Оливье, или Сокровища тамплиеров - Бенцони Жюльетта. Страница 25

Большая улица Сен-Жак была одной из двух самых главных в Париже — именно она пересекала город с севера на юг. Зеваки толпились здесь за двойным кордоном лучников, которые держали в руках гизармы: их поставили как из почтения к умершей, так и с целью пресечь возможные вылазки школяров, очень многочисленных в этом квартале. Смерть взывала к благоговению, так что любого рода волнения выглядели бы крайне неуместно. Толпа была молчаливой, сосредоточенной. Ей достаточно было наблюдать.

И пристальнее других всматривалась в процессию совсем молодая девушка, стоявшая на ступенях церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне между двумя мужчинами, хорошо одетыми, как и она сама, очень почтенного вида. Один был молодым — двадцать — двадцать два года! — второй гораздо старше, должно быть, отец обоих Наверное, это были брат и сестра, если судить по несомненному сходству, хотя в юноше не было ничего женственного, а девушка обещала стать истинной красавицей. Она была совсем юной — еще нет и пятнадцати! — но ее льняные волосы, мягкие, как шелк, отчасти скрытые капюшоном из голубого сукна, точеные черты лица, свежего, как яблочный цвет, и особенно необыкновенные глаза, бледно-серые с голубизной, в которых, казалось, отражалось изменчивое небо Парижа, уже привлекали внимание юношей, причем до такой степени, что ее брату Реми пришлось кое-кого одернуть. Поэтому она никогда не покидала отцовского дома без сопровождения матери, служанки или, как в этот день, мужских представителей фамилии. Но и повод был чрезвычайным: мэтр Матье де Монтрей, известный зодчий, уступил просьбам юной дочери, пожелавшей увидеть короля и придворных дам на похоронах принцессы. Это зрелище, конечно, было довольно печальным, но, тем не менее, великолепным. Такого она никогда не смогла бы увидеть в своей деревне. Итак, мэтр Матье, будучи знатоком Парижа, выбрал ступеньки церкви Сен-Бенуа, где он некогда возглавлял работы по реконструкции хоров, для своей малышки Од, за которой пристально следил брат Реми. Отсюда было хорошо видно, как кортеж поднимается по склону холма, и можно было наблюдать за ним вплоть до портала монастыря якобинцев.

Увидев Карла де Валуа, важно шагающего перед пышным катафалком из черного бархата, расшитого серебром, Од сморщила маленький носик, после того как отец назвал ей его имя.

— Не похоже, чтобы он очень горевал, — прошептала она. — У него лицо такое же сухое и застывшее, как у каменных фигур, которые вырезает мой брат!

— Принцу нельзя плакать на людях, — так же тихо отозвался Реми. — Это ниже их достоинства... и потом, черты лица искажаются.

— Кто же об этом думает, если по-настоящему страдает? Слезы текут сами собой, и не важно, если на лице от горя появляются морщины. А на лице этого принца не видно и крупицы горя! А ведь она была красива... и молода, — добавила Од, с состраданием разглядывая прекрасное неподвижное лицо покойной, которую, согласно тогдашнему обычаю, несли на погребение в гробу с открытой крышкой.

Смерть стерла следы последних мук, и в своем поистине императорском великолепном погребальном наряде она казалась такой же безмятежной, такой же красивой, как в день свадьбы. На рту с сомкнутыми губами, поддерживаемыми муслиновыми лентами, которые соединялись с резной короной, виделось даже подобие улыбки. Од на секунду преклонила колени и, перекрестившись, пробормотала:

— Кажется, будто она довольна тем, что покидает этот мир!

— Возможно, она достаточно настрадалась, чтобы заслужить рая, — ответил ей отец. — Если глаза ее души видят этот ослепительный кортеж, есть отчего быть счастливой... Смотри, ленты ее покрова держат принцы!

— Не только! Вон там, это ведь тамплиер, правда? Тот важный человек, у которого такая красивая борода?

— Это сам Великий магистр Ордена, монсеньор Жак де Моле, который совсем недавно приехал во Францию, покинув остров Кипр. А «несет» он усопшую, потому что по статусу равен принцу... Впрочем, он благословил оружие наследника трона, принца Людовика, когда того посвящали в рыцари...

— Из тамплиеров только он один присутствует на церемонии?

— Нет, сановники Ордена следуют в процессии чуть дальше. Смотри, вот наш сир король, которого ты так хотела увидеть!

— Боже, какой он красивый, как внушительно выглядит... и какой холодный!

В тридцать девять лет Филипп IV, внук Людовика Святого и Маргариты Провансальской, без сомнения, все еще был самым красивым мужчиной своего королевства. Высокого роста, как все Капетинги, но без той худобы, что некогда заставляла сравнивать его предка с мыслящим тростником, он был так статен, что мог бы носить латы с той же легкостью, как черный плащ, который окутывал сейчас его широкие плечи. Бледное надменное лицо с правильными чертами делало бы его похожим на статую, если бы не волосы до плеч, белокурые с рыжеватым оттенком, еще не посеребренные сединой. И незабываемые глаза: большие, цвета голубой стали, с неподвижными веками, отчего ходил слух, будто французский король спит с широко раскрытыми глазами. Впрочем, его прекрасно очерченные губы кривились легкой усмешкой, доказывающей, что этому воплощению королевского величия не чужда ирония.

— Тем не менее он страстно любил свою покойную супругу, королеву Жанну Наваррскую, которая, как ты знаешь, умерла два года назад. Говорят, он до сих пор не утешился и с презрением отвергает любое предложение о повторном браке...

— Зачем ему это? — заметил Реми. — У него есть трое сыновей, двое из которых уже женаты, а дочь его обручена с новым королем Англии. Смотрите, сестрица, вот и они!

Действительно, за королем следовали его сыновья: девятнадцатилетний Людовик, носивший титул короля Наваррского после смерти матери и уже получивший прозвище Сварливый из-за мании задираться со всеми, по любому поводу и без всякой причины. Более того, он был не слишком умен и совсем не походил на своего отца, явно унаследовав материнские гены, но все же меньше, чем его младший брат Филипп, граф де Пуатье, пятнадцатилетняя жердь на длиннющих ногах, темноволосый шатен с узким, не по возрасту задумчивым лицом и блестящими умными глазами. Младшему брату, Карлу, графу де ла Марш, было ровно двенадцать лет, и он был прекрасен, словно ангел, и выглядел, как детская копия отца, с унаследованными от него светлыми волосами, голубыми глазами и безупречными чертами лица. Но если за неподвижной маской короля таился глубокий ум, то восхитительное личико сына, казалось, скрывало пустоту. Естественно, он еще не был женат, в отличие от старших братьев...

Сварливый два года назад женился на своей кузине Маргарите Бургундской, дочери герцога Робера II и Агнессы Французской, младшей дочери Людовика Святого, а длинный Филипп только что обвенчался с Жанной, одной из двух дочерей графа Отгона IV Бургундского [29] и графини Маго д'Артуа. Они тоже были здесь, сопровождая со своими дамами группу мужчин. Обе очень привлекательные: пятнадцатилетняя брюнетка Маргарита и тринадцатилетняя блондинка Жанна, немножко скованные в своих погребальных суконных платьях, к которым обе совсем не привыкли, потому что были кокетливы и очень любили столь красившие их наряды, драгоценности и дорогие ткани. Их связывала тесная дружба, ведь они выросли вместе и старались сейчас сохранять серьезный вид, не переглядываться, чтобы не прыснуть со смеха, ибо для них это была смертельно скучная церемония. К порядку их могла бы призвать спутница — Изабелла, единственная дочь короля, которая, несмотря на свои пятнадцать лет, выказывала уже важность и величие, подобающие королеве Англии, каковой ей надлежало стать через несколько месяцев. Из всей семьи именно она больше всего походила на короля Филиппа. Это означало не только поразительную красоту, но и нескрываемое чувство собственного достоинства, соединенное с истинно королевским величием, столь редким у девушки ее возраста. Впрочем, Изабелле было достаточно знать, что обожаемый отец ею гордится, — и она уже была счастлива. Суровый Филипп часто бывал снисходителен к ее юным свояченицам, и порой их веселость вызывала у него улыбку, но Изабелла не ревновала. Она чувствовала, что ее ожидает великая судьба, и совсем не огорчалась, что ей вскоре придется покинуть Париж и уехать в Лондон, чтобы вложить свою маленькую ручку в ладонь молодого принца Уэльского [30] Эдуарда, о котором говорили, что он красив и любезен.