Звезда королевы - Арсеньева Елена. Страница 53

В первую минуту ее удивил вопрос княгини — то есть как это почему супруги столь долго были в разлуке? Или она забыла, или Корф вовсе ничего не говорил в миссии о постигшей его жену утрате — смерти ребенка?.. Однако в следующее мгновение Машу точно молнией пронзило: конечно, не говорил! Ни о смерти, ни о рождении, ни о беременности жены он никому ничего не мог сказать! Господи, да как же она ухитрилась, как изловчилась позабыть ту роковую фразу, сказанную Корфом в Санкт-Петербурге: «Увы, Mary, я бездетен, и, к несчастью, в Париже есть люди, которым это известно!» Да ведь именно из-за этого он отказался признать ребенка Маши своим, именно из-за этого отослал ее в деревню рожать тайно!

Дурнота подкатила к горлу, и Маше показалось, будто она сейчас упадет без чувств… Что же она натворила?.. Ведь первое, что она сообщила о себе Егорушке, была именно весть о ее потере… об их, стало быть, совместной потере с Корфом!

Но у нее с мужем после приезда не было ни одного разговора о происшедшем, она даже в письме не упомянула о смерти ребенка. И если не проговорилась тетушка, то барон, вполне возможно, вообще не знает о случившемся. Каким же ударом будет для него открытие позорной тайны, да еще если невзначай, без злого умысла, проболтается добряк Комаровский…

Маша до боли ущипнула себя за руку. Дурнота медленно отступила. Надо сейчас же найти графа Егора Петровича и как-то поговорить с ним… нет, осторожно намекнуть…

Она нахмурилась. По приезде в Париж они с Комаровским виделись раза два, не больше, и он держался так натянуто, так странно… может быть, уже проговорился кому-то о смерти Машиного ребенка и узнал, что это — вовсе не ребенок Корфа?

Ладно, Бог с ним, с Комаровским. Каковы бы ни были мотивы Корфа и каковы ни складывались бы ее отношения с надменным, властолюбивым бароном, все-таки она в долгу перед ним. И надо любой ценой оградить его от новых неприятностей!

Она резко обернулась, намереваясь прямо сейчас, с бала, хоть на край света идти, лишь бы разыскать Егорушку и заставить его молчать, и чуть не ахнула, внезапно столкнувшись с ним нос к носу… но тут же мгновенная радость ее сменилась ужасом при виде его непривычно серьезного молодого лица, с которого даже слинял, казалось бы, неистребимый румянец.

Первой мыслью Маши было: «Все открылось, и барон вызвал его на дуэль!» — и ноги ее подогнулись, но Егорушка успел подхватить ее под локоть.

— Что с вами, Марья Валерьяновна? Я напугал вас… простите, ради Бога, но мне крайне необходимо тотчас переговорить с вами.

Маша подняла на него глаза:

— Что-нибудь… с бароном? — Голос ей изменил, но она ощутила мгновенное облегчение, увидав промельк досады на лице юного графа.

— С бароном? Почему? Нет, с ним ничего. Это со мной… это мне нужна ваша помощь!

Маша кивнула, пытаясь взять себя в руки. Ну что ж, она поможет Комаровскому по мере сил… не привыкать стать, в конце концов, именно с этого началось их знакомство; а взамен потребует от Егорушки гробового молчания. И она вполне бодро отправилась об руку с Егором Петровичем в зимний сад, чувствуя себя так, будто ей сейчас снова придется скакать сквозь туманный лес к луже, где завязла повозка с драгоценностями.

На улице источал ароматы парижский июнь, а здесь было совсем другое лето: влажный, субтропический сумрак с тихим качанием жестких пальмовых листьев, удушливым, сладким ароматом белых лилий и мелодичным журчанием искусственного водопада.

Маша никогда в жизни ничего подобного не видела! Оглянулась — восхищенная, изумленная, — как вдруг испытала изумление в стократ сильнейшее: Егорушка рухнул перед ней на колени и каким-то сдавленным, придушенным голосом выкрикнул:

— Простите смелость мою… я люблю вас, Марья Валерьяновна!

Маша была так поражена, что даже не нашлась отнять у него руку, которую обезумевший граф покрывал бессчетными поцелуями.

— Что вы, оставьте меня, сударь, с ума вы сошли?! — слабо вскрикнула она, отшатнувшись, однако Егорушка ринулся за ней на коленях, и Маша с трудом разбирала в его отчаянном лепете отдельные слова любви, печали, каких-то несусветных упреков… она не сразу поняла, что не ее упрекал Егор Петрович за холодность и безразличие к нему, а Корфа — за безразличие к ней!

Тут уж Маша воистину вытаращила глаза. Да как этот мальчишка смеет судить, ничего не зная и не понимая?! Ну, ладно, барон и впрямь к ней холоден и безразличен. Ну ладно — она для него досадное напоминание об оскорблении. И Николь никуда не делась из их дома, хотя и старается не попадаться Маше на глаза. И Маша до сих пор не знает, почему ее супруг так стремительно бросился ей на выручку: то ли и впрямь жаждал спасти жену, то ли заботился более о судьбе подарков, престиже России?.. Да хоть бы и так! Да хоть бы Маша и живя при муже — соломенная вдова… А все ж это дело ее да Корфа, но Егорушка тут при чем?!

Ярость перехватывала горло, туманила взор, и Маша не вдруг сообразила, что Егорушка подает ей свою шпагу и умоляет прекратить его страдания вместе с жизнью!

Боже мой… Что он знает о страданиях, о жизни и смерти? Что он видел, что создал, чтобы молить о разрушении? И голосом, звенящим от ненависти и презрения, она выкрикнула, хватая рукоять шпаги:

— Давайте, давайте, граф! Я вам покажу, что сумею заколоть дерзкого, который меня оскорбил!

Егорушка остолбенел, но когда смертельное острие уже почти коснулось его горла, отшатнулся так поспешно, что опрокинулся навзничь, нелепо задрав ноги, туго обтянутые чулками и панталонами. Что-то зашелестело в кустах; Маше показалось, будто там таится некто, с трудом подавивший смех, однако тут же с ветки спорхнул длиннохвостый попугай — эти диковинные птицы в изобилии водились в зимнем саду! И Маша сама едва не расхохоталась: говорят, некоторые попугаи наделены речью… что, если именно этот окажется болтуном и поведает всем в посольстве о курьезной сцене, случившейся под журчанье искусственного водопада?!

Мгновение Маша смотрела в побагровевшее, перепуганное лицо Комаровского, а потом, склонившись, прошептала:

— Ты идиот, мальчишка, хвастун! Я могла бы сейчас убить тебя — и никто об этом не узнал бы! Но помни: только слово о моем умершем ребенке — и весь Париж узнает о том, что твоя жизнь была в руках женщины… которая подарила ее тебе. На, возьми! — И она с презрением швырнула шпагу ему на грудь.

Рукоятка загрохотала по каменному полу, и все время, пока Маша торопливо шла через зимний сад, ее сопровождал этот грохот, напоминающий некие железные аплодисменты.

Она больше не видела графа: через три дня он покинул Париж в страшной спешке. До Маши дошли слухи о некрасивой истории. После достопамятного бала в посольстве, возвращаясь к себе, на Rue Traversie?re, в отель «Три милорда», где останавливались почти все русские курьеры (там жил почтенный господин Домбровский, служивший прежде советником русского посольства, а находясь в отставке, он сделался покровителем молодых людей, приезжавших из России курьерами в Париж), Егор Петрович встретил на улице особу сомнительного поведения, так сказать, la femme galante, которая завлекла его в какой-то притон, где его ограбили и избили, но когда он, выбравшись, кинулся в полицию, дамочка нашла свидетелей, подтвердивших, что это он бил ее и всех других. Комаровского арестовали, и он лишь чудом смог дать знать об этом случае в посольство. Барятинский уже отдыхал, однако его слуга, не решившийся будить самого посла, сообщил обо всем Корфу. Тот среди ночи поднял с постели судью, отдавшего приказ об аресте, и потребовал освободить Комаровского, ссылаясь на то, что права и преимущества личной неприкосновенности, официально принадлежащие во всем мире дипломатическим агентам, распространяются на лиц, состоящих у них на службе, тем более — на курьеров, прибывших в посольства своих стран. Судья же не только не освободил Комаровского, но ответил Корфу, что и его отправил бы в тюрьму, когда б встретил его в подобном притоне.