Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 15

Он перевел Киппера в галоп и поскакал вверх по склону холма. К его удивлению, она легко последовала за ним. Он снова пришпорил жеребца, и они поскакали наперегонки по холму, поросшему люпином. Издали цветы казались пепельно-красными. Вблизи же они были ярко-синими. Бад знал, что под этим цветочным ковром скрываются скальные выступы и норы сусликов, и хотя Амелия не отставала от него вот уже четверть мили, он забеспокоился, как бы она не вылетела из седла.

— Сдаюсь! — крикнул он.

Они остановили лошадей.

— Дорогая, вы прекрасная наездница. Пожалуй, я возьму вас в свой гарем.

— Вынуждена отклонить ваше великодушное предложение, — ответила Амелия. Щеки ее горели. Глаза блестели. — Ибо вторая по значимости цель моей жизни: уехать из Лос-Анджелеса.

— А первая?

— Разобраться с Южно-Тихоокеанской железной дорогой.

— В этом я помогу вам.

— Да. А потом я возвращаюсь домой. В Париж. — Она все еще как следует не отдышалась, и ее губы были раскрыты. Эти губы запомнились Баду, они были очень нежными и податливыми.

— И там будете счастливо жить?

— Мама говорит, что с тем великолепным dot [10], которое она мне даст, я буду очень богатой невестой. — Они ехали по высохшему руслу. — Конечно, она проиграет дело и никакого приданого не будет. Но я все равно не хочу выходить замуж за какого-нибудь жирного и старого буржуа, так что...

— Уйдете в монастырь?

— Я стану великой куртизанкой, как Дама с камелиями.

Он расхохотался так громко, что Киппер даже дернулся. Успокоив коня, он сказал:

— Интересное поприще!

— В Париже полно писателей, художников, музыкантов, людей с любопытными идеями. Они все будут приходить в мой салон. Мы будем проводить время в беседах настолько умных и интересных, что никому не захочется расходиться по домам.

Он подавил улыбку. Оказывается, она понятия не имела о том, каким образом та дама заработала свои камелии.

— А вы, мистер Ван Влит? Чего вам хочется?

— Остаться здесь, дорогая. С моими друзьями.

— Вы производите впечатление человека, которому предначертана более содержательная жизнь.

До сих пор Бад весело флиртовал с ней — так он общался с другими девушками. Но вдруг он стал серьезным.

— Здесь моя родина, — сказал он. — Видите этот куст, у которого стебель словно отполированный и сплошь увит листьями? Это манзанита. Он растет в Южной Калифорнии. Здесь его дом родной. Как и у меня. — Он показал вперед рукой. — А вон и Паловерде.

На плато между двумя полого спускающимися холмами протянулись длинные развалины. Красная черепица крыши местами обвалилась. Все восточное крыло дома вообще лишилось перекрытий. От серых стен остались лишь куски. Выстроенная из самана гасиенда Паловерде постепенно все глубже и глубже уходила в землю.

— Я здесь часто бывала во время прогулок верхом.

— Вы, кажется, разочарованы?

— Просто Три-Вэ описывал это место как какой-то... дворец.

— Это он для вас старался, — с улыбкой сказал Бад.

— Но дом и правда большой.

— Дорогая, со мной не нужно быть такой дипломатичной. Это просто полуразрушенное ранчо.

— Кто теперь его хозяин?

— Я. Недвижимость — одно из моих дополнительных деловых увлечений. Возможно, я как раз и есть ваш жирный и старый буржуа.

— Я никогда не смогла бы жить в Лос-Анджелесе, — без улыбки сказала Амелия.

Перед массивной запертой дверью намело высокий холмик пыли, трава, словно зеленые волосы, росла на еще не обвалившейся местами кровле, а из изъеденных непогодой саманных кирпичей торчала солома. Обогнув восточное крыло, они объехали вокруг фруктового сада и спешились в подковообразном внутреннем дворике. Грейпфрутовые деревья, овощи и розовые кусты, которые когда-то росли здесь, давно засохли, но после сильных зимних дождей из земли неудержимо полезли маки и люпин.

— Здесь красиво и очень пустынно, — сказала Амелия. — Почему этим владеет не ваша мама, а вы?

— Когда у отца были трудные дни, нам пришлось продать ранчо. В прошлом году я выкупил его.

Бад заплатил за Паловерде больше его настоящей цены. К тому же он не знал, что делать с этими развалинами и несколькими акрами бесплодной холмистой земли в пяти милях от города. Но он должен был выкупить ранчо!

— Значит, кроме вас, некому показать мне родовой замок семейства Гарсия.

Он привязал лошадей к столбу в галерее и показал на поросшие сорняками потолочные балки.

— Видите? Скреплены сыромятными ремнями. В Паловерде изготавливали собственные гвозди, но даже они были слишком дороги. Балки перевязывались еще сырыми ремнями. По мере того как кожа высыхала, она сжималась и намертво скрепляла балки. А черепицу на крышу привезли из гончарных мастерских миссии Сан-Фернандо, что находится по ту сторону гор.

Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться на галерею. «Странная парочка, — подумал он. — Она в аккуратном костюме черного сукна, в маленькой шляпке с высокой тульей, и я в пыльном и помятом платье пастуха».

В первой же комнате, в которую они вошли, не было крыши и были высажены все окна. Сохранились только толстые, в четыре фута, саманные стены.

— Здесь была столовая. По-испански — comedor, — проговорил Бад. — Она была построена сразу же, вместе с домом. А когда требовалось расширить помещение, собирали индейцев и делали пристройки. — Они перешли в соседнее помещение, более узкое, но и более длинное, чем столовая. В стене напротив них виднелись дверцы духового шкафа в виде арки. Над ним висел проржавевший крюк. — Эта комната тоже была построена одной из первых. Без cocina — кухни — не обойтись. Здесь не было стульев, потому что поварами были индейцы. Впрочем, видите? — Он показал на сломанную деревянную табуретку. — Тут сидела женщина, которая должна была раздувать огонь в очаге веером из соколиных перьев. Одна индианка просидела на этой табуретке почти сорок лет!

— Ужасно! Представляю, как ей было душно и скучно!

— Она была индианкой, не забывайте. В этом закутке была кладовая. Видите, ни одного окошка. Кладовая была постоянно закрыта, и ключи от нее всегда были при матери. А вот эта комната... Знаете, что здесь было?

Она приподнялась на цыпочки в своих ботинках для верховой езды и заглянула в окно, разбитое стекло в котором торчало неровными краями.

— Эта квадратная норка напоминает римские бани в миниатюре.

— Прекрасно! Это и есть баня.

Они прошли по галерее с растрескавшимся полом, заглядывая и в другие комнаты. Он показал ей часовню, комнату священника, салон для музыкальных вечеров. Проходя по пустынной галерее, они вспугнули зябликов, свивших гнезда в карнизах крыши. Птицы с шумом принялись носиться по двору. Амелия даже вздрогнула от неожиданности.

— Это всего лишь птицы, — сказал Бад, взяв ее за обтянутую перчаткой руку.

Он шел, не выпуская ее руки, порой останавливаясь, чтобы рассказать о том или ином обычае старого гостеприимного ранчо. Он никак не мог забыть тот поцелуй. «Она ребенок, — твердил он себе, — ребенок. Почему я не могу думать о ней как о ребенке?»

— А это sala, — проговорил он. Ему пришлось отпустить ее, так как одной рукой он не мог открыть массивную дверь. — То есть гостиная.

— А там что? — спросила она, показывая на кучку вылинявших тряпок в углу комнаты.

— Fazardas — одеяла. Ими укрываются пастухи. Они ночуют здесь, так как это единственная во всем ранчо комната, где не протекает крыша. Видите рисунок на потолке?

Она вошла в комнату и задрала голову.

— Геральдическая лилия, — сказала она по-французски.

Он последовал за ней.

— Вы говорите по-французски как на родном языке, дорогая, — проговорил он. Его голос гулко прозвучал в пустой комнате.

— А мне нравятся ваши испанские словечки.

— А мне нравятся твои волосы, — сказал он, коснувшись густых прядей, выбивающихся из-под маленькой шляпки для верховой езды. — Я знавал нескольких куртизанок, но только великие, — он проговорил последнее слово, подражая ей, с французским прононсом, — были поистине высший класс. Как ты, милая.