Дебютантка - Тессаро Кэтлин. Страница 12

– Да, эта девушка стала моей женой.

– А почему вы продали антикварный магазин?

– Потому что понял: чтобы вести свой бизнес, нужно вертеться. А после смерти жены я все забросил.

Глаза их встретились.

– Два года назад она погибла в автомобильной катастрофе. – Джек произнес это быстро и ровным голосом.

«Интересно, – подумала Кейт, – он что, специально упражнялся, чтобы говорить об этом так равнодушно?»

– Очень вам сочувствую.

Между ними пробежал холодок.

– Спасибо.

Ужин продолжался в молчании.

– Как, однако, все это странно, – вдруг сказал Джек и положил вилку. – Все говорят: «Я вам сочувствую». А я отвечаю: «Спасибо». Как будто молоко в магазине покупаю. Это как-то… неправильно, ну разве можно, чтобы к этому все сводилось?! Боюсь, в конце концов от страшной трагедии остается одна только фраза: «А, это было в том году, когда погибла моя жена».

Кейт понимающе кивнула:

– Да уж, полная задница.

Он бросил на нее удивленный взгляд:

– Ну… да… гм… можно и так сказать.

– Извините, я не хотела вас обидеть. Понимаете, когда умер мой отец, я боялась говорить об этом со знакомыми, как раз из-за этих вечных дурацких штампов: ну сколько можно повторять одно и то же, словно исполняя какой-то бессмысленный ритуал. Помню, я тогда очень злилась. На всех этих людей, которые выражали мне соболезнования. Глупо, конечно, они ведь ни в чем не виноваты.

– Вы, наверное, очень любили отца?

– Да, хотя, прямо скажем, он был далек от совершенства. Заботливым папашкой его назвать трудно. Но какая теперь разница? Я мечтала, что в один прекрасный день он переменится, станет другим… И мне этого очень не хватает. Отец умер, и наши с ним отношения перешли в вечность. Поздно что-нибудь изменить, нравится тебе это или нет. Но я хотела сказать о другом. Я осталась одна со своим горем, и люди, которым по большому счету было все равно, выражали мне соболезнования, потому что так принято, а мне приходилось постоянно повторять: «Спасибо, спасибо…»

– Да, – кивнул Джек и глотнул еще вина. – Полная задница, это уж точно.

Какое-то время оба молча наблюдали, как снуют туда-сюда ласточки, свившие гнезда с южной стороны дома.

– Ну а вы? – спросил он, откинувшись на спинку стула. – Замужем? Разведены? Или, может быть, вдова?

Кейт медленно повернулась и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Мое любопытство кажется вам бестактным? – спохватился он.

Кейт довольно долго смотрела на него и молчала.

– Ну… – наконец произнесла она. – У меня был… один человек.

– Вы любили его?

– Трудно сказать.

Он вскинул брови:

– Звучит весьма неопределенно, мисс Альбион.

– А я и хотела, чтобы мой ответ прозвучал именно так, мистер Коутс.

– Вы подсознательно уклоняетесь от однозначного ответа или просто не хотите раскрыть мне свое сердце?

– А кто сказал, что это дела сердечные?

Джек засмеялся:

– А разве нет?

– Сама не знаю. – Она осторожно провела пальцем по краю бокала. – В сердце много всяких потаенных уголков, гораздо больше, чем мы себе представляем.

– Например?

– Например, иной раз мы принимаем за любовь собственнические чувства или желание обладать властью над другим человеком. – Кейт говорила негромко, медленно, глядя прямо ему в глаза. – И порой это сбивает с толку, вы не согласны?

– Что именно?

– Ну, когда вдруг называешь вещи своими именами. Открываются такие интимности, не столь тонкие, конечно, как любовные переживания, но все равно не менее интересные. Оказывается, например, что не всякий человек страстно тоскует по ласке.

«А она умна, – подумал Джек, – и ведет себя дерзко, даже вызывающе». У него часто забилось сердце, по спине побежали мурашки, щеки вспыхнули, и он спросил:

– А вы тоскуете?

– Иной раз я и сама не понимаю, к чему меня тянет и чего мне хочется.

– Вы хотите сказать, что не знаете собственного сердца?

– А вы знаете?

– Во всяком случае, очень на это надеюсь.

– Вы заблуждаетесь.

– А вы слишком самоуверенны.

– А что вы вообще понимаете под знанием собственного сердца?

– Ну, я говорю не о нашем разуме, а о наших стремлениях, – попытался он прояснить свою мысль, сознавая, что выражается несколько высокопарно.

Губы ее медленно растянулись в дразнящей улыбке.

– И разумеется, все ваши стремления прозрачны и благородны?

– А разве так не бывает?

– Не знаю, может, и бывает. Но это не совсем естественно.

– Почему же? – спросил Джек, закидывая ногу на ногу. – Разве нельзя понимать и осознавать свои поступки заранее, еще до того, как ты их совершил? Почему нельзя продумать и решить все в душе заблаговременно, а не двигаться слепо, на ощупь, то и дело спотыкаясь?

– Господи, да вы оригинал, ей-богу!

Ветер раскачивал ветки каштана у них над головами, и черные тени, словно чьи-то длинные руки, тянулись к ним по траве лужайки.

– Это нечестно, Кейт. Вы, похоже, считаете меня ханжой?

– Ладно, давайте разбираться. Представьте себе человека, который каждую минуту сознает все свои желания и мотивации, полностью себя контролирует… Человека, который никогда не оступается, не сбивается с пути истинного, не проваливается в мрачные бездны, неизбежно подстерегающие всех нас время от времени… Человека, чьи чувства плетутся в хвосте заранее им разработанных и им же одобренных логических схем… Нет, это даже не ханжа. Это статуя какая-то. Античная, безупречная, из чистого мрамора. Вот на кого вы похожи, Джек!

– На себя посмотрите! – парировал он. – Не знаете собственной души, собственных желаний и склонностей, не можете даже понять характера своих отношений с мужчиной… Уверены только в одном: что там нет ни капли любви. Ну и кто вы после этого?

Вечерело, и лицо Кейт скрылось в тени, словно плавало перед ним в полумраке.

– Кто я такая и как меня назвать? Не знаю, – ответила она.

В воздухе вдруг потянуло вечерней прохладой.

Джек понял, что переборщил, и лихорадочно обдумывал, как бы отыграть все назад, не уронив при этом своего достоинства.

– Кейт… – начал он.

Но было уже поздно: она отодвинула стул и поднялась.

– Что-то я сегодня устала. Такой длинный день. Вы не против, если я?..

– Да-да, конечно, идите.

Ответ Джека прозвучал, пожалуй, слишком поспешно. Он и сам до конца не понимал, чем же обидел Кейт. Но в одном был уверен: если он станет продолжать в том же духе и дальше, то обидит ее еще больше.

– Я тут все уберу, – прибавил он.

– Спасибо.

Кейт пересекла лужайку, медленно, постепенно удаляясь от него, и вошла в дом через застекленную дверь, в проеме которой невидимые пальцы ветра играли занавеской, то собирая ее в складки, то распуская вновь.

Незаметно подкралась темнота, и старый особняк совершенно преобразился. Открытые комнаты, казавшиеся Кейт при свете дня такими гостеприимными, приняли какой-то чуждый, холодный вид. Всюду маячили тени, и неровные доски пола отражали звуки ее неуверенных шагов, которые отдавались эхом и тонули где-то в темной дали коридора. Берег моря был достаточно далеко, но девушке казалось, что она слышит шум морского прибоя, грохот огромных валов, разбивающихся о скалы.

Она вдруг поняла, что страшно устала: тело ее словно налилось свинцом, мысли в голове оцепенели. Кейт медленно поднималась по лестнице в свою комнату, и ступени стонали у нее под ногами. Не зажигая света, она рухнула на кровать. На западе гасли последние розовые блики заката. Но скоро они исчезли совсем.

Кейт взяла лежащий на прикроватном столике мобильник. Еще два пропущенных звонка. Нет сил проверить, кто звонил. Нет никаких сил, чтобы перезвонить, но и сил, чтобы удалить его номер, тоже нет. До чего же странное состояние: она не может двигаться ни вперед, ни назад, словно бы попалась в невидимую клетку, прутья которой сделаны из взаимоисключающих навязчивых идей. Она вырубила телефон и швырнула его в дальний угол комнаты. Чтобы нельзя было ночью протянуть руку и схватить мобильник, но можно было его отыскать, если очень понадобится. Отвращение к самой себе нарастало, пропитывая ее насквозь, как вода губку.