Проклятие любви - Гейдж Паулина. Страница 3

Он говорил абсолютно невозмутимо. На его лице появилось выражение учтивого безразличия, и Тейе не могла определить, сердится он или просто насмехается над ней, напоминая об остатках своего могущества.

– Хорошо, – с готовностью сказала она, чувствуя, как внезапно заледенели пальцы на руках. – Скажи слово фараона, владыка. Я сама прослежу, чтобы приказание было выполнено. Я твоя верная подданная. Я умею повиноваться. А потом, когда ты, в свою очередь, умрешь, я с чистой совестью удалюсь в свои владения, считая свой долг исполненным. Какая разница, что решать, кто наследует корону, будут низкородные и что в схватке за престол Гора они зальют Египет своей кровью? И конечно, меня не должно волновать то, что Могучий Бык не оставил после себя царского семени!

Он долго смотрел на нее не мигая, потом медленно кивнул.

– Это убийственный довод, – проворчал он. – Узри, моя надменная Тейе, я, наконец, тебя послушаюсь. И больше не тыкай меня носом в эту мучительную смесь гордости и чувства потери, что живет в моей душе. Смерть Тутмоса – суровая плата, востребованная богами за могущество и власть, которыми я обладал всю жизнь. – Он вяло улыбнулся. – Им бы следовало служить у меня в царском казначействе. Я согласен. Пусть его освободят. У меня было все, но теперь мне пора уходить, мой путь на этой земле закончен, и уже не важно, болезнь разрушит мое тело или я погибну от ножа убийцы. По крайней мере, я еще в силах избавить тебя от стаи лающих шакалов, которые сбегутся к тебе, если я умру без объявления официального наследника. Но не надейся, что сможешь отдать ему Ситамон. Она нужна мне самому.

Слабея от облегчения, которое она не осмелилась выказать, Тейе выпалила:

– Я подумывала о Нефертити.

Фараон неожиданно опять рассмеялся. Потом повернулся, схватил ее за шею и начал сжимать ей горло. Золотая цепь, на которой висела пектораль со сфинксом, больно врезалась в тело, но она знала, что лучше не выказывать страха и не сопротивляться.

– Семейная традиция, – хрипел он, встряхивая ее и все сильнее стискивая горло. – Вот что тебе нужно! И снова ты пытаешься завладеть троном от имени шайки авантюристов-митаннийцев. Ибо вы, митаннийцы, – авантюристы, все вы верные слуги короны, достойные всяческих наград, но пусть сжалятся боги над тем фараоном, что встанет у вас на пути.

– Ты несправедлив, Гор. Три поколения моей семьи беззаветно служили Египту, – с трудом выдохнула она. – Мой отец не заставлял тебя делать меня императрицей. У него не было возможности. Ты сам возвел меня в божественный сан.

Внезапно он отпустил ее, и она попыталась незаметно отдышаться.

– Я любил Иуйу. Я верил ему. Я люблю тебя и верю тебе, Тейе. Мне очень плохо. Иногда я уже не в силах выносить эту боль. Кассия, гвоздичное масло, мандрагора – ничего не помогает.

– Я знаю, – сказала она, поднимаясь. – Только это поможет.

Положив руки ему на плечи, она наклонилась и поцеловала его. Он тихо вздохнул, опуская ее себе на колени, и вскоре его губы отыскали ее накрашенный сосок. Так много изменилось, Аменхотеп, но только не это, – подумала она, радостно покоряясь ему. – Несмотря ни на что, я до сих пор обожаю и боготворю тебя.

– Нефертити? – прошептала она и вскрикнула: он укусил ее.

– Если хочешь, – ответил он с дрожью наслаждения в голосе.

Потом стянул парик с ее головы и запустил руки в ее длинные локоны.

Перед самым рассветом она покинула его, мирно спящего, забывшего на несколько часов о своей боли. Ей хотелось остаться с ним, качать его и баюкать, тихо напевая, но вместо этого она подобрала свой парик, снова застегнула иектораль со сфинксом на покрытой синяками шее и вышла, медленно закрыв за собой дверь. Суреро и ее вестник спали: один, согнувшись, на табурете, другой на полу, привалившись спиной к стене. Факелы в длинном коридоре погасли, стражники сменились, их лица казались усталыми и осунувшимися, но взгляд был неизменно бдительным. В эфемерную прохладу летней ночи вливался бледный серый свет. Тейе уже хотела легонько тронуть вестника носком сандалии, как вдруг услышала шорох за спиной и обернулась.

Посреди коридора в нерешительности застыла Ситамон; белый лен короткой накидки, тонкой, как паутинка, пенился, обнимая точеные плечи. Она была без парика, непокорные каштановые волосы вились у лица, схваченные серебряным обручем. На руках были серебряные амулеты, а на груди – ожерелье из серебряных сфинксов и скарабеев. Тейе, обессиленная и пресытившаяся, посмотрела на девушку, и вдруг у нее явственно возникло ощущение, что она смотрит назад сквозь годы и видит себя; на секунду она замерла, с болью осознавая, что прошлого уже не вернуть. Тейе шагнула навстречу дочери.

– Он не нуждается в тебе сегодня, Ситамон, – сказала она; от звука ее голоса вестник проснулся и вскочил. – Он уснул.

Увидев, как на надменном лице дочери промелькнули ревность и разочарование, Тейе ощутила внезапный прилив чисто женского превосходства. Не пристало императрице радоваться, препятствуя Ситамон в осуществлении ее желаний, – подумала она покаянно. – Подобная мелочность – удел стареющих наложниц больших гаремов. Она тепло улыбнулась. Ситамон не ответила на ее улыбку. Постояв немного, девушка чопорно поклонилась и исчезла в сонном полумраке.

Возвратившись в свои покои, Тейе перекусила под звуки лютни и арфы, обычно будившие ее по утрам, и послала за Неб-Амоном. Он ожидал вызова и явился быстро – полноватый, приятный человек в длинном, до пола, платье писца, с наголо выбритой головой и безупречно накрашенным лицом. Освободившись от груза свитков, он поклонился, воздев к небу раскрытые ладони.

– Приветствую тебя, Неб-Амон, – сказала Тейе. – Слишком жарко, чтобы заниматься делами, сидя на троне, и я решила прилечь. – Что она и сделала, прислонившись затылком к прохладному изгибу подголовника из слоновой кости. Пиха укрыла ее покрывалом, а носитель опахала принялся обмахивать голубыми перьями. – Я прикрою глаза, но мои уши останутся открытыми. Садись.

Писец сел в кресло рядом с ложем, Пиха вернулась в свой угол.

– Здесь не так много стоящего внимания царицы, – начал Неб-Амон, перебирая папирусы. – Из Арзавы [7] обычные жалобы на вторжение хеттов, и, конечно, письмо от хеттов с протестом против набега Арзавы через их общую границу. Я сам могу ответить на это. Из Кардуниаша [8] – сразу после традиционного приветствия – просьбы прислать еще золота. Я бы не советовал Великому Гору вообще что-либо им посылать. Они получили от нас достаточно, но подкрепляют свои требования завуалированными угрозами заключить соглашения с касситами и ассирийцами в случае, если фараон перестанет присылать им доказательства своей дружбы.

– Фараон проведет на востоке военные маневры, – пробормотала Тейе. – Этого будет довольно. Из Митанни есть что-нибудь?

– Да. Тушратта уведомляет нас, что он придержит приданое, пока город Мисриан официально не будет принадлежать ему, то есть пока не пришлют свиток, подтверждающий его право. Золото и серебро он уже получил. Царевна Тадухеппа прибыла в Мемфис. Сообщение доставили сегодня утром. Тейе на миг раскрыла глаза.

– Значит, гарем действительно ожидает пополнения, – пробормотала она. – Несмотря на долгие пререкания, похищение послов, пустые обещания и взаимные оскорбления, малышка Тадухеппа в Египте.

Хотела бы я еще хоть раз увидеть Митанни, – вдруг подумала она. – Родину моих предков. Кто знает, может быть, этот новый царь, Тушратта, – мой дальний родственник. Как странно!

– Что-нибудь еще?

Неб-Амон помедлил.

– Еще нет официального подтверждения, но ходят слухи, что в землях хеттов появился новый царевич. Он сплачивает людей. Похоже, Хеттское царство, в конце концов, оправится от разграбления Богаз-Кёя.

– Возможно, хотя с врагом, которому удалось проникнуть в столицу страны, не так просто справиться. Особенно если его тайно снабжают оружием и продовольствием. – Тейе повернула голову и посмотрела на Неб-Амона невидящим взглядом. Она вдруг нахмурилась. – Мы знаем, что Тушратта воспользовался беспорядками среди хеттов, чтобы укрепить собственные позиции, помогая мятежным государствам – вассалам Хеттского царства. Равновесие власти между царством Митанни, Египтом и Хеттским царством было хрупким, и теперь оно нарушено.