Лейла. По ту сторону Босфора - Ревэй Тереза. Страница 18

Внезапно у него на лбу выступили капли пота. Затряслась рука. Луи поставил бокал.

— Стратмор, я вынужден вас оставить, — сказал он, развернувшись на каблуках.

Остаться здесь еще хотя бы на секунду, в этом режущем глаза свете, в наполненном агрессивными лицами зале, показалось ему невыносимым.

Ночь, словно нож гильотины, упала на город, возвращая Луи к беспорядочным мыслям и желаниям. Оставив позади ворота Пале де Франс, он широким шагом поднялся по крутой улочке, где звучали сердитые женские голоса. Он дернулся от звука резкого захлопнутого окна. Квартал Пера была дерзким и шумным как днем, так и ночью. Лишенный комплексов, оживленный, он был похож на старую опытную хозяйку, перестаравшуюся с косметикой.

Луи бестактно расталкивал прохожих. Его обругали по-русски. Какая-то проститутка с ярко накрашенными губами, прислонившись спиной к стене, с ироничной улыбкой наблюдала за происходящим. Девочки здесь появлялись уже после четырех часов вечера. Их не пугала даже непогода. Это стало бедствием квартала. В изысканных восточных буржуазных салонах оккупантов обвиняли в том, что они никак не могли навести здесь порядок.

Француз вышел на Гранд Рю, под свет ярких вывесок. Он взмок и скверно себя чувствовал оттого, что не дал отпор британскому офицеру. Глядя под ноги, он пробивался сквозь толпу в сторону садов Таксим.

Луи чувствовал себя хорошо лишь по ту сторону Золотого Рога. Тишина спящего городка действовала успокаивающе. Там была его берлога, куда он убегал от убогой обыденности. Там удушающая жара хаммама обдавала его чистотой и неожиданной порочностью. Гардель неустанно возвращался в Пера, потому что здесь была Нина и ноги сами его сюда несли. Однажды, застигнутый ливнем, Луи искал укрытие среди мастерских золотых дел мастеров, шляпных лавок и домов свиданий, освещенных десятками ярких фонарей. Он заскочил в какое-то заведение — одновременно кондитерскую и кафе. Здесь стопками лежали газеты. В меню был сытный борщ и, конечно, алкоголь. И здесь продавалось все.

Она подошла принять у него заказ как раз в тот момент, когда он искал, куда пристроить промокшую фуражку. Он поднял взгляд и увидел затянутую в корсет пышную грудь, затем лицо с выступающими скулами, обрамленное светлыми кудрями, смешной кружевной чепчик. Она смерила его холодным взглядом и, подхватив головной убор, положила на полку. Ее черное платье было растянуто на бедрах. Ему вдруг жутко ее захотелось, безрассудно, потому что ее блестящее платье было слишком облегающим, потому что молодая незнакомка была серьезной, сдержанной, но, вероятно, была готова получить несколько турецких лир, франков или горсть долларов…

Он приходил сюда еще несколько раз, перед тем как осмелился заговорить. Ей же было совсем не трудно ответить. Из них двоих застенчивым оказался именно он. На первом этаже сдавались комнаты. Патрон заведения, настоящий великан, в конце дня надевал смокинг, чтобы отдать должное закускам и икре, которые заказывали клиенты.

Шагая позади нее по лестнице, Луи изучал изгиб ее спины, движения бедер. Он вспомнил первый раз, когда заплатил женщине за любовные услуги. Ему было восемнадцать. У него осталось чувство стыда и печальные воспоминания о дородной шлюхе, которая хлопала его по плечу и, словно лошадь, одобрительно трепала по шее. Еще он помнил ее зад, когда она присела над тазом подмыться перед следующим клиентом.

Нина была проституткой, но аристократкой. О ее происхождении говорили безупречный французский с едва уловимым акцентом, манера держать себя. Все русские беженки первой волны принадлежали к знатным семьям. Их мужья или братья продолжали борьбу в рядах белой армии, а они осаждали западные посольства в надежде продолжить путь до Парижа или Берлина. Константинополь должен был стать лишь коротким этапом долгого путешествия, которое в конце концов превратилось в тяжкое испытание.

Луи удалось вытянуть из нее короткий рассказ об отъезде из Санкт-Петербурга, о том, как она пересекла разрываемую революцией страну, добравшись до самого Крыма, о невыносимом ожидании на перегруженном изгнанниками корабле, застрявшем в столице Османской империи, где ей не хватало денег на пропитание и пресную воду, так как греки и турки продавали их на вес золота, затем окончание карантина и зловоние помещений для дезинфекции. У нее завелись вши. Опасаясь тифа, ей приказали обрить голову. «У меня были волосы по пояс», — призналась она, и это был первый раз, когда он увидел ее сожаление. Он хотел узнать больше, но она упорно отказывалась отвечать. Луи хотел от Нины всего: ее тела, чувств, мыслей, ее души.

Гардель толкнул дверь ресторана, на него нахлынула волна хмельных ароматов и пряных блюд. Он окинул взглядом зал. Узнав клиента, патрон повернулся к входу на кухню и позвал Нину. Через пару мгновений она появилась с подносом, на котором громоздились тарелки. Она приветствовала его кивком головы, даже не улыбнувшись, и направилась к столику обслуживать посетителей. Внезапная усталость овладела Луи. Ему захотелось пройти через весь зал и взять ее прямо там, перед этой жалкой публикой, чтобы силой заставить ее понять, что она обязана ему больше, чем им.

Он подошел к шкафчику с ключами от номеров. Оставался только один ключ. Он снял его с крючка, ничего не спрашивая у патрона, направился к лестнице. Лампа в комнате перегорела, и он открыл ставни. Комната наполнилась синим светом от вывески напротив. Казалось, будто ярмарка. Он лег на кровать прямо в одежде, подкурил сигарету. Нина не заставит себя ждать. Он приносил ей намного больше, чем давала работа официантки. Луи испытывал нездоровое удовольствие от мысли, что она от него зависела. Это было в новинку, раньше такие чувства его не посещали. Но когда она лежала под ним, он спрашивал себя, не потому ли женщина такая, как Нина, обратила на него внимание, что вынуждена продавать свое тело ради выживания.

Вероятно, он задремал. Когда открыл глаза, Нина задергивала шторы. Она принесла подсвечник и поставила его на этажерку. Она устало стянула с себя чепчик и кружевной фартук, затем принялась расстегивать пуговицы на платье, аккуратно его сложила. Она наклонилась, чтобы расстегнуть туфли. Хлопковая полупрозрачная сорочка приоткрыла грудь, черные хлопковые чулки подчеркивали стройные ноги. Луи поднялся и схватил ее за запястье. Она удивленно взглянула на француза.

— Могла бы со мной и поздороваться, а?

Она окинула его ледяным взглядом и сказала насмешливо:

— Добрый вечер, капитан.

Она хотела отойти от кровати, но он сжал ее запястье до боли, так сильно, что ее лицо исказилось. Он заставил ее сесть на край постели.

— Я тебя ждал вчера вечером. Почему ты не пришла?

— Меня задержали.

— Другой клиент? — съязвил он.

— Было полно народу. Меня попросили остаться на вторую смену.

— Ты врешь.

Высокомерие в ее глазах привело его в ярость.

— Я проходил мимо, и здесь было закрыто, — продолжил он. — Я хотел сделать тебе приятное.

Он собирался пригласить ее в ресторан, где ей прислуживали бы, надеялся придать их отношениям серьезный оттенок. Он хотел вызвать у нее признательность, может, чуточку восхищения.

Он вдруг резко привлек ее к себе, почувствовал тяжесть ее тела, груди, прижавшейся к его торсу. Их лица находились так близко друг к другу, что он мог разглядеть малейшую точку на ее коже, дрожащие крылья носа, приоткрытые губы…

— Нина, я дорого тебе плачу за эксклюзив. Мне не нравится, когда меня обманывают.

Луи хотел заставить ее отреагировать, хотел вытянуть из этой непреклонной женщины какое-то неконтролируемые чувства, проявление слабости, что-нибудь, что позволило бы переделать непостижимое увлечение в обычный любовный роман, сделать из русской проститутки банальную любовницу, для которой он станет хозяином, а не рабом.

— У меня не было никакого желания сидеть с вами за столом, капитан, — заявила она спокойно. — Мне нечего с вами делить. Мне нечего вам сказать. Меня не интересуете ни вы, ни ваша жизнь. За исключением ваших денег. Я нуждаюсь в ваших деньгах. Вот и все.