Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 31
— К сожалению, у меня иная задача: доказать, что полковник не был растратчиком.
— Эти письма очень важная улика.
— Верно, но не в моем деле.
— Вы прочтите их.
— Мистер Ван Влит, — проговорил Мэйхью Коппард, ставя стакан и поднимаясь. — Позвольте вам напомнить, что вы не мой клиент.
Бад тоже поднялся из-за стола.
— Я буду вынужден передать письма моим друзьям — репортерам.
— О?
— Это будет не очень красиво выглядеть.
— Только не надо мне напоминать, что ваша семья пользуется влиянием в Лос-Анджелесе. Я и так это знаю.
— Дело не только в Лос-Анджелесе. Штат... да что там штат! Вся страна и весь мир решат, что вы находитесь на содержании у Южно-Тихоокеанской дороги.
Мэйхью Коппард оскорбленно напрягся, на красных щеках заиграли желваки.
— Мадам Дин — моя единственная клиентка!
— А все решат, что это не так!
Они смотрели друг на друга через стол. Мэйхью Коппард первым отвел глаза.
— Вы будете лгать?
— Этого не потребуется, — ответил Бад. — Если я передам письма прессе, люди и сами сделают выводы, почему вы умолчали о них на процессе.
Вдалеке послышался звон колоколов на церкви, стоявшей на Плаза. Мэйхью Коппард вновь опустился на стул. Вздохнув, он сделал еще один глоток бренди.
— А вы не такой, каким я вас себе представлял.
— Обычный лос-анджелесский деревенщина, — с улыбкой ответил Бад. — Если честно, эти письма сначала тоже не показались мне важными. Но потом Амелия заставила меня прочитать их. Она оказалась права. Все вместе производит просто убийственный эффект.
При этих словах Мэйхью Коппард снова усмехнулся. «Кто он такой и что ему надо? Смазливый молодой мужлан, который пытается произвести впечатление на девчонку?»
— Значит, вы делаете это ради мисс Дин?
Бад, складывая конверты в ларец, не ответил.
Пока показания давали скучные бухгалтеры, публики у судьи Морадо было мало. Во вторник, 2 марта, репортеры лениво жевали табак и рисовали рожицы в блокнотах. Они подняли головы, когда в зал вошел Бад. К этому времени в их глазах он уже стал привычной деталью этого процесса. Они вернулись к прежним занятиям.
Мэйхью Коппард поднялся со своего места.
— Если будет угодно суду, я хочу огласить некоторые письма, которыми располагаю.
— Это имеет отношение к делу, мистер Коппард?
— Имеет, ваша честь.
— Хорошо, начинайте.
Мэйхью Коппард поправил монокль.
— Дружище Тадеуш.
— Протестую! — крикнул Лайам О'Хара, вскакивая со своего места. — Протестую!
— На каком основании? — спросил судья Морадо.
— Это письмо не имеет отношения к разбираемому делу.
— Это решать суду, а не вам.
Лайам О'Хара что-то обеспокоенно шепнул на ухо своему помощнику, и молодой человек тут же убежал. Лайам О'Хара вновь повернулся к судье.
— Если будет угодно суду...
В тот день зал заседаний был набит битком. Пролетел мгновенный слух о том, что сегодня в суде грянет гром. Словесная дуэль между адвокатами сторон тянулась до трех часов пополудни, когда судья Морадо, уникум среди калифорнийских судей, которому каким-то чудом удалось избежать щупалец Южно-Тихоокеанской железной дороги, заключил, что письма имеют такое же отношение к делу, как и показания Софи Бэлл Марченд. Мораль полковника Дина против морали владельцев компании «Южно-Тихоокеанская железная дорога». Необходимо заслушать аргументы обеих сторон.
В пять минут четвертого 2 марта 1886 года, спустя шестнадцать месяцев после открытия процесса, Мэйхью Коппард приступил к оглашению первого письма.
Письма Дина явились одним из тех скандалов, что время от времени обрушивались на американскую политику, словно раскаленная лава. В течение последующих семи недель они были полностью опубликованы во всех лос-анджелесских газетах, а также в «Сан-Франциско кроникл» и в «Нью-Йорк уорлд». Отрывки из них перепечатали маленькие американские газетенки, а также и европейская пресса. Письма, предназначавшиеся для глаз только Тадеуша Дина, написанные с редкой для деловой переписки прямотой и откровенностью, стали всеобщим достоянием. Люди только и говорили, что о пороках и продажности законно избранных сенаторов, конгрессменов, судей и шерифов. Однако никто не забывал, что именно железная дорога играла на человеческих слабостях, устанавливая цену подкупа чиновника. И это снискало компании всеобщую ненависть. К тому же зерно ненависти упало в благодатную почву.
Но в конце концов прав оказался Мэйхью Коппард. Письма Дина, несмотря на их громкие разоблачения, не имели прямого отношения к делу его клиентки. Скучные бухгалтеры оказались убедительнее для судьи Морадо, когда через три месяца он вынес решение. Полковник Дин заплатил за акции украденными у компании деньгами. Мадам Дин не является совладелицей компании «Южно-Тихоокеанская железная дорога». Она потеряла два миллиона долларов и возможного нового мужа.
Для железной дороги, однако, этот вердикт явился пирровой победой. Причиненный ей вред был несравненно больше, нежели мадам Дин. Все последующие годы, когда компания пыталась протащить принятие полезных для нее законов, ее планы расстраивались, ибо мгновенно поднималась газетная шумиха вокруг писем Дина. Никто из политиков не рисковал связываться с компанией со скандальной репутацией. Могущество самой влиятельной силы на западе страны было сломлено.
Амелия победила в своей личной маленькой войне. Оглашение писем из лакированного ларца в каком-то смысле оправдало рыжебородого полковника перед всем миром.
Он вошел в историю лишь в связи с уничтожающим словосочетанием: письма Дина.
Прочитав выдержки из писем Дина, Три-Вэ обратил внимание на соседнюю колонку, озаглавленную «Вокруг процесса». Он прочитал: «Мисс Амелия Дин покинула Лос-Анджелес». Может, именно эта фраза пробудила его адресовать очередную открытку не только матери, но всей семье.
Он написал, что пока проживает в городке старателей Силвер-Сити в штате Нью-Мексико, и на расстоянии четырех суток езды оттуда застолбил свой участок. Ему уже встретились сопутствующие минералы, а это верный признак того, что он нападет и на первосортное серебро. По крайней мере он надеется на это. У него такое ощущение, что за последние несколько месяцев он узнал гораздо больше, чем за все годы учения, в том числе и в Гарварде. Под внешней бравадой скрывались присущая ему неуверенность и сомнения. Несколько строчек его письма дышали искренностью. Интуиция подсказывала ему, что судьба, отняв у него Амелию и отчий дом, вместе с тем открыла ему его жизненное призвание. Он начинал осознавать — и это давалось нелегко, — что свою творческую энергию ему следует направить отнюдь не на создание стихов или романов, а на разгадку сокрытых в земле тайн. Он постепенно нашел себя.
Открытка, в сущности, представляла собой фотографию Три-Вэ. Большие пальцы рук засунуты за ремень. Штаны заправлены в высокие на двойной подошве непромокаемые сапоги из воловьей кожи. Он раздался в плечах. Отрастил пышные длинные усы. Он бы выглядел как типичный молодой старатель, если бы не печальное выражение глубоко сидящих мечтательных глаз. Так смотрят скитальцы.
Донья Эсперанца вставила карточку в медную рамку и держала ее на столике у своего изголовья. Всякий раз, бросая на нее взгляд, она внутренне содрогалась и думала, что сын никогда не вернется домой.
Мэйхью Коппард пророкотал:
— Дружище Тадеуш...
На зал заседаний опустилась тишина, только поскрипывали перья стенографиста и репортеров. Сегодня зачитывалось последнее из двухсот сорока одного письма, после чего все они становились достоянием истории. Бад выбрался из толпы зрителей и спокойно покинул зал суда.
Снаружи к сучковатым перилам были привязаны коляски, верховые лошади, два фермерских фургона-«студебеккера», легкие двухместные экипажи и кремового цвета фаэтон. Бад свернул налево на Спринг-стрит и быстро пошел под тентами магазинов. День стоял солнечный, и на улице было много дам. Они заговаривали с Бадом. С улыбкой отвечая им, он приподнимал в знак приветствия свой котелок. «Что, если она не приедет, — думал он снова и снова. — Что тогда? Как я буду чувствовать себя без наших весенних свиданий в Паловерде? Что бы я делал, если бы она вдруг умерла? Черт, никогда раньше не задавал себе вопросов, на которые нет ответа».