Осень на краю - Арсеньева Елена. Страница 26

– Ты даже не знаешь, как меня зовут.

– Ты тоже не знаешь моего имени.

– Мне говорила девочка, kleine Chinesin, маленькая китаянка. «Мадама Маринка, мадама Маринка...» – смешно передразнил австриец писклявый выговор Сяо-лю. – А меня зовут Андреас, Андреас Левс, я из Вены.

– Андреас? – У Марины невольно сел голос.

– Тебе не нравится мой Name?

– Красивое имя, – пробормотала Марина. – У меня в жизни уже был один... Андреас. Андрей. Это отец моего ребенка.

– Где он сейчас? Auf dem Krieg? На война?

Представить себе Андрея Туманского, товарища Павла тож, в солдатской шинели или даже в офицерском мундире у Марины не хватало воображения.

– Я не знаю. Он бросил меня. А потом меня посадили в тюрьму и отправили сюда, в Х. Я... не знаю, как тебе объяснить. Я была против... царя, против императора. Понимаешь?

– Die Revolution? – спросил он спокойно. – Революция? О да, я понимаю! В Австрии это тоже есть, и в Германии... Ja, ja! Карл Маркс, о! Твоя семья была очень бедная? Вы... как это? Das Proletariat?

– Мой отец – богач, – высокомерно проговорила Марина. – Был богачом, но теперь он умер. Свои деньги он отдал другим людям, потому что я занималась политикой, ушла в die Revolution.

Андреас повернулся на бок, чтобы удобней было смотреть в лицо Марины:

– Я слышал, что russische Revolutionбre, русские революционеры, требуют окончания войны на очень неудобных... как это? На очень плохих условиях для России. Так?

– Русские революционеры желают поражения России, – пояснила Марина. – Потому что поражение России – это поражение царизма! Это вызовет революцию! Победа той России, какая она сейчас, только упрочит путы, которыми скован наш народ.

Она не знала, понятна ли Андреасу ее запальчивая речь. Вдруг до боли вспомнилось, с какой ненавистью на своем каторжном пути из Энска она слушала, как солдаты-конвойные читали вслух газеты: «Подвиг казака Козьмы Крючкова! Вместе со своими товарищами Козьма Крючков, заметив германский разъезд из 22 человек, бросился на немцев. Благодаря резвости своей лошади Крючков обогнал товарищей и врезался один в середину вражеского отряда. Первым ударом Крючков свалил начальника разъезда и затем продолжал рубить немцев, несмотря на полученные раны. Когда у Крючкова выбили шашку, он вырвал у одного из немцев пику и защищался ею до тех пор, пока подоспевшие товарищи не обратили в бегство остатки разъезда». Это быдло, ее спутники-каторжане, уголовные, радостно орали, слушая про то, как русский казак наколол на свою пику германцев. Да-да, в газетах немедленно появилась такая картинка.

А потом некоторые из каторжан рыдали, слезами рыдали, когда спустя примерно недели две конвойный уныло прочел другое известие:

«Известный летчик, штабс-капитан Нестеров, в период подхода наших войск ко Львову, летя с производившим разведку офицером генерального штаба Лазаревым, вследствие порчи аппарата спустился в окрестностях Львова и был замечен австрийскими войсками.

С помощью жителей-поляков летчики уничтожили аэроплан и пешком не только успешно пробрались обратно в свою армию, но и привели с собой пленного австрийского часового, которого взяли на передовых постах.

Сегодня получены сведения, что Нестеров на днях, увидев в районе Жолки летящий над нашим расположением австрийский аэроплан, собиравшийся бросить бомбу, взлетел в воздух, атаковал неприятеля и протаранил чужой аппарат, уничтожив австрийского летчика и предотвратив жертвы в наших войсках от бомбы. Нестеров погиб смертью героя.

Нестеров – первый в мире летчик, совершивший мертвую петлю».

Марине хотелось хохотать от восторга, когда она услышала это. Ведь Нестеров был из Энска, весь город глупо, подобострастно гордился этим защитником самодержавия. И вот он сам затянул на своей шее «мертвую петлю»...

– Россия такая большая страна, – задумчиво проговорил Андреас. – Очень большая! Когда нас, пленных, везли сюда, мы еще ничего не знали о России. Мы вдруг оказались в Маньчжурии. Мы все испугались: зачем нас везут в Китай? Что там будет с нами, в дикой Азии? Начальник поезда сказал: «Вас повезут только через русскую концессию в Маньчжурии, а потом вы снова поедете по русской земле». Мы не поверили. И нашему удивлению не было конца, когда мы узнали, что по ту сторону Китая еще много русской земли. Как тут живут? Наверное, поддерживать сношения с европейской частью страны можно только с помощью телеграфа? Ведь пока письмо дойдет, многое успеет совершенно измениться! Мы подумали: какая глупость, что наше правительство ввязалось в войну с такой огромной страной! Мы никогда ее не победим! Тогда мы не знали, что в этой стране есть люди, которые желают нам победы.

– Думаешь, я одна такая? – горячо сказала Марина. – Нас много! И если вы захотите бежать, найдутся люди, которые вам помогут.

Глаза Андреаса блеснули в темноте:

– Как ты догадалась, что я думал о побеге?

У Марины зашлось от ужаса сердце. Она просто так сказала... она даже не мыслила... Потерять его вот так, сразу? И тотчас поняла, что она не права. Нет, не потерять, а обрести. Здесь, в Х., у них могут быть только тайные встречи. Если она поможет Андреасу бежать и сама убежит вместе с ним, им будет принадлежать весь мир!

– Я почувствовала, – сказала она правду. – Я просто почувствовала это! Всякий человек, оказавшийся в плену, мечтает о свободе. Я – мечтаю. Ты – тоже. Наверное, того же хотят все ваши. И я помогу вам, чем могу. Ты должен обещать мне только одно: ты возьмешь меня с собой. Слышишь, Андреас?

– Я не могу ничего обещать, потому что еще не решил, ввязаться в авантюру или нет, – пробормотал он с ноткой нерешительности, которая уязвила Марину. Почему-то казалось, что после ее слов Андреас должен схватить ее на руки и унести, немедленно унести куда-то... На свободу! А он, оказывается, еще и сам не знает! И как можно называть мечту о свободе, столь естественную для всякого человека, авантюрой? Наверное, дело в том, что он не вполне верит Марине, опасается ее. Ну что ж, это понятно. Хотя у нее есть средство заставить его поверить ей!

– Видишь ли, среди нас, пленных, разное отношение к побегам, – говорил между тем Андреас, мешая русские и немецкие слова. – Только один человек из сотни бежавших добирается до Германии или Австрии, а остальные или гибнут в пути, или их возвращают обратно в лагерь, только на более жестких условиях. Да и для всех остальных после этого режим ужесточается. Раньше, когда нас только привезли сюда, мы чувствовали себя гораздо свободнее. Могли ходить, где хотели, проверки проводили очень небрежно. Русские встречали нас доброжелательно, мы бывали даже в ресторанах. Но после нескольких побегов все поблажки кончились. Мы почти всегда под конвоем и должны носить форму со всеми знаками отличия, чтобы сразу было видно, что мы – солдаты и офицеры враждебной армии. За нарушения нас наказывают. Те случаи, когда нам позволяют посещать врачей в городе или работать по специальности, – совсем редкие случаи. И в нашей стране не одобряются побеги. Наше военное министерство даже уполномочило сестер Красного Креста передать военнопленным, чтобы они перестали делать попытки к побегам, ведь это влечет за собой ухудшение положения остальных военнопленных. Военное министерство даже рекомендует нам во время прогулок давать честное слово начальству лагеря, что мы не будем предпринимать попыток к бегству, – и ни в коем случае не нарушать этого слова.

– Ничего себе! – презрительно фыркнула Марина. – Но ведь ты не делаешь такой глупости, верно?

– На самом деле побег – не простая штука, – проговорил Андреас. – Нужна штатская одежда для нескольких человек, деньги, провизия, желательно лошади, ведь пешком далеко не уйдешь...

Одежду и впрямь добыть нелегко, подумала Марина. Ей самой дать ему нечего. Можно было бы раздобыть у Васильева, но это покажется подозрительным. Зачем одинокой женщине мужская одежда? Эх, Елизаветы Ковалевской, жаль, нет: в госпитале можно было бы раздобыть обмундирование умерших солдат. Такая маскировка – в солдатской форме – стала бы для беглецов самой лучшей. А впрочем, Елизавета Васильевна не стала бы помогать. Она к пленным относилась без особого милосердия, как к врагам. Какая-то знакомая сестра милосердия Красного Креста, побывавшая в немецком лагере для военнопленных русских, написала ей, что наши солдаты содержатся там в поистине нечеловеческих условиях: «Розги, кандалы, травля собаками, подвешивание, распятие, погружение в холодную воду, сокращение и без того незначительного пайка, приклады, штыки и до расстрела включительно – вот применяемые немцами меры для принуждения пленных к работе». Получив ее письмо, Елизавета Васильевна и сорвалась в действующую армию, хотя у нее было море работы в военном госпитале Х.