется к Марселинью, но он все-таки значительно старше, и ему с ней иногда бывает скучно. Вот она и мечтает о братике, который бы подходил ей по возрасту.

– Так значит, ей все же одиноко?

– Нет. Анжела играет вместе со всеми. Старшие не обижают ее. Просто она во всем хочет подражать Алисии.

– Но она твердит о братике с тех пор, как научилась говорить. Может, нам надо взять еще одного мальчика – трехлетнего, специально для Анжелы?

Эдуарда внимательно посмотрела на Марселу и, убедившись, что он не шутит, решительно возразила:

– Ты представляешь, что говоришь? Это ж не игрушку купить! Трехлетний ребенок – уже вполне сложившийся человечек. Нет, детей надо брать на воспитание грудными, чтоб можно было их формировать по своему усмотрению. Ты не вздумай пообещать Анжеле, что «купишь» ей братика! Она подрастет еще немного и забудет об этой детской фантазии.

– Наверное, ты права, – согласился Марселу. – Дети в таком возрасте – все равно, что обезьянки. Вспомни, как они все стали повторять вслед за Марселинью: мама Элена и папа Атилиу!

Он засмеялся, припомнив, как все четверо приветствуют Элену и Атилиу, когда те приезжают в гости, бросаются им навстречу с криком: «Мама Элена и папа Атилиу приехали!» А когда видят входящих Мег и Тражану, то так же хором орут: «Дедушка и бабушка приехали!» И те не возражают, считая своими внуками всех четверых.

Бранка, которую дети тоже зовут бабушкой, однажды даже пошутила по этому поводу с некоторой обидой:

– Надо же, как Элена все устроила! Она им, значит, мама, а мы с Мег – бабки!

Эдуарда тоже засмеялась, догадавшись, о чем подумал ее муж.

С некоторых пор они научились понимать друг друга настолько, что зачастую могли обходиться и без слов.

Несмотря на то что у Бранки было трое родных внуков и двое приемных, она видела их довольно редко и как бы не считала своими. Возле детей Марселу постоянно хлопотали то Элена и Атилиу, то Мег и Тражану. А сына Леонарду вообще опекали три деда – Атилиу, Нестор и Педру, две бабушки – Сирлея и Элена, и одна прабабушка – Ленор.

Как-то Бранке довелось присутствовать на общем семейном празднике, устроенном в честь ее же дня рождения, так она весь вечер страдала от ревности и зависти, поскольку Элена, Мег. и Сирлея только и говорили, что о внуках. А Бранка в этом оживленном разговоре не могла и слова вставить.

После того вечера она и потребовала от Милены:

– Я хочу иметь своего внука! Ты должна мне его родить!

– Бранка, откуда этот тон? – усмехнулась в ответ Милена. – Что-то я давненько его не слыхала. Неужели ты выздоровела?