Любимые не умирают - Нетесова Эльмира Анатольевна. Страница 7

  —   А все он, козел! Цепляется к каждому слову! — не выдержала Катька.

  —   Захлопни шайку, Оглобля, чума козья, чтоб тебе петлю на шею закинули! Сыщи себе хахаля и линяй отсель! — не сдержался мужик.

   —  Хрен тебе в зубы, а не чекушка! Сам смоешься отморозок! — кричала баба.

   Димка, заткнув уши, выскочил из дома без оглядки.

   Колька лег на диван, включил телевизор, так вот и заглушил бабье бурчанье и упреки. Та, поняв, что ее не слушают, быстро умолкла.

   Когда за окном стемнело, и вернувшийся со двора сын пошел спать, Колька приловил Катьку на кухне и потащил к дивану. На ходу выключил свет.

   —  Чего тебе надо? Отстань! — вырывалась баба, отталкивала Кольку грубо.

  —   Не ломайся, Оглобля! Ни первый день замужем, чего выделываешься? — срывал с бабы халат.

   —  Отвали, козел! Не лезь! Я ж уродка! Сам так сказал.

   —  Впотьмах не видно! — хохотнул коротко.

   —  Не лезь отморозок, хорек вонючий!

   —  А ну, верни бабки какие дал тебе! Я за них пяток девок приволоку. Всю ночь стану с ними кувыркаться. Давай их сюда! А сама кыш с глаз!

   Катька подскочила к сумке, вытащила из нее деньги, кинула мужику в лицо, бросив презрительное:

  —   Задавись ими, огрызок проклятый!

  Она уже пошла в спальню, но мужик поймал за руку, завернул ее за спину, Катька взвыла от боли, но тут же умолкла, Колька швырнул ее на диван, сунул лицом в подушку и, скрутив бабу так, что та не смогла ни вырваться, ни защититься, насиловал жестоко, молча. Впрочем, нежностью в постели он никогда не отличался. Брал Катьку сколько и как хотел. Он никогда, даже поначалу, не жалел ее и лишь себя ублажал. Едва она попыталась вырваться, Колька скрутил бабу в штопор и оседлал так, что Катьке дышать нечем стало. Она застонала от боли.

  —   Кайфуешь мартышка облезлая? То-то и оно! Чего линяла? Меня тебе никто не заменит, ни в чем! — улыбался самодовольно.

   —  Пусти, изверг,— плакала баба.

  —   Теперь хиляй. Отваливай до завтра!

  Катька подобрала с пола деньги, спрятала их

в сумку, покуда Колька не опередил, и поплелась в спальню, вытирая на ходу слезы со щек. Колька уже спал.

   Так было всегда, все годы, мужик никогда ее не ласкал, не говорил ей добрых слов. Может, не знал, ведь он и о любви не умел говорить, как другие. И дело вовсе не в зоне, он всегда был таким. Но после тюрьмы Колька вовсе ожесточился.

   Катька и не предполагала, что он вернется домой таким свирепым, обозленным на весь белый свет.

   А каким стать мужику в тюрьме, если с первых шагов его пинали, материли, осмеивали каждый шаг человека. Над ним глумились в бараке все молодые зэки:

   —  Да разве ты мужик, что позволил бабе законопатить себя на зону! Ладно бы урыл ее, а то и этого не сумел сделать! Слабак! Недоносок! Придурок! Лопух обосраный! Весь мужичий род опозорил. Брысь, падла с глаз! Тебе под юбкой до самого погоста задыхаться нужно! Ты, хуже пидера! Валяй отсюда! Куда к печке мылишься? Шурши под шконку! — загоняли пинками под нары.

   —  Да будет вам изгаляться над душой! — не выдерживали старые зэки:

   —  Сами тож из-за бабья попухли! Боле половины от шалашовок здесь маетесь. Ты, Шурка, свою блядищу на ленты распустил за хахаля. Приловил на горячем, нынче из-за ней червонец отбываешь.

  —   Зато урыл!—огрызнулся зэк.

   —  Ну и тяни десятку до звонка. А Колька через три зимы на волю выйдет! Кто с вас больший дурак? Он доживет до воли, а вот ты — неведомо! — скрипел старик.

  —   Я дотяну и на волю мужиком выйду. Но никогда больше не женюсь, ни на одной девке! — клялся Шурка.

  —   Не зарекайся! А то поставит судьба подножку вдругоряд.

   —  Нет, дед! После зоны бабье не в чести,— вступились за Шурку мужики.

  —   Да будет бахвалиться. В первый вольный день набухаешься и куда поплывешь? Понятное дело, что к блядям. А уж у них всякое может случиться. Иль на ментов напорешься или сифилис зацепишь.

  —   В любом случае сдохну мужиком! — рассмеялся Шурка.

  —   А жить лучше! Смерть она завсегда об руку с кажным ходит. И Кольку судьба пощадила. Иначе с кем его сын остался б, если баба загнулась бы?

  —   У меня мамка есть, внука не бросит,— ответил Колька.

  —   Бабка хорошо, а мамка лучше.

  —   Да ведь квасит сука больше меня. Я ж за что ей врубил? Вернулся с работы, она валяется на полу косая. Рядом пустая бутылка, всю до дна выжрала сама, даже глотка мне не оставила. Дома ни куска хлеба. Пацан от голода соображать перестал. В школе, на уроках в обморок валился. А эта аж обоссалась с перепою. В хате вонь, грязь, не продохнуть. Ну и накатило на меня, кончилось терпенье, озверел на бабу. И если б Димка под руку не завизжал, угробил бы с концами. Сил не стало терпеть алкашку в доме.

  Хотя и в том, что Катька спилась, была немалая вина самого Кольки. Ведь взял он непьющей, отменной трудягой, тихой, терпеливой бабой из забытой, глухой деревухи, где мужское население можно было пересчитать на пальцах одной руки. Там ни старухи, ни девки с мужиками не спорили и не брехались. Мужское слово всегда было в уваженьи. Вниманием их гордились, на побои не жаловались. Считали, что всякая получает по заслугам.

   В той деревне девчонки работали с малолетства. Помогали по дому, на хозяйстве, в полях и огородах. С детства каждую готовили к семейной жизни и говорили, что легкой и светлой бабья доля никогда не бывает. От того взваливали на девчоночьи плечи всякую работу. Случалась нужда вспахать поле, вместо коней впрягались в плуг девки. Это неважно, что к вечеру полуживые от усталости валились на землю. Деревенская работа никогда не была легкой. Зато девки росли смирными и послушными, умелыми и покорными. На это и клюнул Колька, когда приехал в деревню к бабке. Вздумал отдохнуть от городской суеты, подышать свежим воздухом, отойти от городских, озорных друзей, какие подбивали на драки, звали к дешевкам, любили выпить. Колька не уважал шумные компании. И не случайно. За побоище, устроенное в парке, вместе с друзьями попал в милицию. Получил пятнадцать суток, хорошо, что мать вмешалась и вытащила сына из милиции вовремя. Других осудили, дали сроки. А Кольку мать отправила в деревню подальше от оставшихся на воле друзей и соблазнов.

   Мать убедила сына, что ему до самой зимы не стоит появляться в городе.

   —  Будет лучше, если тебя забудут. Ну, посмотри сам, кто в друзьях пригрелся, все городские забулдыги, ни одного приличного человека. Откуда уваженью взяться, коли ваша дружба бутылками меряется. Отойди от алкашей, пока не поздно. Сам видишь, до хорошего они не доведут. Уже теперь в городе о тебе говорят, как о придурке. Ни одна приличная девушка за тебя не пойдет и не глянет в твою сторону! Остановись, остепенись, пока не поздно. А я за это время подыщу тебе работу, где ты быстро человеком станешь, и я не буду краснеть перед людьми!

   Может, и не послушался бы материнских увещеваний, но знакомство с милицией напугало всерьез. Встречаться с ментами еще раз не хотелось. А ребята не могли жить без водки и драк. Они случались часто. Бывало Кольку били кодлой за оскорбленья, угрозы. Бывало, неделями отлеживался после стычек. А тут мать насела. Оно и понятно. Ведь после пятнадцати суток Кольку уволили с работы. А ведь был электриком, неплохо получал, учился на водителя. Оставалось сдать экзамены на права. Но после вытрезвителя о правах пришлось забыть. В милиции по этому поводу сказали однозначно:

  —   Не дозрел до мужика! Застрял в сопляках. А хулигану и алкашу за рулем делать нечего. Отваливай и скажи спасибо, что легко отделался. Был бы жив твой отец, уши оборвал бы идиоту. Он человеком был, настоящим мужиком. Зачем его имя позоришь? Ради его памяти тебя отпускаем. Но смотри, если попадешь еще раз! Мы тебе и за нынешнее припомним. А теперь ступай без оглядки на свою кодлу и не приведись встретиться с нами еще...

   Колька видел, как избили в милиции друзей. Его пальцем не тронули. И он понял, из-за отца пощадили. Тот был капитаном милиции. Проработал в уголовном розыске двадцать лет. Считался самым опытным сотрудником, с ним считались все. Он часто выезжал на происшествия. Но с последнего не вернулся. Хотел сам разоружить убийцу. Такое много раз получалось. Но этот уже расстрелял всю семью. Терять было нечего. Он знал, что получит расстрел. Хотел выскочить на чердак и оттуда по крыше уйти от милиции. Но на пути встал капитан, отец Кольки. Убийца выстрелил в упор, опередив капитана всего на миг. Потом покончил с собой. Ему не успели помешать...