Любовник богини - Арсеньева Елена. Страница 31

– Какая-то корзина, – пренебрежительно проронил Реджинальд, а Варя так и подскочила:

– Корзина?!

Словно позабыв об огромной высоте, на которой происходило действие, она проворно подвинулась вперед, на освободившееся место погонщика, который с ловкостью обезьяны уже соскользнул по хоботу своего слона и теперь стоял на карачках под защитой его четырех ножищ-столбов, истово биясь головой в землю и что-то протяжно завывая. Прочие индусы тоже скатились со слонов, тоже стали на карачки, тоже колотились о землю и подпевали своему товарищу.

Прошло минут пять… четверть часа… две, три четверти…

– Не боятся же лоб расшибить, болезные! – посочувствовал шепотом Бушуев, прервав странное оцепенение, овладевшее всеми восседавшими на слоне, а Реджинальд надменным тоном настоящего сагиба-инглиша прикрикнул:

– А ну, хватит развлекаться! Пора ехать дальше!

Ответа не последовало; завывания продолжались.

– Плохи наши дела, – сказала Варя, которая все это время пристально разглядывала странную корзину. – Кажется, это глаз курумбы.

– Ах вот оно что! – саркастически воскликнул Реджинальд. – Как же я сразу не понял! Ну и что? – Курумба – это баба, что ль? – полюбопытствовал Бушуев. – Глаз-то ей за что выдрали?

Варенька поджала губы, чтобы не обидеть отца смешком, однако Василию показалось, что она встревожена всерьез.

– Прошу вас, посмотрите хорошенько, – сказала она. – Видите? Это не простая корзина!

Корзина, положим, была самая обыкновенная, большая и плоская, однако ее содержимое и впрямь оказалось диковинным. В ней лежала, тараща на прохожих безжизненные глаза, отрезанная голова барана, затем кокосовый орех, десять рупий серебром (монетки так и сверкали на солнце, их не составляло труда пересчитать), горка риса и какие-то привядшие цветы. При внимательном рассмотрении стало ясно, что корзина поставлена у верхнего угла треугольника, состоящего из трех довольно тонких веревочек, привязанных к трем колышкам. Все это было расположено так, что, кто бы ни шел с той или другой стороны дороги, он непременно должен был наткнуться на эти нитки.

– Глаз курумбы – это сунниум, – тихо пояснила Варя, словно эти слова что-то могли и в самом деле прояснить. – Род колдовства. У нас это называется относ.

– Порча! – догадался наконец-то Василий.

– Пор… what? – попытался повторить Реджинальд, а Бушуев только присвистнул:

– И кто это нам так подсудобил? Кому дорогу перешли?!

Варя наскоро объяснила Реджинальду, в чем дело, хотя и не смогла найти слово, однозначное «порче», в английском языке.

– Да разве в Индии живут русские ведьмы? – вполне справедливо спросил Реджинальд. – И что это значит: мы теперь не можем отправляться дальше?

Василий и Бушуев, которые в это время живо спорили, относ ли это все-таки или изурочье, а может быть, кладь, [21] встревоженно переглянулись, после чего все наперебой принялись окликать погонщика.

Тот трагическим голосом подтвердил опасения Реджинальда. Задумка злодея курумбы (а только колдуны этого загадочного племени выставляют корзины с глазами) была рассчитана на то, что кто-нибудь непременно порвет одну из ниток или хотя бы дотронется до нее. Тогда бы удар достиг цели: болезнь, овладевшая колдуном, перешла бы на неосторожного путника.

– Вы хотите сказать, у них нет докторов?! – с превосходством цивилизованного человека перед дикарями осведомился сэр Реджинальд.

– Нет, – ответил погонщик, – все курумбы лечатся именно таким ужасным способом.

– Это эгоизм! – возмутился Реджинальд, и индус, не поняв, о чем речь, на всякий случай кивнул: да, мол, все именно так, как говорит сагиб-инглиш!

Причем неведомо, что за болезнь у курумбы. Может быть, у него течет из носу, а может быть, его треплет застарелая малярия. Или у него слоновья болезнь, или проказа… Выяснить сие наверняка сможет лишь тот, кто порвет одну из нитей коварного «подарочка». А желающих сделать это пока что не находилось.

Выслушав все это, Реджинальд поджал губы. Он предпочитал мчаться по дорогам во весь опор, потому что шаг не в духе английских рыцарей, а вместо этого принужден был колыхаться на живой горе, продвигающейся с черепашьей скоростью по какой-то отвратительной тропе. Да вдобавок выяснилось, что и этого продолжать нельзя!

Реджинальд решительно предложил штурмовать джунгли и обойти опасное место, если уж индусы так суеверны. Погонщик, временно взявший на себя обязанности предводителя в переговорах с белыми сагибами, мученически завел глаза к небесам, где обитали благородные боги, как бы умоляя их вразумить неразумных иноземцев, – а потом пояснил всю зловещую хитрость неведомого курумбы. По обеим сторонам тропы были обрывы, так что обойти ее не представлялось возможным, разве только рискнуть карабкаться ползком и на четвереньках, однако такие заросшие овраги, как правило, кишат кобрами, ферзенами и черными гадюками, а если сагибы не верят словам бедного погонщика, кто-нибудь из них может пойти и убедиться в его правоте.

Василий против воли оглянулся – и встретил взгляд Вари. В глазах ее появился такой ужас, что он едва сдержал желание кинуться к ней и обнять, успокоить, сказать, что никому не даст ее обидеть, напугать, что, пока он рядом, с нею ничего не случится дурного… Со скрежетом зубовным пришлось признаться себе, что вспышки такого желания не менее сильны, чем желание плотское, и подавлять их становится все труднее. И сакраментальное словечко, обозначающее олуха, тупицу, болвана, дубину, чурбана, придурка, недоумка, осла безмозглого, идиота, кретина и прочее, вспыхнуло в голове Василия. «Эх, ну зачем я в первую ночь прогнал ту, грудастую! Ничего бы теперь не было!» – с новым приступом самобичевания подумал он и отвел глаза в ту самую минуту, когда Варя потупила свои с самым оскорбленным видом, словно непостижимым образом проникла в его мысли, а может быть, просто вспомнила ночь, и парапет бассейна, и свое скомканное сари.

– Ну да, – ехидно кивнул Реджинальд, – и эти овраги, конечно, простираются до скончания джунглей! Держу пари, что, если постараться, их можно обойти, и это гораздо лучше, чем топтаться на палящем солнце.

Правда что… Сурья, бог солнца, пламя свое изливал весьма щедро, и европейцы чувствовали себя на слоне как на горячей сковородке. Бушуев от жары так измучился, что полулежал, прикрыв глаза, и едва дышал, опасаясь даже самых незначительных движений. Реджинальд сделался малиновым от злости и солнца, а Василий отдал бы сейчас полжизни за одно только зрелище падающего снега. Лишь Варя умудрялась оставаться бледной и свежей.

Нетрудно сохранять свежий вид в тени зонта, который, как истинные джентльмены, уступили ей мужчины!

Между тем погонщик покорно склонил голову и изрек, что, ежели сагибу угодно, он поведет слонов напролом через джунгли, однако…

Реджинальд воздел бровь.

– Я так и знал, что будет какое-то однако! – проворчал он сардонически.

На сей раз «однако» состояло в том, что именно в этих местах водятся коралилло – кустарные змеи, которые гнездятся на деревьях. Кобры и другие пресмыкающиеся по земле породы редко нападают на человека, разве только если неосторожная нога или рука невзначай коснется их; вообще же они прячутся от людей. Но кустарные змеи – настоящие разбойницы, злобные убийцы! Горе запоздавшему пешеходу или всаднику, проезжающему под деревом, на котором засела такая змея! Едва голова человека поравняется с веткой дерева, на котором приютилась коралилло, как, укрепясь за ветку хвостом, змея ныряет всею длиною туловища в пространство и жалит человека в лоб…

– Коралилло – посланница смерти, исполнительница воли черной Кали, – простонал погонщик, воздевая руки.

– Ну хорошо! – с обреченным видом изрек Реджинальд. – Сдаюсь! Сделать мы ничего не можем, это я понял. И что? Может быть, нам сразу покончить с собой, чтобы курумба наконец-то выздоровел?!

Как выяснилось, погонщик не требовал от сагибов столь много. По его мнению, следовало всего лишь спешиться, раскинуть шатер вон на той уютной опушке, поужинать щедрыми припасами – и предаться благодетельному сну, заручившись поддержкою локапалов, хранителей мира: Индры, Агни, Варуны и Ямы. За ночь непременно сыщется зверь или птица, которые порвут одну из нитей, привязанных к корзине, а значит, рано поутру можно будет отправляться в дальнейший путь.