Любимые не умирают - Нетесова Эльмира Анатольевна. Страница 43

   —  Годы прошли, а я все не могу забыть. Впрочем, сам виноват. Женщину можно пустить в постель, но не в душу,— усмехнулся человек скупо.

  —   Я тоже за свое получила. Конечно, любви не было. Верней, Колька не любил меня. А я забеременела. Думала, родится дитя и мужик вместе с ребенком меня полюбит. Только зря ждала. Колька кроме себя и Евдокии Петровны никого не полюбит.

   —  Как знать, случается, что это чувство приходит даже в старости, к тем, кто по молодости свое просмотрел и пропустил мимо сердца. Вот тогда любовь становится настоящей пыткой, испытанием, наказанием за безрассудную молодость. Влюбленные старики — ненормальные люди. Они забывают о возрасте и скудных возможностях. На них смешно и грустно смотреть,— вздохнул человек.

  —   Вы о ком? — спросила Катя.

   —  Да хотя бы о себе...

  —   Какой же из вас старик? Мой отец куда как старше, но старым себя не считает. Даже Акимыч, хоть ему уже сколько лет, не любит, когда его стариком называют, и спорит, что мужиков не возраст валит, а болезни и хреновые бабы...

   —  Не совсем так! Человека губят жадность, глупость, наглость, еще зависть. Конечно, многое на это наслаивается, пьянство, переживания, но куда от того денешься? Мы — живые люди. Не умеем себя держать в руках. Порой сознательно идем к своей беде. А потом сетуем. Вот я сегодня говорил с вашим директором комбината. Он через пару месяцев подыщет вам работу. Но уже я подумаю, отпускать ли вас к нему? Кстати, вы за это время сами обдумаете все варианты и выберете лучший. Как решите, на том остановитесь, договорились? Впереди два месяца, думаю, что времени достаточно.

   —  А если вы женитесь, или Елена Ивановна меня не захочет, как тогда быть? — насторожилась баба.

   —  Первое исключено! Мать всегда ориентируется на меня. И если я не даю отбой домработнице, она этого на себя никогда не возьмет. Пока вы устраиваете нас обоих. Дальше будет видно,— встал из-за стола и, пройдя в зал, включил телевизор. Катя взялась гладить белье, думала о Димке, родителях, Акимыче.

   ...Лесник, об этом баба знала, долго отлеживался в зимовье после Васьки и деревенских мужиков. Он был весь в синяках, все внутри болело, ноги и те сдали, отказывались держать человека, постоянно болела голова. Катька сколько могла ухаживала за дедом, лечила, кормила, помогала встать на ноги. И когда Акимыч окреп, сам отпустил бабу, сказав, что он ей уже не нужен и сам обойдется без нее.

   —  Спасибо тебе, дедуля! — обняла Катька Акимыча на прощанье. Тот, придержав ее, сказал глухо:

   —  Смотри ж, Катюха! Держись подальше от хмеля! Он, худче Кольки враг твой. Беги от соблазнов и наливающих. Не потеряй голову. А если когда-то вздумаешь навестить, с великой душой встрену! — проводил до деревенской дороги и долго смотрел ей вслед. А через месяц услышала от деревенских, что взял он в зимовье женщину из деревенских, с детьми. У той мужик спился и помер в дурдоме, одолели человека глюки. Он и в деревне семью мучил, кидался с топором на детей, принимая их за бесов. Жена терпела, покуда не саданул топором по ноге младшему сыну, а когда тот упал, бросился отец душить сына. Едва отняли мальца соседи. Потому, когда хоронили, никто не оплакивал мужика. Жена честно выдержала год траура, а потом дала согласие Акимычу. Тот давно приметил терпеливую, трудолюбивую бабу, какая никогда никого не злословила, молча несла свой крест, растила детей и похоронила мужа, не сказав вслед ему ни одного плохого слова.

   От своих деревенских услышала Катя, что теперь Акимыча не узнать, будто на двадцать лет помолодел человек, выпрямился, укоротил бороду, в деревню приезжает улыбчивый, в белой рубахе. Вот только одно плохо, насовсем отказался лесник лечить деревенский люд, всем отказал навсегда и закрыл на крепкие запоры двери своей избы и само сердце.

   Катька, тяжело вздыхая, разглаживает рубашку Александра Степановича:

   —  Когда-то Димка будет носить вот такой же размер, в настоящие мужики вырастет малыш. Кем же он будет? Тоже уйдет из деревни в город? А может, станет свинарем, как дед с бабкой? Те уже не мыслят себя без фермы. Вся жизнь в сплошном свинстве. Предложи им другую работу, они с тоски засохнут. Им запаха говна не будет хватать, визга и этой адской нагрузки, работы без выходных и праздников. За все годы они ни разу не были в отпуске. Ведь вот тоже — чужим не хотели доверять. Все сами! А сколько той жизни? Когда-то она подойдет к своей черте. Придут на ферму другие, чужие люди и станут работать вместо моих стариков. Жизнь не остановится. Кто вспомнит, кто были эти Федотовы? А может, вот так живут, чтоб отвлечься и не видеть вокруг себя человечье свинство? Ведь даже в деревне у них, особо в последнее время, друзей не стало. Только внуки, мои племянники, как птенцы в гнезде, копошатся под сердцем. Но и они, возмужав, разлетятся. Как переживут эту разлуку мои старики, стерпят ли пустоту и одиночество? — складывает рубашку Катя.

  Вот уже все белье переглажено. Внушительная стопка получилась. Теперь разложить все по местам и можно прилечь отдохнуть,— думает баба.

  —   Катя! У вас еще много дел? — слышит баба совсем рядом.

  —   На сегодня все! Хочу отдохнуть.

  —   А у меня предложение!

  —   Какое? — сжалась от страха.

  —   Пойдем на балкон дышать свежим воздухом!

  —   Александр Степанович! Я лишь на пять минут дверь балкона открыла, чтобы зал проветрить, а мне все заново убирать пришлось, пылюки ворох налетело. Да разве в городе есть свежий воздух? Вот то ли дело в деревне! Ни тебе машин, ни автобусов! Самое страшное — стадо коров пройдет. А вечерами девки поют на лавках...

  —   А зачем на лавках? Иль дома места нет?

  —   В избе так не страдается!

  —   Чего? — не понял человек.

   —  Ну, душе так не поется. А наруже соловьи подпевают, звезды подмаргивают как ребята, луна и та хохочет над припевками и частушками. Бывало, вечером соберемся, а расходимся лишь под утро.

  —   Сами? Иль с ребятами?

  —   Одни девки с гармонистом Яшкой. Он, когда трезвый, всегда приходит подыграть нам. Но нахальный змей. Играет на гармошке, а сам цап за задницу ту, что рядом. Будто случайно прихватил. Сколько оплеух получал, а ничего не проучило. Такой козел и остался. Но девки за ним гурьбой бегут. Что делать? Нынче Яшка на всю деревню единственный жених. Девки за него плачут, дерутся. А привези в город, облезлая сучка его не обоссыт. Тут таких Яшек подолом черпать можно, да желающих нет.

   —  Скоро и обо мне вот так скажут! — рассмеялся Александр Степанович.

  —   Ну, уж прямо и придумали! Вы же серьезный человек. А Яшка — петух! Он в мужики и козе не годится. Лысину тазиком не прикрыть, морда корявая, сам, что из пенька топором вырублен. Захочет пятку почесать, даже сгибаться не надо, руки длинные, что у обезьяны. Если ночью на погосте появится, пьяные черти протрезвеют от страха. Он даже частушки только матерные поет. А вы совсем культурный, даже галстук носите и чистите зубы,— покраснела баба из-за собственной наблюдательности, а человек хохотал над услышанным до колик в животе.

   Катя весь месяц старательно убирала в квартире и постепенно привыкла к хозяевам. А в конце месяца попросила отпустить ее на один день в деревню, чтобы навестить сына и родителей. Александр Степанович достал деньги:

   —  Вот это вам, Катя, за работу!

   —  Как много! Мне только на дорогу надо.

  —   Купите своим что нужно. Послезавтра мы ждем. Честно говоря, мы очень привыкли, и вас будет не хватать. Хотя работали без выходных и могли бы отдыхать неделю. Но для нас это слишком долго. Мы будем ждать пораньше.

   —  Хорошо, я постараюсь вернуться побыстрее,— пообещала баба и вечером уехала к своим.

    — Где ж тебя так долго носило? Запропастилась совсем. Мы уж и не знали где искать тебя?

   Катька достала из сумки гостинцы, обновки, взяла на руки Димку. Тот заметно подрос, прижался к матери, сидел на коленях, блаженствуя, уплетал за обе щеки городской пряник, слушал, о чем говорят взрослые. Ему было хорошо.