Лейла. По ту сторону Босфора - Ревэй Тереза. Страница 28

— Что вы делаете? — воскликнула она, открыв дверь.

Посреди комнаты, шатаясь, стоял Кестнер. Она подхватила его и помогла сесть. Он дрожал от слабости.

— Лейла-ханым, вы определенно мой ангел-хранитель.

— Вас же просили не упражняться в одиночку, — отчитала она его. — Вы в самом деле упрямы!

Он с обезоруживающей улыбкой пожал плечами.

— Я схожу с ума. Мне нужно отсюда выйти.

Голубая рубашка подчеркивала сияние его глаз. Старые штаны Орхана были для него слишком коротки.

— Наступила весна, я через стены улавливаю ее ароматы, — продолжил он, повернувшись к окну. — Мир движется вперед, а я стою на месте.

В изрезанном оконной решеткой свете Лейла разглядела отражение страсти на его лице.

Но его тело отказывалось петь с ним в унисон. Забавно, но Лейла подумала, что сейчас он похож на турецких женщин, которых против воли удерживают в гаремликах. Ханс очень исхудал, но все равно был слишком большим для этой маленькой комнаты. Его присутствие здесь было ошибкой, неверным жизненным шагом. Он, человек бескрайних просторов, стал пленником женской части дома.

— В конце концов, вам нужно восстановить силы! — ответила она. — Вас до сих пор лихорадит. Вам нужно лечь.

— Нет! Прошу вас. Позвольте мне снова быть человеком.

Ханс скривился, опираясь на подушки. Ему требовалось много времени на восстановление, но Лейла знала, что залог успеха — в хорошем питании. А им часто приходилось довольствоваться чечевицей, капустным супом и черным хлебом.

— Чем вы займетесь, когда уедете отсюда? — спросила Лейла, присаживаясь рядом.

— Пойду туда, где смогу быть полезным.

— Вы же знаете, что это опасно. Кажется, за вашу голову назначили денежное вознаграждение.

— Это не впервой.

— А почему вы не вернетесь в Берлин, не возобновите преподавание? Вы рискуете жизнью, оставаясь здесь.

Он бросил на нее игривый взгляд.

— Вы за меня волнуетесь, Лейла-ханым?

Она покраснела.

— Вовсе нет! Но я не понимаю, что вас так привязывает к националистам, ведь вы даже не турок.

— Духовные узы подчас намного требовательнее, чем родственные… Я родился в Берлине, но вырос в Османской империи. Мои первые воспоминания связаны с холмами Анатолии. Мой отец был инженером. Он работал на железной дороге, на мифической Багдадской [43]. Он привез нас сюда, мать и меня. Но вскоре остался только я.

— Ваша мать умерла?

— Только в глазах отца, — сказал он глухо.

Лейла из деликатности промолчала. «Господи, как же она красива!» — подумал Ханс.

— Мать бросила его ради другого. Однажды утром она ушла. Без предупреждения. Я был слишком мал, чтобы что-то понимать. В четыре года не можешь себе представить, что мама может тебя покинуть. Я долго ждал ее…Слишком долго, — с горечью усмехнулся он. — Она так никогда и не вернулась. Анатолийские крестьянки подарили мне внимание, в котором я нуждался. Позже отец отправил меня в Бранденбургский пансионат. Там было холодно, мы жили впроголодь. Я вытерпел и выжил, дав себе обещание, что вернусь в Турцию, как только меня освободят из этой тюрьмы. Если бы я остался там чуть дольше, я бы умер.

Он сам был поражен тому, с какой силой снова прочувствовал далекие события. Археологические раскопки были приостановлены, у него больше не осталось оснований находиться в этой стране, но ему казалось немыслимым возвращаться в Берлин, раненный поражением в войне и терзаемый революцией. В голове Ханса проносились картинки из прошлого. Воспоминания об одиноком детстве, раскаленное летнее солнце, аромат полевых цветов, смех анатолийских пастухов, непонятное отсутствие матери, разрывавшее сердце… Затем, чуть позже, — страсть к забытым мирам людей и богов. Каменные львы великих ворот Хаттуса, стены храма, таблички с не поддающимися расшифровке надписями, скрывающие секреты уничтоженных империй…

— Орхан, наверное, говорил вам, что я изучаю хеттов, не так ли? Вплоть до прошлого века историкам были известны лишь три великие империи Древнего мира в Африке и Малой Азии: Египетская, Вавилонская и Ассирийская. Тем не менее некоторые исследователи предполагали, что их значительно больше. По неизвестным доселе причинам эта империя не оставила никаких следов в памяти коренных жителей и не упоминалась в священных писаниях. Начиная с 1906 года я участвовал в раскопках в Анатолии под руководством Гуго Винклера и Османа Хамди Бея, хранителя Стамбульского археологического музея.

Ханс никогда не забудет тот день, когда они обнаружили около двух с половиной тысяч таинственных табличек, не забудет вкуса пыли и ударов пульсирующей в висках крови и той уверенности, что наконец он держит волшебный ключ к тайнам столицы хеттов. Она возвышалась среди суровых скалистых холмов, туда можно было добраться верхом, проведя в пути несколько дней.

— Я посвятил свою жизнь тайнам прошлого этой земли. Знаю, что здесь сейчас опасно. Но как я могу ее бросить? Если мы хотим подарить будущее нашей стране, мы должны бороться и помешать союзникам разорвать империю на куски. Но я пока не знаю, придем ли мы к своей мечте. В такой ситуации необходимо твердое руководство, ясное видение, человек, ниспосланный Провидением…

Его взгляд потерялся вдали.

— Генерал, с которым знаком ваш друг Рахми-бей? — спросила Лейла.

— Да. Мустафа Кемаль на это способен. Это военный стратег, обладающий тонким политическим чутьем. Увы, на данный момент все очень неопределенно. Ощущается волнение как среди офицеров, так и в народе, но проволочки правительства сеют смятение. Падишах ошибается, веря, что может рассчитывать на защиту британцев. Те думают лишь о собственных интересах. Успех дипломатической миссии в Париже станет определяющим.

Ханс заметил, как Лейла напряглась при упоминании мирной конференции. Не впервые она закрывалась, как только он упоминал о муже, даже косвенно. Селим-бей не знал о присутствии Ханса под своей крышей. «Это женская конспирация», — объяснил Орхан с довольным видом. Молодой человек не любил своего шурина, обвинял его в упрямстве и реакционерстве. Но Ханс научился не судить о людях, не познакомившись с ними.

— Вы подумали о супруге? — осмелился спросить он.

Лейла огорченно отвернулась. Она ценила его откровенность, но ее смутило упоминание о близком человеке. На долю секунды Ханс упрекнул себя за то, что поставил ее в неловкое положение. Но, увы, он ничего не мог поделать. Все, что ее касалось, не могло оставить его равнодушным. Нельзя останавливаться в пустыне, если ты чего-то хочешь. Идешь, не считая шаги, потому что время исчисляется бесконечностью. И теперь он знал, что провел всю свою жизнь, шагая к этой женщине.

— Как он отреагирует, если узнает о моем пребывании здесь?

— Он разозлится, потому что вы подвергли нашу семью опасности.

— Даже если ваша свекровь на это согласилась?

— Моя свекровь — революционерка, хоть сама об этом не подозревает, — ответила Лейла, улыбаясь. — Она всегда всех ставит в неловкое положение.

— Она однажды приходила ко мне.

Заметив шок Лейлы, Ханс не удержался от смеха.

— Еще в самом начале, когда я был слишком слаб. Я понимал, что рядом со мной кто-то есть. Это была женщина, скрытая вуалью. Я не мог различить ее лица. Но это были не вы.

— Как вы можете быть уверены?

Он выдержал паузу.

— Потому что я всегда знаю, когда это вы, Лейла-ханым. Даже с закрытыми глазами. Даже во сне. Я узнаю вас по дыханию, по вашему молчанию… Вы живете в моих снах.

Лейла задрожала.

— Прошу вас, — прошептала она.

«Какая несправедливость!» — подумала Лейла. Она вернула его к жизни, а он в благодарность превратил ее в свою пленницу, пробуждая в ней всякого рода волнения. Она постоянно думала о Хансе. День и ночь ее преследовал его взгляд — то искренний, то хитрый, иногда затуманенный страданием. Она помнила это тело, которое все же оставалось для нее чужим, поскольку тело по-настоящему раскрывается во время любви. Лейла больше не могла сопротивляться. Она хотела почувствовать ласки этого мужчины, насладиться его губами, языком, вдохнуть аромат его кожи… Она им упивалась. Безмятежность и исполненная почтения нежность сквозили в его речах и движениях. И в ней зарождалась сила, о которой она могла раньше только догадываться.