Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 41

Дождь-«саранча», как жители Лос-Анджелеса издавна называли теплые перемежающиеся весенние ливни, начался утром 5 апреля, в день, когда Юта родила мальчика. Она не доносила его несколько недель, но малыш весил больше восьми фунтов. Родильные муки у Юты, как и ее ярость, протекали бурно, но недолго. Она кричала, обливалась потом, рвала бархатные веревки, которые донья Эсперанца привязала в ногах кровати. Потом Юта издала еще один животный вопль, и донья Эсперанца, которая приняла в своей жизни множество новорожденных, на этот раз держала в руках своего первого внука.

У ребенка были длинные ножки и ручки, густой ежик черных волос, темные глаза и крохотные черные бровки.

— Он похож на Три-Вэ, — объявила донья Эсперанца. Ее обычно серьезное выражение лица сменилось улыбкой.

Хендрик первым делом назначил премию всем работникам магазина, а потом под дождем бросился к дощатому домику, чтобы гордым дедом постоять у колыбели новорожденного. Младенца спеленали в шесть слоев пеленок, которые бабушка и мать сшили ему из лучшей кантонской фланели. Несмотря на это, ему каким-то образом удавалось резво лягаться руками и ногами.

— Ну и сильный же он, — заметил Три-Вэ.

— Хороший парнишка, — согласился Хендрик. Он повернулся к сыну. — Теперь ты понимаешь, надеюсь, что я пытался тебе втолковать? Пора перестать делать глупости. Возвращайся к работе.

Почти каждый вечер после того, как Три-Вэ ушел из магазина, Хендрик приезжал в своей коляске на купленный сыном участок. Он скучал без Три-Вэ, но, будучи не в силах признаться в этой слабости, делал вид, что приезжает только за тем, чтобы в очередной раз выразить свое неодобрение его нефтяной авантюры.

— Папа, давай сегодня обойдемся без споров.

Хендрик протянул свою пухлую двупалую руку к ребенку.

— А как же твоя ответственность перед ним?

— Как ты думаешь, на кого он похож?

Хендрик боролся с раздражением на сына и радостью от знакомства со своим первым внуком. Радость одолела.

— Как две капли воды похож на твою мать, — сказал он, весь сияя. Он достал из кармана пиджака конверт и подал его Три-Вэ. — Сотня для мальчишки и сотня для его родителей.

— Спасибо, папа, но это слишком много.

— Пусть Юта распорядится ими. Она знает цену деньгам.

Личико новорожденного покраснело, скривилось, тельце под пеленками напряглось. В следующую секунду он издал резкий вопль, потом еще один.

Три-Вэ встревоженно спросил:

— Что это с ним?

— Твой сын напоминает, что голоден, — ответила донья Эсперанца. Она наклонилась и взяла младенца на руки.

Спустя некоторое время она показалась из комнаты Юты.

— Теперь можешь зайти, — сказала она.

Ребенок спал у Юты на руках.

— Как решили его назвать? — поинтересовался Хендрик.

— Чарли Кингдон, — ответила Юта.

Три-Вэ удивился. Они решили назвать мальчика Томасом, в честь дона Томаса Гарсия, которому беззаботный король подарил Паловерде.

Юта прижала маленькую головку в чепчике к своей большой круглой груди и подняла глаза на Три-Вэ.

— Так звали моего первенца, — проговорила она. Во взгляде ее была мольба.

Три-Вэ сказал:

— Чарли... А что, мне нравится. Хорошее мужское имя.

Всю первую неделю жизни Чарли донья Эсперанца спала вместе с ним в его маленькой спальне. Юта, которая была вынуждена подняться, чтобы растопить печку, уже через два часа после своих первых родов, теперь наслаждалась отдыхом и спокойно восстанавливала силы. Всю вторую неделю с малышом спала Мария.

Юта не могла привыкнуть к этой старухе с головой, похожей на обтянутый кожей череп. Она не доверяла индейцам. Мария говорила только по-испански, и от нее пахло какими-то незнакомыми травами. Она ходила по дому босиком и никогда не смотрела Юте в глаза своими слезящимися запавшими глазами. Хуже того, когда Мария приходила к ним, Юте становилось не по себе в собственном доме. У нее никогда не было прислуги. Она сама всю жизнь проходила в горничных, и поэтому требования у нее были очень высокие.

— Она все поливает оливковым маслом, — жаловалась Юта Три-Вэ, когда они сидели за кухонным столом и ели приготовленный Марией ужин. — Капусту недоваривает. Сколько раз я ей показывала, а она до сих пор не научилась как следует чистить раковину.

Три-Вэ оглянулся на Марию, которая стояла у печки, повернувшись к ним спиной. Ребенок в комнате закричал. Мария вышла из кухни.

— Куда это она? — настороженно спросила Юта.

— Посмотреть, что с малышом, куда же еще?

— Она испортит Чарли Кингдона.

— Она вынянчила нас с Бадом, — ответил Три-Вэ. — Мария славится своим умением успокаивать маленьких. Вот послушай.

Плач прекратился.

— Просто она приучила его кричать всякий раз, когда ему хочется на руки, — сказала Юта. Они покончили со свиной отбивной. — Пойду посмотрю, что она там делает.

Три-Вэ слышал ее быстрые шаги в коридоре, слышал, как открылась дверь спальни.

— Три-Вэ!!! — Дикий крик Юты эхом отозвался во всем их дощатом домике.

Он бегом бросился по узкому коридору в спальню. Юта прижимала к себе Чарли. Ребенок, завернутый в одеяло, пронзительно кричал.

— Что такое? — спросил Три-Вэ. — Что случилось?

— Она раздела его догола и пихала в него какую-то дрянь!

В комнате было сумрачно из-за задернутых штор, но Три-Вэ разглядел кроватку со сбившимися пеленками, среди которых темнели какие-то предметы. Он узнал амулеты старухи. Чуть в стороне лежало старое и помятое птичье перо.

— Ребенку неудобно в этих повивальниках, — по-испански заметила Мария. — Ему хочется свободы.

— Что ты с ним делала?

— Я предложила ему дорогу жизни и дорогу смерти. Когда-то мы всегда так делали с нашими младенцами.

Три-Вэ обнял Юту за талию. Она вся дрожала.

— Но мой сын не один из ваших младенцев.

Мария пропустила его слова мимо ушей.

— Он выбрал орла. За всю свою жизнь я не припомню другого такого случая. Крохе бывает трудно ухватиться за перо. — Она посмотрела на Три-Вэ глубоко запавшими глазами. — Выбор твоего сына просто невероятен! Перо орла означает, что ему суждено парить над землей.

— О чем она болтает? — спросила Юта.

— Ни о чем.

Юта крепче прижала к себе младенца, и тот заорал еще громче.

— Скажи этой грязной старухе, чтобы она больше даже близко не подходила к ребенку!

Мария, не говорившая по-английски, однако, поняла эту фразу.

— Я ухожу, — сказала она.

— Извини, Мария, — пробормотал Три-Вэ.

— Так или иначе, я все равно ничего не могу больше сделать, — сказала она тоном, дававшим понять, что сложный и, возможно, неблагоприятный узор будущей жизни малыша уже сплетен. «Ведьма», — подумал Три-Вэ, следя за тем, как Мария, собрав свои священные амулеты, положила их в кисет из кроличьей шкурки, а кисет повесила на шею. Мария, не проронив ни слова, вложила свою морщинистую, с проступавшими венами руку в ладонь Три-Вэ.

Юта стянула маленький животик, содрогавшийся от плача, широким повивальником, завернула ребенка в пеленку, надела на него рубашонку. Когда она закончила пеленать сына, то успокоилась. «Чарли Кингдон в порядке», — подумала она.

Даже в мыслях она называла сына полным двойным именем. Это имело отношение к ее греху. Она была Ютой Кингдон, вдовой старателя, когда этот малыш был зачат. Этого она не могла себе простить... и Чарли Кингдону тоже. До встречи с Три-Вэ она никогда не поддавалась чувственному влечению, и теперь, всякий раз глядя на плод своего греха, чувствовала, как на нее накатывается чувство вины, от которого мурашки пробегали по коже. Из зажмуренных глаз Чарли Кингдона выдавливались слезы, они текли по его маленькому красному личику. Она кормила его всего час назад и поэтому была уверена, что он не голоден. Просто он испугался и хочет, чтобы его обняли, вот и все. Вздувшиеся от молока груди Юты ныли от желания дать приют малышке, но она не обняла его, а вместо этого, завязав синие тесемки его рубашки, подумала: «Пусть выплачется».